«Аристократ» из Вапнярки

РАЗДЕЛ XXII,

— Сидалковский, — говорила Ия, — я вам не мама и не Тамара.

— Я знаю, — спокойно ответил Сидалковский. — Вы что-то среднее между ними.

— Сидалковский, — угрожающе повторила она. — Вы шутите с огнем!

— И это я знаю. Но и огонь, Ие, не вечен, как, скажем, батареи парового отопления. Они время от времени тоже охлаждаются.

— Что вы этим хотите сказать?

— Только одно: наступило лето, отопительный сезон закончился…

— Вы хам!

— Вы меня с кем-то путаете! Ни к Хаму, ни к Иагофету, как и к Симу, я не имею никакого отношения. Я имел прямое отношение к вам в свое время, но…

— Доказывайте, — Ия села в единственное кресло Сидалковского и, демонстративно пуская дым, посмотрела в его красивые глаза.

— Ие — мягко сказал Сидалковский. — В рамках возможного я честный и порядочный человек. Я играю в честную игру, не выходя из рамок. Вы же начинаете ломать их и претендуете на большее… Дважды жениться — это роскошь. Это все равно, что брать в кредит две дорогие вещи на одну малую зарплату. Я себе этого позволить не могу…

— Но я не шлюха…

— Ие, — Сидалковский подошел к ней и опустился на колени. — Вы меня обижаете. Зачем так резко? Можно сказать же ласковее. По-европейски…

— Идите вы к чертям со своей Европой!

— Но мы, Ие, живем тоже в Европе. Вы когда-нибудь над этим задумывались?

— Сидалковский, — вдруг тихо произнесла она. — Я вас люблю. Я без вас не могу… Я привыкла к вам, а вы меня в последнее время все время избегаете… Вы где-то ночуете, вас целыми днями не бывает дома… Я без вас чувствую себя…

— Не нужно этих монологов: все, что делается, — помните, только к лучшему. Я избегаю вас, чтобы вам стало легче… Чтобы вы привыкли к будущему… Я на вас жениться не смогу, Ие. У меня еще осталось немного совести. Я скромный и второй раз не смогу посмотреть вашей мамочке в глаза… Я не выдержу этого. Я не переживу…

— Но мы… Мы можем уехать, Сидалковский…

— В Генуе я уже был. В Венеции тоже. Прекрасные города! Но мне больше нравится Киев… Я еще не был в Париже, но туда вы не сможете организовать поездки…

— А если смогу?

— Это вы серьезно?

— Полностью. У нас в тресте есть путевки…

— Тогда я согласен, Ие… Но только после Спиридоновки… Я сначала съезжу в Спиридоновку, а потом мы с вами махнем в Париж… Но не совсем. Вы ведь знаете мой непостоянный характер… С моим характером и в Париже долго не проживешь. Да и всего, как говорила одна моя знакомая из Тулузы, Париж имеет больше славы, а Киев — красоты. А я, как вы знаете, не так люблю славу, как красоту…

— Боже, какой вы шут, Сидалковский, какой вы шут!

— Вы во мне разочаровались?

Ия молчала. Сидалковский встал и посмотрел на нее.

— Ее, я не большой Гейн. У ваших красивых ног я не могу ни плакать, ни рыдать…

— Конечно, вы только насмехаетесь…

— Я не смеюсь. Мой смех сквозь слезы. Но кому это сейчас нужно? Теперь, Ие, плакать не модно…

— В Европе не плачут, — передразнила она его.

— В Европе, Ие, плачут. А мы смеемся. Вашу руку, Ие! Но предупреждаю, не навсегда. Чтобы потом вы меня не упрекали. Будем вести честную игру: вы мне нравитесь, пока нравитесь. Я тоже вам. Как только придет конец любви и начнется большая, скажем, неприязнь, будем прощаться без упреков и рыданий.

Сидалковский переоделся, взял на плечи новенький рюкзак и, поцеловав Ию как младшую сестру, которую оставили для ухода, направился на вокзал.

— Я вас проведу, Сидалковский. Если вы, конечно, не возражаете…

— Ие?! Против вас? Вы надо мной насмехаетесь!

— Сидалковский, с вами можно говорить серьезно?

— А как мы до этого говорили?

