Любимая для эльфа 2

Глава 317. Запретное

Они впервые оказались почти наедине, так близко, в маленькой комнате. Наглая девица дразняще, совершенно намеренно, провокационно облизывала полные, персикового цвета губы, за которыми спрятались острые клыки, подразумевая:

— Ха-ха! Что ты мне сделаешь?!

Что он мог сделать? Что он хотел с ней сделать?

Флавиан никогда не был на войне, но осознание оказалось сродни разрезу. Остро. По сердцу. Щемяще.

В те секунды Флав ненавидел ее бесстыдный рот так сильно, что… до боли мечтал впиться, заткнуть его поцелуями, до безумия — своего безумия — ее безумия… Чтобы больше не говорила ничего. Только глупое, бессвязное, нежное…

Тогда в комнате его намного больше волновали планы насчет Марины, но вместе с поражением уже в тиши собственного дома пришел ужас осознания. Как давно это началось? Кто мог подозревать его?

Церемония анамаорэ имела настолько высокое значение в обществе, открывая институт договоров и связей, так ли иначе скрепляющих между собой всех, что посягновение на целостность чьего-либо союза признавали преступлением.

Флавиан имел право на чувства, но не на их развитие, ни малейшего шанса на взаимность, платой за преследование возлюбленной стала бы смерть. Казнь, изгнание из анамаорэ навсегда…

Когда? Когда? Когда? Когда кто-то увидел тщательно охраняемую Магнусом Тами, гуляющую по личному саду, и распространил образ среди родственников? Тогда еще оперативник почему-то скрывал избранницу от семьи.

Нет, малышка тогда не вызвала у Флава ничего, кроме любопытства…

Видимо, это случилось позже, на официальном знакомстве… Речи без капли смущения и пробудили в Флавиане волну возмущения…

Всплеск того, что он принял за недовольство, настолько сильное, что разговаривал с Тамико сквозь зубы?

Девушка, непозволительно своевольная, и популярный актер, привыкший к беспрекословному обожанию — никому его манера не показалась дикой, и впоследствии продолжалось так. Флавиан ощущал зашкаливающе сильное негодование и не мог говорить с Тамико.

Тамико всегда была невестой, а потом и женой Магнуса, и Флавиану, сыну своего народа, и в голову не приходило понять, что же он чувствует на самом деле.

Флав столько раз играл любовь на сцене и вне ее, что изображал требуемое на уровне рефлексов… А реальное не распознал.

Нужно было избавиться от дурного. Быстро, бескомпромиссно, так, чтобы окружающие продолжали считать их странное необщение актерскими причудами, чтобы не воспользовались его слабостью…

Ради безопасности его жизни, в конце-концов.

Флавиан чувствовал себя тяжелобольным и хотел отправиться к маме, закутаться в мягкое и ожить, вылечиться от недуга под ее ласковыми поцелуями, только тело его было совершенно здорово, а душу Флавиан скрывал ото всех.

Он порадовался, что вне игры с Мариной, которую не имело смысла продолжать, уж слишком глупо биться в наглухо закрытые двери, не было никакой нужды видеться с Тамико. Особенно наедине, на шумных семейных собраниях не существовало особой возможности наблюдать ее, слышать и ощущать негодование…

Да, негодование, но не из-за нечестивых манер Тамико, а от того, что никогда, кроме как в мечтах, и то мечты подобные требовалось тщательно скрывать, не мог он обладать ей.

Горько вздохнув, Флавиан дал себе зарок: если проблема, нежданное, ненужное, запретное чувство продолжит мучить его, Флавиан придет к Марине, пусть даже для этого придется потерпеть раздражающее… общество любимой, и попросит обещанное исполнение его заветного желания богиней.

Та сможет выдрать неприятность с корнем, Флав не сомневался.