Лёгкое Топливо

Сцена 49. Воздвигая границы

А ночью он видел сон.

Уже само по себе невидаль: сны он видел и раньше, конечно — но редко, крайне редко запоминал.

Он едет с матерью в автомобиле и препирается — та лезет с типичными нравоучениями; машина преодолевает резкие повороты, двигаясь в гору, и конструкция у неё необычная: оба сидят по диагонали — она, вроде как, на месте водителя, он — на заднем пассажирском, но оба притом лицом к лицу. Как в лимузине.

Что-то не так, что-то чертовски не так, и он не может понять, что именно…

Наконец сквозь язвительные нотки, хрустальным каскадом падающие на уши и разбивающие реальность вдребезги (до чего же у маменьки голосок музыкальный — как у типичной актрисы театра!), липко подкрадывается осознание…

— Мама, — прерывает её Блэк, — кто ведёт машину?

— Ты, конечно же, Алан, — говорит она так, будто он спросил что-то слишком уж общеизвестное, сродни холодный ли снег и кто нынче премьер.

— Но ведь руль у тебя…

И тут он догадывается. Он сидит по ходу движения — сзади. А она — спиной к лобовому стеклу — спереди. Она не видит, куда они едут, — и при том держит руль.

Утверждая притом, что водитель он сам. С фантомным рулём, с несуществующими педалями, которые он даже сквозь иллюзию до основания оттоптал.

Нет, в таком вывернутом наизнанку сне Алан более не желал оставаться. Сделал волевой вдох, резко принял вертикальное положение, огляделся по сторонам, пытаясь понять, где находится, что шумит в темноте и какой нерадивый лукавый переставил всю мебель в спальне.

Проклятая Нала со своими мозгоправными тестами. После них впору алгоритм поведения перепрошивать, — и как следует толком не выспишься.

А вот и она сама. Лежит, как ни в чём не бывало — в своём домашнем платье с капюшоном и помпонами на шнурках, без очков, с распущенными волосами. Сама разложила диван (не без помощи Блэка, конечно), сама прилегла посмотреть на сон грядущий фильм, сама же здесь и уснула.

Воздух был сух и прохладен. Холодильник осуждающе ворчал. Телевизор — тот глух и нем, Алан сам его выключил. Он никогда не понимал и оттого презирал тех, кто способен заснуть лишь под мерцание голубого экрана.

В зале витал стойкий запах пастилок Wint O Green Life Savers и Рождества, наступившего до срока. Даже на языке сохранялся их привкус — вообще-то, повинна в этом была на сей раз зубная паста, которой Алан воспользовался перед сном, но ассоциации она вызывала совершенно другие.

Нет, ничего не было. И снова, как будто, по ощущениям было всё.

Была октябрьская сырость за окном, была ранняя ночь и поздняя передача по ТВ — что-то из мира животных, из Би-Би-Си, где бессменный ведущий, сэр Дэвид Аттенборо, в очередной раз воодушевлённо вещал — о коралловом рифе, что ли? — или о какой-то другой не менее грандиозной детали ландшафта, которую «видно из космоса» (его излюбленная фраза!). А Нала добавила, что, по мнению кого-то из альтернативных философов, бог и есть космос, и оттуда ему видны разве что все земные грехи.

— На фоне кораллового рифа (рифа ли?), — добавил Алан. — Красиво.

А потом они не столько смотрели передачу, сколько изучали друг друга — боковым зрением, ненавязчиво, но достаточно пристально. Оба, вполне вероятно, снедаемые одними и теми же вопросами: что сейчас происходит? Как долго продлится? И чем завершится?

Алан понимал, что всё это в большей мере зависит от него — в силу возраста, опыта, харизмы и привычки лидировать.

Симпатичная девушка, думал он. С чувством юмора, с интеллектом, с внутренним стержнем. Пока ещё в поисках себя, но уже на верном пути. И если где-то и свернула немного не туда… то, видимо, в тот момент, когда выбрала его профиль в приложении. Так, что ли, выходило?..

Он пытался умозрительно приспособить Налу к чему-нибудь конкретному — как бухгалтеру жизненно важно внести каждую трату в определённую графу расходов. Алан всегда приспосабливал своё окружение, и на всякого нового человека смотрел как на ресурс.

Полезность знакомства он сходу определял по шкале от одного до десяти, как безнадёжный пикапер — женскую привлекательность (даже если тому ничего не светило ни с «двоечкой», ни уж тем более с «восьмёркой»). При этом откровенно проигрышные варианты Алану не попадались. В его руках человек мог стать ресурсом, даже не ведая своей величины.

Но Нала…

Она ни к чему не приспосабливалась. Ни к стерильно изысканной вылизанной Белгравии, не требовавшей Фотошопа и фильтров, ни к дубовым панелям клуба на Пэлл-Мэлл, ни к его новенькому «Ягуару» с кожаным салоном, запахом мёда акации (если уж она так настаивала — Алан и сам его уловил), табуном лошадей в триста голов и элегантной feline на руле (он так и любил говорить: feline[1], произнося это слово на полтакта медленнее и на полтона отчётливее).