Она не ответила. Ия думала о чем-то своем. Сидалковский думал о том, как они будут ловить тех ондатр и ежей и справятся ли со своей задачей. Филарет Карлович долго не разрешал брать амфибию. Говорил, что это еще не приданое Грака. И вообще, он его никогда не будет. Но Чудловского уговорила Зося, мотивируя тем, что об этом просил Ковбик.

— Куда же вы поедете? — спросил тогда Филарет Карлович.

— В Спиридоновку.

— В Спиридоновку? — переспросил Чудловский как-то испуганно, и Сидалковский почувствовал, что там кроется еще какая-то тайна. — Вы бы лучше съездили в Харламповку. Это ближе, там больше болот и лесов.

— Мы подумаем, — ответил Грак.

— А что тут думать? Езжайте, куда говорю! — рассердился Чудловский.

— Мы так и сделаем, — заверил его Сидалковский, многозначительно наступая на большой ботинок Грака. — Поедем в Харламповку, — заверил он Филарета Карловича, хотя в душе уже твердо положил себе навестить загадочную, как и все Чудловского, Спиридоновку…

— Ие, — Сидалковский взял ее за руку. — Я сейчас у Кобылятин-Турбинный. А оттуда с Граком в командировку…

— У вас есть женщина, Сидалковский? — взглянула она ему в глаза…

Сидалковский, закрыв их, отрицательно покачал головой.

— Не лгите, Сидалковский. Я чувствую…

— Давно вы, Ие, чувствуете то, чего я не чувствую?

— Я по вашим глазам вижу!

— Но я же их зажмурил…

— Все равно, Сидалковский. По вас видно.

— Ладно, Ие. Я вас обнимаю и целую, как прежде. До свидания. Нас ждут подвиги во имя науки и экспериментов.

— Подождите, Сидалковский. Еще не все…

— Что еще? — насторожился он. — Сейчас будете бить?

— А вы трус, я вижу.

Сидалковский не ответил. Но в ее голосе почувствовал нечто неприятное и неожиданное.

— Я забыла сказать: вам пришло письмо. От матери… Что же вы выдаете себя сиротой? Мать переживает… Я позволила себе прочесть… Хотя бы написал и ей письмо, когда… Если нет возможности приехать, — на слове «смоги» она сделала укоризненное ударение. — И, кроме того, я никогда не думала, что вы…

— Хватит, — вдруг разозлился Сидалковский, догадываясь, о чем она дальше хочет сказать. — Где письмо?

— Вот, — Ия открыла сумочку и молча подала.

Сидалковский взглянул на конверт, и кровь ударила ему в лицо… Догадка его подтвердилась. Он вскочил на ступеньку электрички и, не прощаясь, пошел в вагон.

— Сидалковский, — крикнула она, подбегая к окну. — А как Париж? Путевки заказывать?

— Париж может обойтись без нас, — сердито бросил он ей в окно, а мысленно добавил: — Как я без тебя…

Впрочем, мы заговорились. Не будем передавать душевных мучений нашего героя во время поездки в вагоне электрички, а сразу перенесемся в тенистый сад Филарета Карловича, где его с нетерпением уже ждет Евмен Николаевич Грак-Чудловский, сам тесть и — больше всего — Зося.

Они стояли под раскидистой яблоней. Филарет Карлович неожиданно сменил гнев на милость и дружелюбно объяснил зятю, как лучше попасть в Харламповку, чтобы оставить в стороне Спиридоновку. Зося упаковывала в вещевые мешки все необходимое для поездки. Список вещей еще накануне поездки составил сам Сидалковский, и теперь он, как опытный путешественник, держал его в руках, как карту, и, читая, будто спрашивал:

— Палатка есть, брезент есть, лук, огурцы, помидоры, канистра спирта? Для обмена с аборигенами на ежи и ондатры… Из одной канистры нужно было сделать две…

— Так и поступили, — ответила Зося.

