Заметки вашего современника. Том 2. 1970–1980

Книжка 57 Июнь — ноябрь 1972 г.

Подделка под народную мудрость: «Зарезанный поросёнок чище живого».

Купались в Урупе и Кубани. Реки быстрые и очень грязные. Вылезаешь на берег, а глаза словно тушью подведены.

Тбилиси. С Яном Гореловым, Юрой Мосешвили и Анзором Габиани ходили к замечательному человеку Аркадию Вахтанговичу Ревазошвили, коллекционеру старинных шарманок. Он на них играет и водит медведицу Машу со смущенным, потупленным взором совершенно человеческих глаз. Пили чачу и вдосталь крутили шарманки.

Вахушти[86] повёз нас на банкет к своим студентам, которые его обожают. Во главе стола сидел тамада — пожилой человек, который провозгласил тост в мою честь. Из его слов явствовало, что я — лучший в мире журналист, равных мне просто нет. Подогретый вином, в конце вечера, когда гости стали разбредаться, я подошёл к нему и сказал с улыбкой, что, в принципе, со всеми его определениями я согласен, но как он догадался, что я столь велик? Он тоже засмеялся, а потом сказал:

— Послушай, в мире столько грязи, и люди такие злые вокруг, что человеку иногда хочется, чтобы о нем сказали добрые слова. Действительно, я не читал тебя, но Вахо сказал мне, что ты хороший журналист. Ну, я немного добавил… И что? Нам всем было приятно, что такой человек сегодня с нами, и тебе было приятно тоже, что ты среди добрых людей…

Если подумать, в этом что-то есть. Как замечательно перекликается с булатовским: «Давайте говорить друг другу комплименты…»

Вахушти Вахтангович Котетишвили.

Вахушти организовал поездку в Хевсуретию. Хевсуры живут в горах весьма обособленно. Одна черта отличает хевсуров от всех народов мира: во время застолий они ведут между собой поэтические поединки, разговаривают стихами. Исследователем их фольклора был ещё отец Вахо — Вахтанг Котетишвили, знаменитый грузинский просветитель, расстрелянный в 1937 г. Как сын Вахтанга, Вахо пользуется огромным уважением в Хевсуретии, часто там бывает. В один из приездов он обнаружил мальчика, наделённого удивительными филологическими способностями. Он отлично знал не только грузинскую и русскую поэзию, но вообще вполне зрело разбирался в мировой литературе. Вахушти забрал его в Тбилиси и стал готовить к поступлению в ТГУ. У этого юноши был очень хороший аттестат, но он не знал ни одного иностранного языка, просто в его деревне не было преподавателей иностранных языков. Старики говорили Вахо, что ничего не выйдет, что ни один человек из их деревни не учился в ТГУ, видно не суждено. Но Вахо решил иначе. Он хорошо знал немецкий язык, сам переводил Райнера Рильке и Фридриха Дюрренматта, и за три месяца натаскал юного хевсура так, что тот получил прочную тройку по немецкому. Старики сказали: «Да, он поступил в университет, но ему помог Вахушти. Скоро его выгонят…» Но его не выгнали! Парень перешёл на второй курс, и по этому как раз поводу и устроили в деревне пир, на который пригласили Вахушти, а он пригласил нас.

Ещё до пира Вахушти предупредил меня, чтобы с выпивкой я не торопился, благо, что хевсуры, в отличие, скажем, от кахетинцев, и не настаивают, чтобы гость непременно пил. В горах виноград уже не растёт. Тут готовят ячменный самогон, очень крепкий, но они специально разбавляют его, чтобы люди за столом быстро не хмелели. Им нельзя хмелеть, потому что все они принимают участие в своеобразном поэтическом соревновании. Вот один начинает: «Дружище, я вижу, что ты уже проколол новую дырку на своём ремне. Ведь жена подарила тебе уже трёх сыновей. Неужели ты хочешь подарить ей дочь?» Второй ещё что-то добавляет, «дружище» отвечает и пошло-поехало! Абсолютно доброжелательно, весело. Языка я не знаю, мне урывками переводит Вахо, но я слышу речитатив, это — стихи!

