Безрассудная

Глава пятая

Пэйдин

Песок попадает мне в рот и царапает десны.

Я провожу языком по зубам, чувствуя тот же налет песка, что был у меня последние три дня. Сплевывать больше не вариант, поскольку для моего выживания нужна каждая капля слюны.

У меня болит горло. Ноги. Голова. Вообще все.

Песок перекатывается под ногами, но я продолжаю идти вперед. Моя шея ноет от боли, когда я поднимаю лицо к заходящему солнцу. Оно опускается за горизонт, скрываясь за дюнами и унося с собой последние лучи света.

Я прижимаю ладонь ко лбу, обгоревшему и липкому от долгой дороги через пустыню. Меня пробирает дрожь, сотрясающая изнуренное тело. Я вздыхаю и убеждаю себя, что это лишь быстро остывающая пустыня замораживает меня до костей, а не лихорадка, медленно охватывающая мое потное тело.

Я путешествую уже несколько дней и большую часть ночей.

Пустыня — беспощадный зверь. Каждую ночь я умоляю песок позволить мне отдохнуть хоть немного. Но, несмотря на все мои мольбы, пустыня еще ни разу не позволила мне спать дольше одного-двух часов. Будь то песок в ушах, или скорпионы под ногами — мне не удается заснуть дольше, чем на пару минут.

— Я единственная, кто составляет тебе компанию, поэтому самое меньшее, что ты можешь сделать, это позволить мне поспать одну ночь. — хриплю я сквозь потрескавшиеся губы и оглядываюсь по сторонам, не ощущая ничего, кроме песка и шепота ветра. С тихим вздохом я отламываю кусочек черствого хлеба и отправляю его в пересохший рот.

— Я схожу с ума, — я взмахиваю руками, и они шумно опускаются вдоль тела. — Три дня разговариваю с песком, — бормочу я, волоча ноги по песку и оставляя за собой глубокие следы. — Но, полагаю, было бы нечестно винить в моем безумии только тебя. Я уже давно не в своем уме, — смеюсь я, закашливаясь. — То есть, попасть сюда изначально было безумием, правда?

Я оглядываюсь, хоть и знаю, что дюны не способны ответить. Впрочем, хуже, чем разговаривать с песком, может быть лишь услышать от него ответ. Вот тогда мне действительно будет о чем беспокоиться.

Моего запаса воды критически не хватает, и только от одного этого осознания сухость в горле усиливается. Фляги в моем рюкзаке опустеют через пару дней. Привлекательность самоконтроля резко снижается, когда пытаешься выжить, ограничиваясь лишь парой глотков.

Ловлю себя на том, что рассматриваю горизонт в который раз за этот час, надеясь увидеть очертания города. Увидеть хоть что-то.

Но ничего.

Никаких очертаний зданий или дыма, поднимающегося из дымохода. Я с трудом сглатываю, ощущая себя настолько маленькой посреди этого бескрайнего пространства. Маленькой песчинкой в море бесконечных дюн.

Незначительной.

Потерянной.

Одинокой.

Я смахиваю каплю пота, угрожающую попасть в глаза, которые и так слепит закатное солнце. Песчаные волны отливают золотистыми оттенками, отражая меняющееся небо. Восхищение красотой коварного пейзажа, в окружении которого я нахожусь, оставляет горько-сладкое послевкусие. Сумерки в пустыне невыносимо прекрасны, и все же это последнее место, где я хотела бы оказаться.

Мой взгляд цепляет что-то блестящее и заманчиво сверкающее на солнце вдалеке. Я щурюсь от ослепительного света и жжения в глазах. Вода мерцает, призывно подмигивая мне. Я качаю головой, лишь усугубляя головную боль.

Мираж.

Мучительный. Соблазнительный. Миражи обычно принимают облик свежей воды и манящих озер, в которые мне не терпится окунуться. Я вздыхаю и наклоняюсь, чтобы растереть ноющие ступни. Под пропитанными потом ботинками скрываются кожа, покрытая волдырями и налипшим песком.

Я сделаю что угодно за каплю воды…

Остаток вечера я провожу, зарывшись в старую куртку отца. Из-за опускающейся температуры ноги немеют. После неожиданно мирной встречи с самой крупной змеей, которую я когда-либо видела, я продолжила идти в темноте, разговаривая с песком и потакая своему безумию.

Мои веки закрываются, ощущаясь такими же тяжелыми, как и все мое тело. Мне удается удерживать глаза открытыми достаточно долго, чтобы обнаружить плоский участок песка, на который можно завалиться. С трудом снимаю рюкзак со спины и вытаскиваю из него колючее одеяло.

Я едва успеваю разложить его на песке, как мое тело неуклюже приземляется на него. Свалившись, я потуже натягиваю куртку на свое ноющее тело и откусываю кусочек черствого хлеба, после чего промываю рот горячей водой, по-прежнему сжимая его в руках.

— Знаешь, — шепчу в темноту, — не только ты виноват в том, что я не могу спать по ночам. Кошмары тоже не особо помогают.

Словно отвечая на зов, в голове вновь всплывают тревожные воспоминания об Адине. Ощущение ее крови, стекающей сквозь пальцы. Мои слезы, капающие на ее гладкую кожу. Кровавый сук, пронзающий ее спину…

Меня пробирает дрожь. Я сглатываю, чувствуя тошноту, но понимаю, что не могу позволить себе потерять то немногое, что осталось в моем желудке.

— Я могла бы винить тебя за бессонницу, — мой голос превращается в хриплый шепот, и, честно говоря, я не хочу спать, если это будет означать, что я буду видеть ее такой. Снова. Я просто не могу… Не могу…

Я не замечаю, что плачу, пока слеза не скатывается по носу. Тяжело вздыхая, я стираю ее и сжимаю пальцы вокруг зеленого жилета, скрытого под курткой. Мой палец проходится по ровной строчке кармана, чувствуя каждый дюйм ее усердной работы.

Если я хочу сдержать данное Адине обещание, то должна выжить. Я должна жить, чтобы носить этот жилет в память о ней.

И я полна решимости сделать это.

Я снова шепчу что-то в темноту, мои глаза запоминают мир вокруг, прежде, чем я проваливаюсь в сон.

— И я отомщу. За нее.