— Прекрасно, поехали дальше. Евмен Николаевич, — обратился Сидалковский к Граку, — будьте джентльменом, не утомляйте нежных рук Зоси. Возьмите все в свои руки, насторожьте «мидасовые уши» и слушайте…

Когда Грак так и сделал, Сидалковский голосом диктора областного радио, который вынашивал в душе идею перейти в республиканское, продолжал:

— Мясные консервы взяли, купальники, яйца, яблоки, воланчики, ракетки для бадминтона. Вы, Грак, свои знаменитые бархатные шорты не забыли? Ничего так к вашим ногам не подходит, как бархатные шорты. Вы ими украсите периферийный пляж Харламповки… Пардон, поехали дальше. Сало… У вас от него никогда, Грак, живота не будет. Мука, колбаса, набор для бритья (лезвия, мыльный порошок, паста)… Чего вы молчите, Грак? Вы никогда не станете большим. Я вижу. Это вам не грозит… Вы будете вечно как Наполеон: один метр сорок восемь сантиметров. Господи, какое неповторимое совпадение. Грак, я вам по-черному завидую. По-черному и, видите ли, этого не скрываю.

— Ну, хватит, хватит. Объясняй, зачем столовый набор?

— Для дипломатии. Мы даем обед местным вождям и будем спаивать их огненной водой, разводя ее жидкостью из реки. Иначе нам ни ежей, ни ондатр не видать. А отсюда, Грак, и премиальных, обещанных под горячую руку. Читаем дальше: масло, растворимый кофе, кастрюли, котелок, тренога, постель. Впрочем, зачеркните. Я где-то устроюсь в хижине… Возьмите карты, аборигены это любят… Полотенца, очки (черные), аптечка, походная и охотничья обувь (типа резиновых сапог), баночку керосина, крупы, конфет и хоть десяток рюмок… Это по моему списку. Что вы можете добавить, Луи Бонапарт?

— Пару бутылок казёнки, — робко подал идею Грак.

— Вы супергений. Боже, сколько у вас общего с большими!

— И еще что-то теплое… Чтобы было чем укрыться…

— Это в такую жару? Нет, вас перехваливать нельзя. Вы перегреваетесь, Грак. У вас сразу начинается жар. Давайте что-нибудь прохладнее…

— Минеральной воды…

— Это уже лучше: холодный ум — это не теплый. Поехали дальше. Время, как и ондатры, нас не ждет.

— А сетку? — выскочила на крыльцо Зося. — Сеть вы взяли?

— Какую сетку? — переспросил Грак.

— А чтобы тех ондатр ловить. Капронову…

— Нет, Грак, Зося все-таки выше вас. Думаю, головы на две… Я вас преждевременно перехвалил. На охоту — и без ружья…

— О, — вырвалось у Грака. — Хорошо, что напомнил, — и пистолет…

— Какой пистолет? — заинтересовался Сидалковский.

— Стартовый. У меня есть стартовый пистолет. Еще из академии…

— А я думаю…

— Что ты думаешь?

— Почему в академии до сих пор во время стартов хлопают старой галошей и думают, куда пропал стартовый пистолет… А он у вас! Как диплом, как воспоминание. Нет, вы там учились не зря…

— Иди ты к чертям!

— Нет, но вы скажите, Грак. Вы ведь меня знаете, я в академию не побегу. Доносов тоже не еду, мне мой хороший почерк не разрешает. Ну, признайтесь, я угадал?

— Ну, было… Так что же? А с тобой такого не случалось? В траве нашел. Недалеко от беговой дорожки.

— Ну, спасибо. Грач. Вы меня утешили, я все-таки психолог. Мог бы стать инженером человеческих душ… Жаль только, условий нет. Однокомнатная квартира, да и всего четырнадцать квадратных метров…

— Гениальные вещи писались на коленях…

— Это верно, Грак. Но теперь не та эпоха… Теперь тоже на коленях пишут. Хотите знать, как? Сидя в новенькой машине, диктуют на магнитофон, а потом принтеры-стенографистки записывают… Вы же заметили, что теперь литература имеет совсем другой стиль? Магнитофон… Но мы, кажется, заговорились. Время и по машинам. Что у вас в верхнем кармане, Грак? Не диплом об окончании академии?

— Документ!

— Разумеется! О том, что вы механизатор широкого профиля… Это похвально. Я смотрю на вас и думаю. У вас такой вид, будто вы способны увести сейчас любую машину в огонь и воду, начиная от инвалидской коляски до самоходного комбайна включительно!

Филарет Карлович развязал брезент и отбросил его так, как красавицы отбрасывают полы халата, чтобы будто нечаянно показать свои прекрасные формы. Сидалковский, как мы знаем, принадлежал к эстетам и, видимо, потому, взглянув на обнаженный корпус моторки, наигранно пошатнулся и чуть не упал.

— Простите, — сказал он, когда пришел в себя. — Это вы называете амфибией?

