Безрассудная

Глава девятая

Пэйдин

— О, да ладно. Мы с тобой оба знаем, что это не стоит и двух шиллингов, не говоря уже о трех.

Для пущей убедительности я стучу черствой буханкой хлеба о тележку торговца.

Тук, тук, тук.

— На самом деле, — добавляю я с долей веселья в голосе, — это тебе следует заплатить мне, чтобы я его съела, Фрэнсис.

Пожилой мужчина прячет гримасу за складками ткани, обмотанной вокруг его лица. Западные ветры сегодня особенно суровы, они приносят зернистый песок и мусор из пустыни и покрывают ими город и его жителей. Мне понадобилось всего два дня в Доре, чтобы понять, насколько необходимы шарфы в гардеробе — благодаря им у меня получилось хоть как-то защититься от песка, норовившего залететь мне в рот.

— Три, — ворчит он в четвертый раз, его сильный акцент приглушается грязной тканью. — Нехватка пшеницы.

С моих губ срывается стон. Я потратила несколько дней, пытаясь расположить этого человека к себе, чтобы не пришлось продолжать незаметно его грабить. Будь проклята чертова совесть, которая у меня еще осталась.

— Фрэнсис, — медленно начинаю я, наблюдая, как он хмурится, сам того не замечая, и как сужаются его глаза. Увидев его имя, криво вырезанное на крыше деревянной тележки, я использовала его в попытке наладить хоть какое-то взаимопонимание с торговцем. До сих пор я с треском проваливалась. — Давай будем благоразумны. Ты же знаешь, у меня нет таких денег, чтобы разбрасываться ими на хлеб, о который я, скорее всего, сломаю зуб.

Он не утруждает себя ответом, ограничиваясь хриплым рычанием.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, от которого мне в рот снова попадает песок.

Я начинаю гордиться тем, что понимаю этих людей. Таких, как я. Людей, которые борются за выживание, полагаются на упрямство, чтобы прокормить свои урчащие желудки. В другой жизни я могла бы считать трущобы Илии своим домом, если бы не отсутствие силы, текущей по моим венам.

Может быть, именно поэтому я так отчаянно хочу начать все сначала. Здесь, в Доре, где я Обычная, в совершенно новом смысле этого слова. Нельзя считать человека бессильным, когда все остальные так же бессильны. Нет, здесь меня считают равной. И ничто еще не звучало так необычно.

— Ладно, — вздыхаю я, притворяясь побежденной. — Но только потому, что ты мне нравишься, Фрэнсис.

Только потому, что я хочу понравиться тебе.

Он едва не закатил свои золотистые глаза. Я же при этом мило улыбаюсь, надеясь, что мой взгляд подчеркивает, насколько сильно я жажду общения, и в то же время ненавижу то, как открыто я это демонстрирую.

Я неуклюже бросаю еще одну монету на его тележку, желая, чтобы она скатилась с потертой древесины. Серебро сверкает в лучах лениво заходящего солнца, а затем с приятным звоном падает на землю.

— О, прости, Фрэнсис! Я еще не привыкла к жаре, и мои руки все время ужасно потные.

Он моргает, его загорелое лицо, скрытое шарфом, не выражает ничего, кроме явного презрения. Когда он наклоняется, чтобы поднять серебро, являющееся моим нынешним соучастником в преступлении, я ловким движением рук выхватываю с прилавка еще две буханки, по одной из каждой кучи с выпечкой, чтобы не вызывать подозрений.

— Я имею в виду, что я никогда не обливаюсь по́том, — непринужденно продолжаю я, пока Фрэнсис выпрямляется, протирая грязную монету большим пальцем. — Серьезно, как тебе удается не потеть под всеми этими слоями одежды? Я чувствую себя такой липкой, что…

— У нас сейчас зимний сезон, — ворчит он, перебивая меня.

Я моргаю, глядя на него.

— Оу. Ну, это… ужасно.

Несмотря на то, что Дор находится довольно близко к Илии, я росла в условиях сменяющихся времен года, хотя зимы у нас, к счастью, были мягкими. Я и представить себе не могла, насколько сильно может отличаться погода за пределами пустыни. В то время как западные ветры приносят в Илию прохладу с Мелководья, в Дор постоянно проникает знойная жара Скорчи. Жара привычна для местных жителей.

— Тебе не пережить сезон голода, бледное существо, — он смотрит на меня долгую минуту, в течение которой я пытаюсь придумать ответ.