И в то же самое время она вписывалась повсюду, не нуждаясь в избыточных наставлениях и рекомендациях. Чувствуя себя органично не только в его обстановке, но и приглашая в свою.

Да. Она вписывалась и нет. А именно, вписывалась, и делала это на своих условиях — как всегда делал он.

Она могла бы стать огоньком в его жизни. Ворваться в тот самый «дом без окон», коим его окрестила, — гореть ярко и осветить каждый угол. Каждую трещину на стене, паутину на чердаке. Но неминуемо сгорела бы там без следа.

И в тот самый момент, как он это понял, девушка непринуждённо положила руку поверх его. Пальцы скользнули в открытую ладонь, и это невинное прикосновение ошпарило его крутым кипятком. Тем хуже, что, не намеренный выдать своё состояние, он остался неподвижен.

Так, что ли, выглядит эта их хвалёная совесть, баснями о которой закармливали его в детстве?

Могли бы и поберечь слова. Совесть у Алана, между прочим, имелась — но чем больше в угоду какой-то непостижимой воспитательной работе ему пеняли на её отсутствие, тем больше естественным образом она истончалась, выцветала и выгорала. Его считали бессовестным — что и стараться доказывать обратное? Люди любят — о, нет, они обожают, когда жизнь подтверждает их правоту. Алану Блэку не жалко немножко им угодить. Пусть думают, что они всех умнее.

А совесть — та, всё-таки, приходила в неподходящий момент, устраивалась в ногах, ластилась лисой и читала нотации будто сладкие сказки — да все с несчастливым концом. Сейчас, вот, она прикорнула в ладони, куда больше привыкшей сжимать дорогую авторучку, папку с ценными документами, руль машины премиум-класса или рукоять пистолета. Она скромно царапала синими ноготками и взывала к чему-то глубинному, погребённому за налётом цинизма и напускного отвращения ко всему человечеству. Она побуждала смеяться, и плакать, и целовать, целовать…

Это следовало прекратить немедленно. С должным тактом и филигранно, но окончательно.

Да вот только не хотелось. И потом, не так уж это и скверно. Могло выйти что-нибудь путное. Вон, у родителей тоже была крутая разница в возрасте.

Мда. Не самый лучший пример.

«Смешно, конечно, загадывать так всерьёз и надолго», — вскопошилась бы часть подсознания, — а нет, смешного тут ничего. Есть женщины, с которыми время проводишь краткосрочно и жарко, и повторений не ждёшь. А есть, извините, те, с кем слушаешь Нитина Соуни — и не возникает желания выключить.

«Вожаки стаи каждые две минуты находят или ставят свои метки, — безэмоционально поведал диктор с экрана. — Упорно поддерживая линию фронта, они сохраняют свою территорию в безопасности».

Вереница волков бежала по голубому снегу, оставляя рытвины следов. Алан отвлёкся на передачу, усмехнулся: ну и жизнь у вожака! Бегать по лесу и мочиться каждые две минуты. Не позавидуешь.

А потом поймал себя на мысли, что делает, по сути, то же самое — просто более элегантными методами.

И своя волчица у него уже есть. Ну, решила взять ненадолго тайм-аут. Бывает.

Есть и другая, молоденькая, и, в общем-то, тоже его. Свою метку он ей оставил. Метка — это ведь не про секс (как бы ни мнилось дуболобому большинству), а про власть. Есть второе — будет и первое. Это уж вопрос времени.

Будет, решил он, но не сейчас. Для начала бы расквитаться с этим Valebrook, мать его, Heritage Trust. Не то чтобы одно другому мешало, просто есть у всего своя очерёдность. Сначала дела — потом, извольте, награда. Something to look forward to.

А пока — отвечал на прикосновения, брал инициативу, причём так, чтобы выходило пристойно, но не приведи господь робко. Целовал в меру пылко, в меру благоразумно. Не стесняясь и не скрывая своего возбуждения (чтоб уж никто не подумал, что он немощный или бедовый ментально) — но и ясно давая понять, что воспользоваться им не намерен. Потому что так правильно.

Словом, границы на ночь он очертил. Оставалось следить, чтобы никто их не переступал. Даже если хотелось бы.

Алан Блэк взглянул на часы при зеленце шального светодиода: 03:19. Поехать домой, что ли, выспаться по-человечески? Погонять поутру лопоухого Томми, чтоб знал, кому кланяться…

Девушка повернулась во сне, потянулась. Опрокинула руку поперёк его торса. Уютно так, непривычно.

«Ладно, чёрт с ним», — подумал Блэк и бухнулся на подушку, обратно.

Конец четвёртой части

[1] Feline — представитель семейства кошачьих.