— Прошу прощения, но что это по-вашему, Граф? — не без ехидства спросил Чудловский.

— Не Граф, а Евграф, — поправил его Сидалковский. — Это когда быть точным. — И вернулся к зятю. — А вы как думаете, на что похож этот панцирник?

Грак умел ориентироваться в любой обстановке, как и все люди, которые наглость считают своим первым счастьем.

— Это плавающий танк, Граф, — подражая тестю, сказал зять. — Он мне напоминает жабу-зеленоуху, которая для чего-то увеличена в тысячу раз.

— Так я, извиняюсь, ты сумасшедший…

Сидалковский вовремя и вежливо напомнил, что Евмен Николаевич в чем-то прав и он просит «генерала» подбирать слова перед тем, как рассыпать их в воздухе.

— Вы, конечно, преувеличиваете, камердинер, — сказал Евграф. — Я думаю, это обычный морской осьминог. Может, действительно немного увеличен, но не в тысячу раз. Но сейчас нас интересует, бегает ли эта машинерия. И почему у нее такое имя: «Мегацета»?

— Она, простите, не бегает, а плавает. У нее двигатель такой, что тот корпус она несет, как перышко. А название таково в честь моей жены Марии-Анны-Цецелии-Весы. У нее, глаза Филарета Карловича налились кровью, у нее первый приз на республиканской выставке!

— А как машина реагирует на сигналы автоинспекции? — спокойно спросил Сидалковский.

— Простите, я вас не понял.

— Как часто ее останавливает автоинспекция?

— В основном, извиняюсь, автолюбители. Они интересуются коробкой передач, цилиндрами и двигателем.

— Простите, а как нам добраться до Спиридоновки? Простите, в Харламповку?

— Только по реке. По ту сторону, извините, непроходимые чащи ивняка.

Со двора уехали немедленно. Машина заводилась, как "Антей". Сначала доползли до единственной в Кобылятине-Турбинной колонки, а затем подъехали к гастроному, где всегда продавались охотничьи сосиски, которые любил Сидалковский, и колбаса твердого копчения, на которой съедал свои останки зубы Грак. Остановились метрах в двадцати до магазина.

— Дракон Фантомаса, — окрестил их Мегацету один из несовершеннолетних автолюбителей Кобылятина-Турбинного.

— Скажите, — подошел к Сидалковскому почтенный дедушка, очевидно, бывший военный, потому что носил офицерское галифе. — Что, начались военные маневры?

Хрупкие уши Сидалковского покраснели так, что напоминали бриллиант, сверкающий даже при дневном свете.

Гаволовы, как всегда, совпали чуть ли не со всего городка и образовали вокруг Мегацеты филиал киевской Бессарабки.

Подошел милиционер. Сидалковский решил на всякий случай отойти подальше.

— Здесь для грузовых машин стоянка запрещена, — строго сказал милиционер. — Вы знаки знаете?

— Простите, товарищ старшина, но это амфибия, моторная лодка.

— Не морочьте мне головы. Это безрельсовый трамвай, если не броненосец, он приблизился к Сидалковскому почти вплотную. — О голубчик, так вы того… А ну дышите!

Сидалковский дохнул улыбаясь.

— Черт возьми, я так и думал: украинский с перцем, — безошибочно определил старшина.

Сидалковский подтвердил. И действительно, вчера вечером они с генералом за ужином выпили.

— Точно, был грех. Вчера вечером с генералом. Но откуда…

— Это я вас спрашиваю: откуда? — перебил его старшина. — Где достали: в гастрономе или ресторане?

— В «Подарочном», — соврал Сидалковский. — Но так вы ее там не купите, товарищ старшина. Она идет с нагрузкой: дают вдобавок женский гарнитур и пачку пудры «Снова молодость».

— Все равно. У меня сегодня гости. Из Грузии. Нужно что-нибудь наше, национальное, подарить. Теперь это модно. А тот, что за баранкой, не того?

— Он вообще не пьет. У него язва желудка.

— Я вас понял, — кивнул старшина. — Ну, разойдись! — крикнул в толпу. — Что, никогда не видели шагающего земснаряда?

Наконец выбежал из гастронома Грак.

