Безрассудная

Глава шестнадцатая

Кай

Даже выражение «заноза в заднице» не может описать эту девушку.

Из-за нее я бегу по незнакомым улицам, спотыкаясь о неровные булыжники в темноте и тесноте. Моя рука в крови, я прижимаю ее к неглубокой ране, которую она оставила мне в качестве прощального подарка.

У нее был шанс убить меня. И не один.

И все же несмотря на ее слова о том, что она собирается перерезать мне горло, она уже несколько раз не смогла это сделать. С другой стороны, я не сдержал обещание воткнуть ей в спину ее собственный кинжал, хотя виню в этом прямой приказ взять ее живьем.

Я задыхаюсь от невыносимой жары, постоянно окутывающей этот город. Сворачиваю на пустую улицу и чуть не сталкиваюсь с мужчиной, прежде чем подаю ему знак свернуть налево, а сам сворачиваю вправо. Несмотря на то, что нас было тринадцать человек, она умудрялась избегать встречи с каждым из моих людей почти полчаса.

«Заноза в заднице» — это еще мягко сказано.

Луна протягивает свои бледные пальцы над городом, заливая все вокруг тусклым сиянием, но это никак не помогает в ее поисках. Если тени — ее друзья, то луна — ее сообщница, чьи серебристые лучи проникли в ее кровь, окрашивая волосы и скрывая ее в лунном свете.

Я сворачиваю за очередной угол, морщась из-за саднящей раны на руке. Мои ноги несутся по неровной дорожке, как и мысли в моей голове. Ее слова эхом отдаются в голове, отвлекая мое внимание от улиц, которые я должен обыскивать.

«Я видела, как ты убил его».

Пять лет.

Пять лет назад я совершил первое убийство. Пять лет назад я впервые вонзил меч в грудь человека. Пять лет назад я наблюдал, как мужчина рухнул на пол, а затем скрылся от первого из моих многочисленных преступлений.

Пять лет назад именно ее отец стал первым человеком, которого я убил.

Как она могла знать об этом, а я нет? Почему меня послали убить его в первую очередь? Может быть, она ошибается. Может, ищет еще одну причину меня ненавидеть. Я мысленно возвращаюсь к той жуткой ночи, которая изменила мою судьбу. Я почти вижу ту комнату, кровь, дрожь в моих руках…

Та комната.

Я едва не спотыкаюсь, когда на меня обрушивается осознание.

Ее дом. Тот, что я сжег дотла. Комната, в которой я стоял…

Я был там не в первый раз. Кусочки мозаики начинают вставать на свои места, соединяя тот темный дом, где я выполнял свое первое задание, с тем, что был объят пламенем.

Это был я. Я убил ее отца…

Едва заметное движение заставляет резко повернуться мою голову в направлении движущихся теней.

Я знаю, что это она, еще до того, как замечаю фигуру, мелькнувшую в переулке. В моей руке метательный нож, и я целюсь в нее прежде, чем она успевает раствориться во тьме.

Ее крик звучит напряженно, будто у нее едва хватает сил выразить свою боль. Я не спеша подхожу к ней, наблюдая, как она прислоняется к грязной стене, а после — сползает по ней на землю. Она задыхается от боли, прижимает окровавленную руку к заживающей ране на бедре, которая снова открылась из-за меня.

— Что? — фыркает она. — Тебе не хватило того раза, когда ты вспорол мне ногу?

— Что ж, — вздыхаю я, — судя по всему, тебе этого было недостаточно, учитывая, что ты все еще пытаешься от меня убежать.

— Привыкай.

— О, я начинаю привыкать.

Она прислонилась головой к стене, в ее глазах читалась усталость. Она выглядит выбившейся из сил. Слишком изможденной. Как будто балансирует на грани чего-то более разрушительного, чем отсутствие сна. Я наклоняю голову, рассматривая ее, окутанную темнотой.

— Ты хорошо себя чувствуешь, маленький Экстрасенс?

Она задыхается от смеха.

— Ты только что порезала меня ножом. Как ты думаешь?

— Ой, да ладно, я едва тебя задел.

Она сверлит меня взглядом своих пронзительных голубых глаз.

— Да, ты задел рану, которая все еще заживает. Ту, которую ты нанес мне в самом начале.

Я почти улыбаюсь.

— Ты знала, что это был я, да?

— Конечно, это был ты, — фыркает она. — Ты единственный, чья меткость почти не уступает моей.