Вахо сказал старикам, что мы хотим побрататься. По местным обычаям это очень серьёзное решение. «Братья по крови» исповедуют такие законы: «Мой отец — твой отец, моя мать — твоя мать, мой сын — твой сын, моя дочь — твоя дочь, моя жена — твоя сестра». И это незыблемо на всю жизнь! Ночью старики препроводили нас в какой-то большой, мрачный дом. Женщины не допускались. Сначала шли какие-то речи, которых я не понимал. Потом из глубины дома вынесли роскошный, с ножнами, инкрустированными камнями, кинжал, и самый уважаемый старик порезал нам правую руку между большим и указательным пальцами. Мы с Вахо потёрлись ранками, чтобы кровь наша смешалась. Потом принесли тоже огромный, старинный, отделанный серебром рог с самогоном, мы с Вахо накапали туда своей крови и выпили. После чего ранки нам прижгли махоркой. Теперь мы с Вахушти братья!

Маленький шрам на руке не зарос. Я смотрю на него и вспоминаю те благословенные дни в деревне Джуту в Хевсуретии. Почему так устроено, что человек чаще всё не осознаёт, что он переживает одни из счастливейших минут в своей жизни, которые останутся с ним до конца его дней? А, может быть, в этом есть некий недоступный нам смысл: не осознавать?

Мы перепутали дороги и заезжали в Баку с юга через страшные посёлки, где работают заводы по производству сажи для шинной промышленности. Это сущий ад! Не понимаю, как тут живут люди. Черные облака, под которыми играют дети. Здесь надо снимать какой-нибудь экологический киновопль.

В гостях у Юлика Гусмана в Загульбе. Загульба — это Пицунда Каспийского моря. Море мутноватое, накат, в маске ничего не видно, да и не интересно тут нырять: скал нет. На пляж надо брать с собой пузыречек с керосином и ватку: когда выходишь из воды, на теле обнаруживаются капли нефти, неразличимые в море.

Вечером Гусман очень смешно рассказывал, как праздновали в Баку 50-летие Октября. Алиев[87] поручил Гусману, который после победы бакинской команды КВН в Москве стал очень популярным, поставить на главной площади Баку некое праздничное действо. Юлику были приданы войска: пехота, моряки, кавалеристы, военная техника, милиционеры, школьники, короче, всего несколько тысяч человек. Юлик стоял на «царской» трибуне с мегафоном и командовал. С шашками наголо вылетали на площадь кавалеристы, с моря высаживались на берег моряки, маршировали солдаты, летели самолеты, усиливая общее возбуждение, со всех сторон врывались на площадь дети…

— Ты не поверишь, — говорил Юлик, — но даже на репетициях все приходили в такое возбуждение, что я мог запросто приказать захватить вокзал, телеграф и банки. Я понял, что могу устроить государственный переворот!

Вася[88] демонстрировал мне «домну для плавки свинца».

Загробили ДОС[89]. И молчок! И опять никто не виноват!

Не помню такого жаркого, душного лета, как в этом году. Я всё время мокрый от духоты. Под Москвой загорелись торфяники. Сизая дымка наползает на Москву. На всех шоссейных дорогах посты милиции тщетно стараются сократить поток машин, выезжающих из города, надеясь предотвратить лесные пожары. Я в «Комсомолке» специально для ГАИ взял справку, что живу в Переделкино. Листва пожухла и опала, шуршит под ногами.

Из «Пошехонских рассказов» М. Е. Салтыкова-Щедрина («Рассказы майора Горбылёва»):

«А по-моему, настоящая наука только одна: сиди у моря и жди погоды».

«Что такое чертовщина и как её понимать надлежит — на это я определённого ответа дать не могу. Но ведь с другой стороны, ежели сказать наотрез: нет чертовщины! — а вдруг она есть? Кто тогда в дураках будет?»

Во мне необыкновенно развита тяга к делам второстепенным. Именно она вредит мне в жизни более всего.

Валя[90] сказала, что отдаст Ваську в Суворовское училище. Никогда ещё не был так взволнован и так разгневан. Да что же это такое! Ну какой же из Васьки военный человек?!!

«Солярис» Тарковского понравился мне несравненно больше, чем «Солярис» Лема.

Вечером у Феоктистова. Готовим с ним большое итоговое интервью по проблемам космонавтики к 50-летию образования СССР. Костя угощал меня фантастическим ужином: помидоры, печенье, творог и мед.

С Константином Петровичем Феоктистовым.