— Заводи эту полковую амфибию и скорее на воду. Сойти с ума можно, — усевшись в кабину, сказал Сидалковский. — Я представляю, что в селе будет делаться, когда мы даже у безразличных кобылятинтурбиновцев пробудили такой интерес…

«Мегацета», как старый, но с очень могучим сердцем птеродактиль, набирала разгону и, казалось, собиралась оттолкнуться от голубой ленты реки и повиснуть в тихом, как мечта, небе, разгоняя одним только видом мелкие птицы. Воздух, перемешанный с запахом цветов и речных трав, мерцал, как золотое, едва заметное марево в солнечных лучах, и спел в своей синей сочности. Сидалковскому приятно щекотало грудь. Как дитя, родившееся не на асфальте, по выражению Ковбика, а между тихих и плакучих ив, над голубыми плесами, усеянными белыми и желтыми лилиями, как грудь генерала Чудловского старинными австро-венгерскими орденами, купленными у одесских нумизматов, сиденье «Мегацеты».

— Зачем вы взяли с собой медяки? — спросил Сидалковский, не поворачивая головы и не спуская глаз с голубого бульвара реки.

— Генерал приказал, — Грак потянулся левым локтем к боковому стеклу, чтобы по-пижонски выставить локоть наружу, но не достал. Был слишком низок ростом и сидел глубоко, как на перине, в стекле торчал один только пингвиний нос. — Говорит, вытащил, так сам и сдавай их, я в магазин не понесу. Ишь ему гонор не позволяет! — Грач сверкнул сквозь щели своих редких зубов. — А какой может быть гонор, когда речь идет о деньгах? Не так ли, доктор?

— Конечно, — ответил не без иронии Сидалковский. Попадая на природу, он мучился и затихал. Веселым и шумным чувствовал себя только в городах, на привокзальных площадях и на ярмарке. — Как вы их будете сдавать, Грак? В ведре?

— В узелке. Вот сейчас увидишь.

Впереди замигало какое-то село с двухэтажным зданием недалеко от пристани. Грак подплыл «Мегацетой» к пологому берегу, и «Застенчивая красавица», как мысленно назвал амфибию Сидалковский, словно черепаха, легко поползла на берег, подминая под себя камыш и аир.

— Может, ты, доктор, сбегаешь и сдашься? — набирая в платок медяков, предложил Евмен.

— Простите, но это ниже моего достоинства…

Грак криво усмехнулся: мол, все вы такие — у генерала честь, у графа честь. И все это такое же фальшивое, как и эти зеленеющие медяки…

Грач забежал в деревенский магазин. Сидалковский держался сзади, как будто они с Граком вообще незнакомы. За стеклом с надписью «Касса» сидела миловидная девчонка, напоминавшая Сидалковскому сдобную французскую булочку, посланную сахарной пудрой. "Хорошие девушки всегда на чужих деньгах сидят", — подумал Евграф и стал на таком расстоянии, чтобы услышать диалог между кассиршей и "небольшим корсиканцем".

— Слушай, доченька, мелкие нужные?

— Аня, слышишь! — крикнула девочка через весь магазин к продавщице, которая, согнувшись, считала деньги за прилавком, повернувшись спиной к кассе. — Слышишь, Ганя, папа нашелся, — крикнула она и рассмеялась над своим остроумием.

Грач подал ей узелок.

— Здесь какие, медные или серебряные?

— Сами пятаки, доченька…

— Тогда пойдите взвесьте. Ганя, взвеси пятаки. Дядька с сумкой просят.

Сидалковскому девчонка понравилась: мягкая, колючая и сдобная. Жаль, что Грак здесь носится со своей сумкой.

— Эй, ты, юбка, — перегнувшись через прилавок, крикнул Грак продавщице, стоявшей в позе коня, пьющего воду из желоба. — Иди сюда. Хочу помочь план выполнить. Меняю деньги на водку и закуску.

— Ты видишь какой, — вернулась продавщица и стрельнула пухленькими губами. — Пихи! Ты видишь какой! — Ямочки на щечках стали челноками.

— Прости, — сказал Грак. — По юбке возраст трудно определить. А ты, оказывается, только вчера из торгового техникума. Вы что, сестры с той, что в кассе?

— Будете много знать, состаритесь.

— Очень похожи, как близнецы.

Девушка молча взвесила и назвала грусть. Грач вернулся в кассу.

— Может, возьмешь, доченька?

— А у вас меди много, дядя?

— Два ведра.

Кассирша прыснула в кулак:

— Не фальшивые?