— Почти? — Спрашиваю я ровным голосом. — Серьезно?

— Ты слышал меня, Принц.

Я вижу, как ее пальцы тянутся к ножу в ботинке, и успеваю перехватить ее запястье.

— Хватит, — вздыхаю я. — Я устал. Ты устала. Давай на сегодня закончим. Не говоря уже о том, что ты истечешь кровью, если не перевязать рану.

— Если ты думаешь, что я сдамся без боя…

— Я думаю, — обрываю я, вытаскивая кинжал из ее ботинка, — что у тебя не останется сил на борьбу, если ты не отдохнешь и не перевяжешь раны.

— Разве это не то, чего ты хочешь? — ее голос срывается под тяжестью звучащего в нем обвинения. — Чтобы я перестала с тобой бороться? Спокойно пошла навстречу своей гибели?

Мгновение я изучаю ее. Ее упрямство, сквозящее в хмуром взгляде. От правды у меня сжимается грудь, болит сердце, и я не могу сделать очередной вдох. Потому что, я, кажется, не могу решить, что страшнее: видеть, как она перестает бороться или как умирает.

Кто она без своего огня, пылающего внутри? Оболочка Серебряной Спасительницы, которой она когда-то была? Призрак девушки, ради которой я был готов погубить себя? Если она борется впустую, то живет ради смерти. Но если она чего-то хочет, то живет надеждой.

Я хочу, чтобы она боролась со мной.

Я хочу, чтобы она горела из-за меня, даже если причиной тому будет ненависть.

Я вздыхаю, выпуская эмоции, сопровождающие каждую головокружительную мысль, и вместо этого спрашиваю:

— И что в этом веселого?

— Это нелепо.

Она что-то невнятно бормочет, и когда я тяну за ткань, скрывающую ее лицо, она снова недовольно ворчит.

— Нет, это необходимо. Ты отлично выглядишь. — Как я ни стараюсь, я не могу сдержать смех, сопровождающий каждое слово. Я практически ощущаю ее взгляд сквозь шарф, который набросил ей на голову, отчасти, чтобы скрыть ее крайне узнаваемые волосы и лицо, но в основном, потому что мне было лень оборачивать ткань как следует.

— Я ненавижу тебя. — шипит она.

— Да, ты, как и все остальные в этом королевстве, дорогая.

Трактирщик машет своей рукой, подзывая меня к стойке. Я слегка подталкиваю ее вперед, в результате чего она неохотно ковыляет.

— Только одну комнату. Мы возьмем любую, которая свободна, — говорю я, выдавливая улыбку, которую скрывает платок.

— Вам повезло, — хмыкает мужчина. — Только что освободилась комната на третьем этаже. Крошечная.

Вместо ответа я бросаю несколько монет на прилавок и наблюдаю, как он их пересчитывает, а затем угрюмо кивает. После этого его взгляд останавливается на девушке, чье лицо полностью скрыто под платком.

— Что с ней?

Я чувствую, как она переминается с ноги на ногу и жду какого-то остроумного комментария, который вот-вот сорвется с ее губ, которые я не могу видеть.

— Ужасный несчастный случай, — отвечаю я, грустно покачивая головой. — Вы не захотите увидеть, что под ним.

Я наклоняюсь, одаривая его многозначительным взглядом.

— Она немного стесняется. И вполне заслуженно.

Трактирщик кивает с таким видом, будто мы только что обменялись веселой шуткой.

— Тогда, во что бы то ни стало, держи ее прикрытой!

Он смеется, и я тоже. Но когда каблук ее ботинка ударяет по моей ноге, я прикусываю язык.

Она спотыкается, поднимаясь по скрипучей лестнице, и я понимаю, что мне лучше больше не смеяться. Кровь стекает по ее ноге и грозит забрызгать деревянное покрытие. Дверь на третьем этаже скрипит. Я открываю комнату размером с мою гардеробную во дворце и заталкиваю ее внутрь. Кровать занимает почти все пространство, а таз в углу комнаты кажется единственным аксессуаром в этом жалком подобии комнаты. Отсыревшее окно пропускает достаточно тусклого света, чтобы увидеть всю грязь этого крошечного помещения.

— Я тебя убью, — она срывает шарф с лица, распуская спутанные под ним волосы.

— Неужели? — размышляю я. — У тебя были проблемы с этим еще до ранения.