Невыносимую тишину нарушает сухой смех, и я поднимаю глаза на мужчину. Фрэнсис опускает загорелую руку себе на живот, сотрясаясь от грубого смеха. Я нерешительно присоединяюсь к нему, неловко посмеиваясь.

— Ты забавная, бледное существо, — добавляет он между смешками.

Я облегченно вздыхаю, надеясь, что мое невежество заслужит благосклонность Фрэнсиса.

— Рада слышать, что мои потные страдания тебя веселят, — легко говорю я, беря буханку, которую он мне протягивает.

Он продолжает хихикать, с большим трудом разрывая еще одну буханку пополам.

— Вот, — он машет этой половиной передо мной, и я неуверенно хватаю и ее. — Иди найди какую-нибудь тень, чтобы перекусить под ней.

Я благодарю его, проглатывая чувство вины, которое я чувствую, вспоминая о двух украденных буханках, которые лежат в кармане моего жилета тяжелым грузом. Фрэнсис все еще смеется, когда я отворачиваюсь, и на моих губах появляется едва заметная улыбка.

Возможно, он все-таки начинает относиться ко мне теплее.

Я опускаю взгляд на свои руки, теперь гораздо более загорелые, чем неделю назад, до того, как я пробиралась через Скорчи. Но несмотря на это, я все еще светлее, чем большинство тех, кто провел в Доре всю жизнь. Осматривая оживленные улицы, я любуюсь их смуглой кожей, гладкой и сияющей в солнечных лучах, словно те — их старые друзья, которые поглаживают кожу знакомыми пальцами.

Натянув тонкую ткань на лоб, я пробираюсь сквозь массу тел на улице. Мой взгляд цепляется за смятую листовку, которая висит на стене полуразрушенной лавки. Нахмурившись, я иду сквозь толпу и встаю перед лицом, которое зеркально отражает мое. Я смотрю на девушку с моими чертами и глазами, которые наполнены ужасом и яростью.

Я сглатываю и сдерживаю слезы, не позволяя им пролиться.

Должно быть, это копия, записанная Наблюдателем, который увидел меня через несколько мгновений после убийства короля, — преступление, которое я совершила, отражалось на моем изможденном лице. Я почти ощущаю кровь, которая пропитала мои руки и покрыла мое изуродованное тело. Рука тянется к шраму под подбородком, пальцы нащупывают букву, вырезанную над моим сердцем.

Мне невыносимо смотреть на это лицо, невыносимо переживать еще сильнее, чем я уже переживаю.

Невыносимо смотреть в лицо убийцы.

Дрожащими пальцами я срываю листовку со стены, сжимаю ее в кулаке и засовываю в рюкзак на плече. Когда я вошла в город в ту первую ночь после стычки со стражником…

Стражник, которого ты убила и оставила гнить.

…я чуть не врезалась в стену, украшенную моим лицом. Серебряные волосы блестели в лунном свете, и даже несмотря на то, что они потускнели из-за песка, не было никаких сомнений в том, что — я идеальная копия разыскиваемой Серебряной Спасительницы с плаката. Любой странный цвет волос — это верный признак того, что в ваших жилах течет Чумная кровь, будь вы Обычным или Элитой.

А я, прожившая ничтожную жизнь, скрываясь у всех на виду, превратилась в белую ворону. Я никогда не чувствовала себя такой уязвимой, такой необычной.

Я провела ночь на обвалившейся крыше магазина, залечивая раны и прячась, пока ранний восход солнца не окрасил улицы в золотой цвет. Только тогда я отважилась стащить из тележки торговца лоскутный шарф, чтобы обмотать им лицо и предательские серебристые волосы. К счастью для меня, нет ничего необычного в том, чтобы защищать лицо как от солнца, так и от песчаных бурь в течение дня. И вот так я снова вернулась к блаженной невидимости.

Кто-то достаточно сильный резко задевает меня плечом, и это выводит меня из ступора.

Молодой парень, как мне кажется, извиняюще кивает, после чего снова начинает проталкиваться по переполненной улице. Глубоко вздохнув, я поправляю шарф и притворяюсь, что мне здесь самое место. Жители Дора довольно грубые — смею заметить, они сродни зазубренным кусочкам металла, которые отец заставлял меня метать в корявое дерево на заднем дворе.