Вместе с Васей Песковым выступали в студенческом клубе МГУ. Много записок. На вопрос, что его больше всего поразило в США, Вася ответил замечательно:

— Самое удивительное то, что когда отворачиваешь кран горячей воды, течёт горячая вода, а когда холодной — течёт холодная…

27.9.72

Ни денег, ни праздности, ни роскоши мне не надо. Единственное, чего я желаю всем сердцем, это чтобы судьба разрешила мне заниматься моим делом, не отвлекаясь на квартирные хлопоты, больницы, лекарства, бесконечные поиски чего-то необходимого, неотложного. Мне хочется вычистить свой мозг от всего мусора, которым он забит, покончить с глупыми, бесполезными визитами, стать более скупым эмоционально, но тем, кому действительно надо отдавать себя: любимой женщине, детям, немногим друзьям — отдавать щедро. Надо не распылять свои привязанности, вложить все силы души в по-настоящему важные, нужные, действительно полезные дела.

Надпись на машине-фургоне: «Океаническая рыба — источник здоровья». А речная? Яд?

Свердловск. Темный, непонятный. С первых минут одно желание: уехать отсюда.

Вонсовский[91]. Хорошее, доброе, интеллигентное лицо и говорит хорошо. Только смотрит не в глаза, а куда-то вниз. Это мешает.

Молибден и вольфрам нельзя обработать при комнатной температуре.

Завод «Русские самоцветы», суровая служба режима. На заводе повстречал целую бригаду ребят из журнала «Знания — сила», среди них — Карл Левитин, давний приятель школьных лет. Когда уходили с Карлом с завода, первым через турникет в проходной прошёл я, оглянулся и говорю:

— Ну, вот, а ты всё говорил: «Не пронесём, не пронесём…», — и убежал.

Военизированная охрана мгновенно облапала Карла и раздела его чуть ли не до трусов.

Мгновенно по прибытии в Москву Панкин затребовал меня на «Волынскую-2» — дачу ЦК КПСС, писать Брежневу речь на совещании по профтехобразованию. В нашей маленькой группе (из «КП» нас трое: Панкин, Сабов[92] и я) мне удалось отвоевать важную должность: я заказываю иностранные фильмы, которые простым смертным смотреть не дозволяется, их прокручивают только на таких вот дачах. Поначалу пошёл шепоток, что хорошо бы заказать какую-нибудь порнушку, но я его пресёк, понял, что смогу увидеть несколько действительно хороших картин.

Смотрели «Боккачио-70» с Софи Лорен, «Сатирикон» Феллини, «Мозг», «Конформист», «Итальянское дельце» и «Ребёнок Роз Мари». Два последних — едва ли выше среднего.

Я в составе бригады, которой поручено организовать подписку на «КП» на Урале и в Сибири. В Свердловске местное комсомольское начальство имеет свои традиции: гостей ночью отвозят на границу Европы и Азии, кормят пельменями и поят водкой. Делать всё это в лесу на холоде, только при свете автомобильных фар довольно неудобно. Я предложил секретарю обкома ВЛКСМ перенести пограничный столб в какой-нибудь свердловский ресторан. Он воспринял моё предложение безо всякого юмора.

Выступаем в огромном цеху на «Уралмаше». Скучно. В кучу записок подсунул одну, мною сфабрикованную для Агафоновой: «Таня! Дорогая! Расскажите, пожалуйста, как надо жить и работать, чтобы стать такой замечательной журналисткой, как вы?» Татьяна принялась отвечать на полном серьёзе. Почему у большинства женщин напрочь отсутствует чувство юмора?

В Нижнем Тагиле замечательный краеведческий музей. Галерея портретов Демидовых[93]: Никита Демидович, Павел Григорьевич, Павел Николаевич и др. От портрета к портрету видно, как они вырождались, как превращались из крепких, волевых тульских мужиков в изнеженных лондонских щёголей.

Ласкин[94] — идеальный тесть: достаточно молод для того, чтобы не быть мне отцом, и достаточно стар, чтобы не быть мне приятелем.

Накануне свадьбы я очень почему-то разволновался, не мог уснуть и, стыдясь самого себя, пил валерьянку. Не могу объяснить, но чувствую нутром: пить валерьянку накануне свадьбы неприлично.

Саша[95] впервые в Третьяковской галерее. Признался, что любимый его художник — Шишкин.

Читаю Гранина[96]. Хороший рассказ «Дом на Фонтанке», и про Араго[97] здорово написал.