Она отворачивается, качая головой. Ее голос звучит отстраненно, будто она не собиралась их произносить.

— Я всегда ранена. Всегда немного сломана.

Я наблюдаю, как она осматривает комнату, и каждый ответ, который приходит на ум, застревает у меня в горле.

— Это все? — спрашивает она, обводя пространство рукой. — Что, все твои люди собираются завалиться к тебе в постель?

— Забавно, — говорю я без тени юмора. — Нет, мои люди останутся на ночь в городе. Такая большая группа привлекает лишнее внимание. Но не волнуйся, они встретятся с нами утром, когда мы отправимся в путь.

Она бросает на меня взгляд, слегка напоминая одну из тех хитрых ухмылок, которыми одаривала меня когда-то.

— Ты правда думаешь, что сможешь справиться со мной в одиночку?

Я пожимаю плечами:

— Думаю, я единственный, кто может справиться с тобой в одиночку.

— Все такой же самоуверенный ублюдок, как я погляжу.

— Мне нужно поддерживать свою репутацию.

Она фыркает, с трудом пробираясь мимо меня, чтобы опуститься на край кровати. Я бросаю взгляд на ее кровоточащую рану и сложенное под ней одеяло.

— Конечно, испачкай, пожалуйста, кровать, в которой я собираюсь спать.

Она едва смотрит на меня.

— И почему ты так уверен, что будешь спать в этой кровати?

— С чего ты взяла, что не буду?

Она начинает осторожно осматривать рану на своем бедре, совершенно не обращая внимания на мое существование. Вид того, как она закатывает штанину, обнажая загорелую кожу, внезапно кажется более ощутимым в полумраке комнаты.

Она шипит сквозь зубы, когда ткань оттягивает липкую рану, и пытается не скривится от боли. Я провожу рукой по волосам и тихо выдыхаю:

— Иди сюда.

— Я в порядке, спасибо. — безразлично отвечает она.

— Ты такая заноза в заднице, ты знаешь об этом?

— В таком случае, — произносит она сладким голосом, — ты мог бы просто меня отпустить. И проблема решена.

— Мы с тобой оба знаем, что это — не вариант.

— Конечно. — ее голос резок. — Потому что твой новый король заставил тебя выследить меня.

Проходит несколько секунд, прежде чем я говорю:

— Ну, ты действительно убила его отца-короля. И сыграла ключевую роль в восстании Сопротивления. Не говоря о том, что ты использовала Китта, чтобы помочь им в этом.

— И я ни о чем не жалею. — произнося это она смотрит мне прямо в глаза, и в ее взгляде нет ни капли раскаяния. — Все что я делала, за что боролась, было ради Илии.

Моя челюсть сжимается.

— И это включает в себя убийство короля Илии?

Она качает головой, отводя взгляд.

— Я не пришла на Испытания планируя убить его, когда они закончатся. Он напал на меня. — в ее глазах читается нечто пугающе похожее на мольбу, но не потому что она умоляет о прощении за свой поступок, а потому что ей нужно, чтобы я понял, почему она сделала это. — Но это не значит, что я не думала о том, чтобы всадить кинжал в его черное сердце десятки раз до этого.

Даже несмотря на ненависть, сквозящую в каждом слове, это самое искреннее, что я от нее слышал. Я ощущаю это в хрипотце ее голоса, вижу в ее дрожащих руках. Возможно, все, что было до этого момента и было фальшью, маской, сказкой, чтобы заманить меня. Но до этого момента я никогда не видел ничего более реального.

Я вздыхаю, довольный повисшей между нами тишиной, а после поднимаю с тумбы маленький таз. Меня не беспокоит, что она останется одна, пока я буду спускаться вниз, чтобы наполнить таз холодной водой. Меня не волнуют ее раны, из-за которых она изо всех сил старается не дрожать в моем присутствии.

С каждым шагом по крутой лестнице вода переливается через край. Когда я толкаю дверь мокрым ботинком, лежащая передо мной на кровати девушка, выглядит совсем не как та, которую я оставил. Ее волосы слились с ее телом, с самим ее существом, лишившись всякого цвета, за исключением багровых пятен на ее дрожащих руках. Ее невидящий взгляд блуждает по окровавленным пальцам, после чего она тяжело сглатывает и начинает дрожать при каждом неглубоком вдохе.

С Серебряной Спасительницей что-то не так.

И меня это не должно волновать.