Мой взгляд скользит по улице: повсюду происходят бесчисленные столкновения, сопровождаемые криками. Здесь физические и словесные поединки — явно обычное явление. И если стражники не изнывают от скуки, то, не моргнув и глазом, сами вступают в бой.

Эти люди грубы, как песок, из которого они выползли.

Я замечаю ненадежно свисающий со стены магазина потрепанный навес, который обещает заманчивую полоску тени.

Можно и последовать совету Фрэнсиса.

Чуть не столкнувшись с группой детей, бредущих по улице, я неловко сворачиваю в тень и потираю ноющие мышцы. «Жевать» — это слишком щедрое слово для того усилия, которое требуется, чтобы проглотить этот черствый хлеб. Теперь к моему бесконечному списку болей можно добавить и челюсть. Оставшееся время я провожу в попытках спрятаться от палящего солнца и обвиняющих листовок.

Мне нужны деньги.

Эта единственная мысль преследует меня, терзая мой разум все сильнее с каждым часом, проведенном в новом городе, который я отчаянно пытаюсь сделать своим домом. Монеты, звенящие в моем рюкзаке, кажутся слишком легкими. К несчастью для меня, жители Дора относятся к своим деньгам в карманах не так беспечно. Мои успехи в воровстве (исключая вещи на торговых тележках) были, мягко говоря, минимальными. Мне почти неловко.

Когда солнце садится, а вместе с ним отступает и жара, я петляю по городу в поисках крыши, на которой мне так понравилось спать.

Мне нужны деньги. Деньги — это кров. Это еда.

Это… желание жить.

— … три серебряных выигрывает Слизь. Этот ублюдок непобедим.

Грохочущий голос отвлекает меня от хаотичных мыслей. Опасная смесь скуки и любопытства заставляет меня прислониться к стене переулка, с намерением подслушать.

Другой мужчина фыркает с сильным акцентом.

— Непобедимый, а? Может быть, это потому, что этот приятель провел всего три поединка. Везучий ублюдок, вот он кто.

— Значит, ты поставишь на новичка, да? — ухмыляется первый мужчина.

— Я решу, когда увижу их, — затем он смеется, и я сомневаюсь в частоте, с которой он издает этот хрипловатый звук. — Может быть, я выйду на ринг. Покажу им, как это делается, а?

По переулку разносится грубый смех, пока я непринужденно отхожу от стены и бреду на безопасном расстоянии позади них. Каждая частичка меня жаждет азарта, чего-то, что могло бы меня занять и отвлечь от тревожных мыслей.

Ведь где есть ставки, можно выиграть деньги.

А там, где деньги можно выиграть, есть и деньги, которые можно украсть.

Локоть вонзается мне в живот, выбивая воздух из легких.

Я проталкиваюсь сквозь толпу, изо всех сил стараясь не утонуть в море потных тел. По подвалу разносятся крики и насмешки, все они направлены на демонстрируемое в клетке насилие, хотя я едва ли могу что-то увидеть.

Меня душат липкие тела, и я вынуждена разглядывать пространство сквозь просветы в стене из плеч. Раздраженная, я резко поворачиваю голову и едва не врезаюсь в того, кто стоит прямо за мной. Я уже потеряла из виду двух мужчин, за которыми последовала сюда, а после — скопировала последовательность стуков в потайную дверь. И даже пробираясь сквозь толпу, я барабаню пальцем по ноге, закрепляя эту последовательность в памяти.

Я узнаю звук кулаков, врезающихся в плоть, хотя меня гораздо больше интересуют карманы тех, между кем я зажата. Я делаю едва заметный взмах рукой в сторону находившегося рядом тела, но меня толкает вопящий сзади мужчина.

Я выдыхаю, чувствуя, как ко мне прижимаются люди.

Как я должна воровать, если я едва могу пошевелить рукой?

Мои пальцы сжимаются в кулак, пока я борюсь с желанием направить его на кого-нибудь.

Я моргаю, и взгляд устремляется в сторону клетки и происходящей внутри кровавой бойне.

Мне заплатят, если я буду драться там.

Когда я снова пытаюсь протиснуться сквозь толпу, у меня начинает созревать совершенно новый, глупый план. На меня обрушивается град ударов, нанесенных локтями в живот, и плечами в лицо, но я все это игнорирую и ищу того, кто…

К тому времени, как я, спотыкаясь, выхожу вперед, поединок заканчивается последним кровавым ударом. По подвалу эхом разносятся проклятия и одобрительные возгласы, настроение каждого меняется в зависимости от того, на кого они поставили или от кого решили отказаться.

