Безрассудная

Глава восемнадцатая

Китт

Свежий воздух кажется мне чуждым.

Стоя у разбитого окна, я вдыхаю незнакомую прохладу, которая начинает проникать в душный кабинет. Раскинувшаяся предо мной территория покрыта яркой травой, сияющей в лучах солнечного света.

Я не часто тут стою. Шторы открываю лишь настолько, чтобы меня не заметили сплетники. Но после приема пищи это необходимо.

Опрокинув наполовину съеденную тарелку в окно, я наблюдаю, как ее содержимое падает на траву далеко внизу. Каждый овощ падает на землю с мягким звуком — картофель, морковь, стручковая фасоль, которую я не люблю, — и все это добавляется к растущей куче выброшенных мною объедков.

Это та часть моей рутины, которую нужно отточить. Сначала это начиналось как способ очистить тарелку и успокоить слуг. Ну и, порадовать Гейл доказательством того, что я проглотил ее еду. Но в последнее время шепот за дверью становится только громче перед каждой доставкой еды. Возможно, моя куча несъеденной еды наконец-то обнаружена, и лишь вопрос времени, когда Гейл ворвется сюда, чтобы покормить меня с ложечки.

Стук в дверь заставляет меня предположить, что этот день настал.

— Войдите. — я лихорадочно провожу пальцами по своим взъерошенным волосам, пытаясь пригладить торчащие пряди. Следующей проблемой, привлекающей мое внимание, становится мятая рубашка, но едва я успеваю провести рукой по ткани, как дверь распахивается.

Подняв глаза, я встречаюсь взглядом не с Гейл.

— А вот и мой кузен-затворник.

Улыбка, которая появляется на моих губах, удивляет меня.

— Привет, Энди.

Она проходит дальше в кабинет, ее медовые глаза окидывают взглядом каждый его дюйм. Я прочищаю горло, прежде чем снова сесть на свое место.

— Есть ли причина для твоего… визита?

Она отрывает взгляд от открытого окна и переводит его на меня.

— Конечно. Ну, очевидно, я здесь для того, чтобы починить твою, эм… — она замолкает, явно пытаясь придумать какой-нибудь план. — Твое окно?

Она кивает, пытаясь убедить нас обоих.

— Да, твое окно.

— Ты здесь, чтобы починить мое окно? — медленно повторяю я.

— Это то, чем я занимаюсь! — она указывает на пояс с инструментами на своей талии, ее кольцо в носу сверкает в солнечном свете. — Я знаю, легко забыть, что я все еще подручная в замке, несмотря на множество других моих талантов.

Мой взгляд скользит по потертой коже, опоясывающей ее талию, каждый дюйм которой беспорядочно усеян разнообразными инструментами. Я помню дни, когда винно-рыжая макушка Энди едва доставала отцу до бедра, она была практически привязана к нему и следовала за ним повсюду.

Естественно, он научил ее всему, что она знает. Искусство чинить, штопать, созидать — все это входит в ее обязанности мастера на все руки. Даже несмотря на уникальную способность превращения, которая течет в ее жилах, она предпочла заниматься тем, что большинство считает скромным увлечением.

Уперев руки в бока, она вздыхает.

— Но кто-то же должен убирать за тобой и Каем, а у меня в этом большой опыт.

Я киваю в такт каждому слову, вспоминая, сколько всего мы сломали во время наших внезапных стычек. Тогда когда мы были просто братьями, не обремененными этими новыми блистательными титулами, которые теперь носим.

Будучи не в силах выносить ее пристальный взгляд, я начинаю притворяться, что занят. Перебирая бумаги в руках, пытаюсь привести в порядок содержимое своего захламленного стола.

— С моим окном все в порядке, Энди. Если ты хотела увидеться со мной, могла бы просто спросить.

На ее лице появляется тень печали.

— И ты бы позволил мне? Ну, увидеться с тобой.

Вот и все.

С моей стороны было глупо думать, что я смогу и дальше избегать этого разговора. Вздохнув, я говорю:

— Я был занят.

— Конечно. — она кивает с отсутствующим взглядом. — Теперь ты король. Теперь ты мой король. Я не могу представить, как трудно было приспособиться.

Пауза.

— Особенно после того, что случилось.

Ты имеешь в виду, как зверски был убит мой отец? Как я стоял на коленях рядом с его окровавленным телом, глядя на ее кинжал, пронзивший его шею? Ты это хотела сказать, кузина?

Я прикусываю язык, отгоняя поток нахлынувших воспоминаний.

— Да, это было… трудно.

— Джакс скучает по тебе. И он сводит меня с ума, так что не стесняйся избавить меня от него. — она говорит это со своей лучезарной улыбкой, несмотря на печаль, омрачающую ее взгляд. — Ладно, хорошо. Мы оба скучаем по тебе. И я знаю, что в последнее время тебе со многим пришлось столкнуться, но, возможно, тебе было бы полезно выйти из этого кабинета…

— Энди. — я поднимаю забрызганную чернилами руку, заставляя ее замолчать одним движением. — Мне здесь хорошо. Правда.

Мои слова звучат настолько уверенно, что я почти сам в них верю.

Энди замирает. Улыбается. Быстрым шагом направляется к окну.

— Знаешь, — говорит она со знакомой ноткой раздражения в голосе, — Я действительно думаю, что твое окно разбито.

Я не поднимаю глаз от стопки бумаг, лежащих передо мной.

— И почему это?

Я слышу вызов в ее голосе.

— Ну, кажется, из него всегда падает еда.

Наступает тишина, нарушаемая лишь постукиванием моих пальцев по столу.

Когда я поворачиваюсь к ней лицом, ее руки скрещены над рабочим поясом. Она задумчиво приподнимает бровь.

— Ты не хочешь мне это объяснить?

Я задумываюсь об этом на мгновение.

— Нет.

Она хмыкает.

— Да ладно.

— Ты права. Окно, должно быть, разбито.

— Китт.

— Король.

Когда я поправляю ее, она моргает и выпрямляется, заметив, что мое лицо внезапно стало каменным.

— Теперь я король. Все изменилось — и я стал другим. — шепчу я, покачивая головой. — Его больше нет, а я даже не знаю, как дышать, если он не прикажет мне это сделать. Прикажет мне есть. Жить.

У меня дрожат руки. Бумаги вываливаются из неряшливых стопок, а непролитые слезы обжигают мои уставшие глаза.

Лицо Энди морщится, она с жалостью сводит свои бордовые брови.

— О, Китт…

Я напряженно встаю, прежде чем она успевает опуститься на колени рядом со мной. Прочистив сдавленное горло, я бормочу:

— На этом все, Энди.

— Китт, подожди…

— На этом все.

Она встает, делая глубокий вдох.

— Давай я помогу тебе починить окно. Пожалуйста. Оно не должно оставаться разбитым.

Тогда я смотрю на нее. Позволяю ей рассмотреть меня.

И только когда она изучит каждую трещинку на маске спокойствия на моем лице, я проговариваю:

— Боюсь, его уже не починить.