Я видел, как травма принимает худшие формы. Видел, как она подавляет мужество, разрушает мечты и выплевывает оболочку человека. Мы хорошо знакомы с травмами.

— Иди сюда.

Команда звучит мягче в этот раз, суровость в моем голосе заглушает сочувствие. Ее глаза поднимаются к моим, расфокусированные и наполненные паникой. Она моргает, и когда она начинает говорить, ее голос срывается:

— Я… Я не могу…

— Мне не нужно знать, — тихо произношу я. Потому что нет необходимости. Мне не нужно знать, что не дает ей спать по ночам, что преследует ее в кошмарах, что заставляет ее дрожать так, как сейчас. Потому что знать это — значит знать ее. И это то, что я поклялся больше не делать.

Она — история, которую я отчаянно пытаюсь не повторить.

И для одной ночи я уже слишком сильно в этом облажался.

Я вижу, как она сглатывает, а после соскальзывает с кровати и садится на потертый пол рядом со мной. Не теряя ни секунды, она погружает окровавленные пальцы в ледяную воду и начинает энергично оттирать их онемевшими руками.

Я осматриваю ее, пользуясь тем, что она отвлеклась, позволяя взгляду задержаться на неровном шраме у нее на шее. И не спрашиваю, потому что знаю — это дело рук моего отца. Я практически чувствую, с каким усилием он делал надрез на ее коже.

Я ничего об этом не говорю, зная, что рана гораздо глубже, чем ее физическое проявление. Эта мысль напоминает мне о том, насколько я до сих пор отношусь к ее чувствам. Это сводит с ума.

Она настолько поглощена избавлением от собственной крови, что мне приходится схватить ее запястья, чтобы вернуть к реальности.

— Если ты не хочешь содрать с себя кожу, то этого вполне достаточно.

Медленно кивнув, она вырывает свои мокрые руки из моих, чтобы вытереть их об мятую рубашку, которую я достаю из позаимствованной у Гвардейца сумки. Я вытряхиваю на полк мотки грязных бинтов, и она хмурится, пытаясь распутать один из них.

— Зачем ты это делаешь? — спрашивает она хриплым голосом.

Я не смотрю на нее.

— Ну, не могу же я допустить, чтобы ты истекла кровью у меня на глазах, правда? Это просто глупо. Я не хочу, чтобы мне пришлось нести тебя всю дорогу домой.

На это она фыркает без особого энтузиазма.

— Получается у него на меня большие планы? Планы, для которых я должна быть жива.

Я молчу достаточно долго, неспешно промывая рану мокрым бинтом. Единственные звуки, которые нарушают тишину между нами — ее приглушенное шипение от боли и ровный звук капающей воды.

Когда я наконец решаюсь заговорить, то отвечаю на вопрос, который она не задавала:

— Я не знал.

Она пытается поймать мой взгляд:

— Не знал что?

— О твоем отце. Я не знал тогда. Не знал до сих пор.

Она замирает от моего прикосновения. Я не спеша подготавливаю ее бедро к перевязке, сглатываю, осторожно поднимая тонкую штанину выше. Тихо благодарю Чуму, когда она наконец заговаривает, давая мне возможность сосредоточиться на чем-то, помимо моей текущей задачи.

Ее голос на удивление мягок, и я не знаю, насторожиться мне или успокоиться.

— Ты не знал, кого ты убил той ночью?

Я сдерживаю горький смех.

— Я даже не знал, что буду должен кого-то убить. Не знал, что моя судьба настигнет меня так скоро.

— Не будь таким загадочным, — бормочет она. — Только не тогда, когда дело касается этого.

Я вздыхаю и начинаю медленно обматывать бинт вокруг ее бедра.

— Мне было четырнадцать. Как раз в разгар моего… обучения с королем. Я рос, точно зная, каким будет мое будущее, но это не означало, что настанет момент, когда я буду готов встретится с ним лицом к лицу. — Она вздрагивает, когда я затягиваю бинты. — Проснувшись в тот день я не знал, что буду безжалостно убивать беззащитного человека. Не знал, что мой отец пригрозит сделать то же самое со мной, если я не пойду на это.

— Он не… — она сглатывает, делая глубокий вдох. Сомневаюсь, что агония на ее лице имеет какое-то отношение к ране, которую я уже закончил перевязывать. — Он не сказал, почему ты должен его убить?

Я слегка качаю головой.