— Билеты в обмен на ставки! Вы все знаете, как это работает. Принесите свои билеты на ставки, и мы разберемся с вашей долей!

Я следую за наспех сформированной очередью, ведущей к шаткому столу рядом с клеткой. Прядь серебряных волос норовит выскользнуть из-под шарфа, и я быстро заправляю ее обратно и напрягаю глаза, чтобы увидеть человека, обменивающего билеты на монеты.

Тот стоит, склонившись над горой билетов, и его зализанный хвост блестит в тусклом свете. Он не теряет времени даром, бросая соответствующее количество монет в каждую руку, едва удостаивая взглядом стоящего перед ним человека.

— Ваш билет?

Я моргаю, глядя на его протянутую руку, удивленная тем, насколько быстро оказалась перед ним.

— Нет, извините, я на самом деле хотел поговорить с вами о поединках на ринге.

— Нет билета, — вздыхает он, не поднимая на меня глаз, — нет разговоров.

Я качаю головой и подхожу ближе, пока мои бедра не упираются в край стола.

— Но…

— Следующий!

Его крик заставляет женщину без раздумий встать рядом со мной. Она передает билет, но ее грубо отталкивают, а я, в свою очередь, остаюсь стоять у края, крепко уперев ноги в пол.

— Позвольте мне сражаться.

— Послушай, парень, — он потирает рукой усталые глаза, прежде чем рассмотреть следующий билет. — Я не позволяю кому попало драться на моем ринге. Кроме того, — он бросает на меня взгляд, — тебя там сожрут заживо. Так что, катись.

Положив ладони на стол, я наклоняюсь достаточно близко, чтобы уловить блеск золотых часов на его запястье и запах одеколона на коже.

Он живет лучше, чем половина этого города.

— Я хочу получить справедливую долю. Столько же, сколько зарабатывают остальные, — спокойно говорю я. — Хотя вскоре рассчитываю заработать куда больше, чем они.

На это он неохотно поднимает голову, встречаясь со мной взглядом, и взмахивает рукой, останавливая очередь.

— Я сказал «катись», парень. Пока я тебе еще позволяю.

Я невинно наклоняю голову, слегка прищуриваясь.

— Было бы неприятно, если бы стражники узнали о незаконных боях в клетке, которые ты здесь проводишь, — я киваю на блестящие часы, украшающие его толстое запястье. — Кажется, ты уже привык к богатству. Сомневаюсь, что тебе будет легко приспособиться к той нищете, из которой ты вылез.

Хотя в Доре драки явно не запрещены, учитывая их частоту, над чем они точно подвели черту, так это над ставками на бойцов. Отсюда и тесный подвал с особым стуком, который открывает к ним доступ.

В уголках его рта зарождается улыбка, словно он обладает неким порочным обаянием.

— Ты мне угрожаешь? — он смеется, резко и язвительно. — Ты не можешь мне угрожать, малыш. Я прикажу своим людям разорвать тебя на куски. Я практически владею этим городом.

— Ты никогда не видел, как я сражаюсь, — я небрежно пожимаю плечами. — Так что, если мне нужно вернуть их тебе по частям, чтобы показать на что я способен, то, полагаю, мне придется это сделать.

Мысль о том, чтобы разорвать кого-то на куски, вызывает у меня тошноту, но взгляд, который я на него бросаю, выражает совершенно иное чувство. Проходит несколько медленных секунд, после чего на его губах расплывается улыбка.

— Мне нравится твой дух, малыш.

Я проглатываю облегчение.

— Это значит да?

— Твой бой через час, — он достает лист пергамента, на котором указаны имена предыдущих бойцов и сумма, которую они заработали. — Я даю тебе шанс, так что не разочаруй меня, малыш. Ты не захочешь узнать, что бывает, когда я разочаровываюсь.

Я киваю, скрывая улыбку.

— Сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю.

Он недоверчиво качает головой, словно уже сожалеет о своем решении.

— Это мы еще посмотрим. Я Рафаэль, — его взгляд скользит по моему скрытому под платком лицу. — Как нам звать тебя, малыш?

Я осматриваю клетку и огни, мерцающие над ней. Легкая улыбка искривляет мои губы, мягко растягивая шрам.

— Тень.