— Попробуй на зуб! — предложил Грак.

— А где вы их добываете в таком возрасте? — лукаво улыбаясь, спросила. — Подвязываете руку или наклеиваете на ноги фальшивые язвы?

— Надеваю черные очки, повязку, а ногу закладываю за ухо, — ответил Грак. — Так как, возьмешь или ехать дальше?

Кассирша смерила его с головы до ног. Трудно сказать, что она подумала, но еще раз спросила:

— А настоящие?

— Как у тебя щечки. Я тебе говорю: попробуй на зуб. Они ведь у тебя, вижу, не из пластмассы. Чем ты их чистишь? Ну, как кораллы.

— Хозяйственным мылом.

— Надо попробовать. А что помогает?

— Несите уже, — гневается.

Грач через порог перескочил.

— Это что, наследство? — поинтересовалась продавщица.

— Приданое, — заигрывал Грак, ставя ведро медяков на прилавок. — Папину копилку разбил. Он сказал, как вздумаю жениться, так чтобы поменял на серебро или бумагу и женился, потому что деньги отпущу. Только приказывал брать не такую, как сам. Ты за меня выйдешь, юбка?

— У вас очень длинный язык.

— А нос?

— Еще длиннее.

— Так выходи. Теперь длинные носы в моде. Да и пожалей папу. Он эти деньги почти всю жизнь собирал. Купим фату. Так выйдешь или нет?

— Пихи!

— Что ты пыхтаешь? Говори сразу. Взгляни, денег сколько. Взорваться можно. И все наши. Так как, согласие?

— Согласие, согласие, — улыбалась продавщица. — Откуда ты такой веселый приехал?

— Из Кобылятина-Турбинного. Слышала о таком городе? Там все таки. Словом, ты, юбка, завтра неси заявление в торг, а я через двенадцать дней буду возвращаться, так заберу тебя. В шикарном городе будешь жить.

— А что же завтра? Я еще сегодня заявление подам.

— Тоже правильно. Подавай сегодня. Только смотри, чтоб ждала. Вот и мой друг собирается. Он твою сестру возьмет. Ту, что в кассе. Будем родственниками.

Сидалковский хотел было разозлиться, но передумал. Атмосфера разрядилась. С Граком было легко и свободно. У него получалось все просто и непринужденно. «Наполеончик. Настоящий Наполеончик, — восхищался Евграф. — Нет, у него есть что-то…» Грак ему понравился. А может, это произошло потому, что Сидалковскому по душе пришлась французская булочка? «Из таких получаются хорошие жены, — думал Сидалковский, не спуская с нее глаз. — На такой я бы женился. Обратно ехать — обязательно заеду…»

Девушка почувствовала взгляд Сидалковского и мгновенно умолкла. Стало серьезным и молчаливым. Потом взглянуло на него, опустило свои большие красивые и теплые глаза, а Сидалковский вышел из лавки. В таких влюбляются, видимо, с первого взгляда…

Мегацета встретила его тоже застенчиво, словно спуская свои глаза-фары, похожие на глаза Филарета Карловича.

— Ты чего удрал, доктор? Понравились глаза васильковые?

— С пятаками легче, чем с золотом, — перевел разговор Сидалковский, хотя в душе хотелось поддержать его.

— Должен бы я его. Юбка бы сбыла…

— Вам что, Грак, действительно понравилась продавщица?

— Как и тебе кассирша. Я бы на ней женился, если бы нашел не медяки, а золото. Я не такой, как ты, Сидалковский. Ты на такой не женишься. Ты ведь у нас уже аристократ. Девушка из деревни не для тебя.

— Ошибаетесь, Грак. На такой, как эта кассирша, я женился бы не задумываясь.

— Так за чем задержка? Командировочные у нас есть. Медяки поменяли. Возвращаемся и отгуляем свадьбу. А там, глядишь, и я гонюсь.

— Как у вас все быстро, Грак!

— А чего откладывать?

— А как быть с ондатрами и ежами?

— Болела бы у меня голова. Я их как не наловлю, так на спирт выменяю.

Грач обгонял моторные лодки с такой легкостью как воздушные реактивные лайнеры кукурузников. Сидалковский посмотрел на спидометр.

— Так вы, Грак, до своих ежей не доедете!

— Не бойся, не опрокинемся: река как стрела, а «Мегацета» как платформа.