— Впервые за три года моих миссий мне не дали никакой информации о том, кого я убиваю. Он назвал это слепым повиновением. Говорил, что Силовику больше ничего знать не нужно. Что приказы короля не подлежат сомнению.

Ее взгляд впивается в меня, глаза горят синим пламенем.

— Ты мог убивать невинных людей. Ты убивал невинных людей. — тяжело вздыхая, она отворачивается от меня и с усмешкой смотрит в стену. — И для чего? Проверить твою преданность, твою готовность слепо следовать приказам?

Я не отрываю от нее взгляда.

— Думаю, ты знаешь, что именно поэтому.

Она качает головой, как я и предполагал.

— Удивительно, что никто не благодарит меня за то, что я сделала.

Я смотрю на нее, и в груди у меня что-то сжимается, должно быть это просто мое сердце. Мысль о том, чтобы поблагодарить ее за то, что она проткнула мечом грудь моего отца, должно быть самая жестокая вещь, которую я когда-либо обдумывал. И все же каждый шрам на моем теле гудит от воспоминаний о холодных руках и кипящей ярости. Каждая из многочисленных масок напоминает о человеке, что создал их.

Может, мне стоит поблагодарить ее?

Я не помню, чтобы любил его, пока он был жив. Но сейчас? Разве смерть не раскрывает глубоко укоренившуюся преданность? Я, кажется, не могу отделить горе от любви и вины за ее отсутствие.

Она прикусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не поморщиться, когда начинает спускать штанину.

— Полагаю, что я должна поблагодарить тебя.

Я изучаю ее в повисшей тишине. Она больше ничего не говорит, и я удивленно приподнимаю брови:

— Я жду.

— Не слишком радуйся. Я сказала, что должна поблагодарить тебя.

Я хмыкаю, давая понять, что нахожу это забавным, а она приподнимает уголки губ в жесте, похожем на улыбку. Когда она с трудом поднимается на ноги, я следую за ней, не сводя взгляда с того места, где она стоит передо мной.

— Отвернись, — приказывает она.

— Извини?

— Отвернись. Я хочу переодеться, — она взмахивает руками, призывая повиноваться.

— Не знаю, — вздыхаю я, приваливаясь к стене, — откуда мне знать, что ты не выпрыгнешь в окно за моей спиной?

Она с недовольным видом хватает одолженную влажную рубашку.

— Единственное, что я собираюсь сделать, когда ты повернешься ко мне спиной, это воткнуть в нее кинжал.

— В таком случае, ты не поможешь…

Сумка врезается мне прямо в живот, но я успеваю ее поймать.

— Просто отвернись, — она фыркает, в ее глазах вспыхивает вызов.

Я неторопливо поворачиваюсь и просто смотрю на стену впереди. Она не пытается заговорить, оставляя меня слушать шуршание одежды, падающей на пол. И теперь, когда я попробовал ее губы на вкус, становится тяжело не желать их, особенно когда знаю, что не должен этого делать. Так что это точно не поможет.

— Теперь я могу повернуться? — спрашиваю я со вздохом, когда кровать позади меня скрипит.

— Тсс, я пытаюсь заснуть.

Я оборачиваюсь и вижу, что она растянулась на одеяле; украденная серая рубашка поглощает ее целиком. Широко раскинув руки и ноги, она пытается занять как можно больше пространства на кровати. Это зрелище настолько неожиданное, что я чуть не давлюсь смешком.

— Что за…

— Прости, — говорит она, закрыв глаза и изогнув губы. — На кровати больше нет места.

— Я это вижу, — сухо отвечаю я.

Когда я стягиваю одеяло на котором она лежит, ее глаза распахиваются.

— Что ты…

— Иду на компромисс, — обрываю я. — Если ты занимаешь кровать, то я по крайней мере, забираю одеяло.

— Ладно. — Она коротко кивает, устраиваясь на подушке, по которой разметались ее волосы.

Я выхватываю вторую подушку из-под ее головы, и безуспешно пытаюсь ее взбить.

— И это я тоже забираю.

Она стреляет в меня взглядом, после чего переворачивается на бок и заворачивается в простыни.

— Договорились.

С этими словами я отправляюсь на жесткий пол рядом с ее кроватью. Одеяло колючее, а в подушке практически нет смысла, но я спал и в худших условиях.

И все же я не могу отделаться от мысли, что в другой жизни, в другом времени, в других обстоятельствах, если бы мы выбрали друг друга, то я бы лежал в этой постели рядом с ней.