Море в ладонях

16

Не было у Тани спокойного дня. То заседание комитета комсомола, то перебои с подачей бетона или горючего, то надо бежать на строительство нового общежития для девчат, то организовать в нерабочее время молодежь на закладку каменного клуба.

Намаявшись, но довольная прожитым не напрасно днем, после собрания у механизаторов Таня вернулась к себе. Светлана смерила взглядом и бросила зло:

— На кровати газеты, читай! Дробов твой разразился. Ты на воскресники нас гоняешь, а он…

Светлана перед зеркалом громоздила на голове копну из ярко-рыжих волос. — последний крик моды. Приколок и шпилек ей явно не хватало. Она протянула руку и ткнула пальцем:

— Читай! Читай!

Таня взяла газету и сразу увидела крупным шрифтом: «ПРИРОДА И МЫ». Внизу подпись: А. Дробов.

Ей стало душно, она расстегнула ворот, повернулась спиной к Светлане. Взгляд Тани быстро скользил со строчки на строчку. Она спешила понять существо статьи.

— Эмоции, сплошные эмоции, — заключила вслух Таня и пропустила десятка два строк.

Таня поморщилась, вздохнула свободней. Откуда мужчинам приходят на ум такие красивости!

— Все вдруг да вдруг, — устало прокомментировала Таня, украдкой взглянув на Светлану. Та по-прежнему гримасничала у зеркала. Статья была неприятна Тане, но не менее неприятным было и отношение Светланы к Дробову. «Уж кто бы кричал», — подумала Таня.

Таня уже не спешила, читала вполголоса:

— Нравится? — спросила Светлана, повернувшись к Тане.

Таня не поняла, что именно: новая ли прическа или статья в газете. Ждала она худшего. Главное — какие сделает выводы Дробов, а стало быть и газета, опубликовавшая статью.

— Отстань! — ответила Таня и стала читать про себя.

Таня отложила газету. Все, что она прочитала, Андрей говорил не раз. Нет, надо дочитать до конца:

Таня перевела взгляд на последний абзац:

— Фитиль?! — не без ехидства сказала Светлана.

— Кому?

— Тебе, всем вам! — Она в пальто уселась на свою постель. От этого Таня никак не могла ее отучить и раньше.

— А тебе?

— Мне что?! — вскочила Светлана. — Я мало идейная. — Она прошла снова к зеркалу, крутнулась на каблучке. — Где ни жить, лишь бы жить. Я с твоим Дробовым быстро поладила бы. Каждый день бы таскал мне омулей копченых. А вот ты не умеешь жить. И чего только парни липнут к тебе?

— Наверное, оттого, что я к ним не липну.

— Да?! А я липну и не стесняюсь. Один раз живу…

— Вот и живи, чтоб не стыдно было!

— Слушала эту песню в школе еще… Чем больше слушала, тем больше по-своему жить хотелось. Одно и то же, одно и то же… Делай так, а не так…

— Кстати, Дробова оставь в покое. Он не был моим и не будет.

— Вот как?! — искренне удивилась Светлана. — Подари его мне! — Она заломила руки за голову, приподнялась на носках и вытянулась перед зеркалом. Грудь ее стала выше, рельефней. Заразительно зевнув, Светлана провела ладонями по крутым бедрам. — Замуж хочу! Поняла? За черта с рогами пойду, лишь бы любил. Вчера Людка Бежева ушла в очередь за капроновой кофтой, попросила меня приглядеть за Танюхой, а Танюха ревет и ревет. Сунула грудь ей. Ротик малюсенький, влажный. Прижалась губенками — нежными, розовыми. Чмок, чмок… А я сижу, шевельнуться боюсь. По всему телу пошла истома, сладкая дрожь. Разлилось что-то по груди, сердце колотится, как окаянное… А ты говоришь, Дробов… Где тебе это понять, сухарь зачерствелый!

Таня склонилась над столиком, показалась Светлане смертельно бледной, разбитой недугом. Светлана вскочила. Всю жизнь она жалела себя за свои неудачи, жалела других, даже тех, кому делала больно. Она подошла, и Таня почувствовала на плече упругость горячей груди, которой Светлана пыталась вскормить чужую дочурку… И по Таниному телу прошла сладкая дрожь. И она вновь ощутила, что не просто существует на земле, а живет, что и ей не чуждо все то, что не чуждо Светлане. Только у Светки себя проявляет земное бурно и протестующе, а в ней пока сдержанно, настороженно. Придет время, и она испытает всю горечь и жажду жизни…

Светлана уселась рядом:

— Ты не обиделась, да?.. Не сердись… Я только и слышу: война, война. Половина всех фильмов — война, в театре — война, в газетах — война, по радио — война… А эта — гражданская оборона… На лекциях тоже война… Ты знаешь, подлец, который запудрил мне первым мозги, он всегда говорил: торопись, ничего не увидишь. А ты говоришь: живи, чтоб не стыдно было! Воровать — стыдно! Шлюхой немецкой стать — стыдно! Это дурак и тот знает. А вот, что не стыдно — никто не знает. Чуть что, Островского нам суете, Зою… А ты можешь поверить, что и я на ее месте никогда бы не стала доносчицей, ушла в партизаны?! Сомневаешься? А я себя знаю. Зато не знаю, как бы она на моем месте жила… Да и ты не знаешь, никто не знает! Скажешь, опять за свое?

— Не скажу.

— А ты подумала когда-нибудь, что будет с нами, если все мы будем похожи один на другого как две капли воды? — И, не дожидаясь ответа, она продолжала: — Вымрем, как кролики от мокреца. Есть такая кроличья болезнь. В ветеринарном о ней услыхала. Сбежала, когда начали проходить искусственное осеменение. Вымрем! И не будет у нас ни героинь, ни героев. В лучшем случае в муравейник превратимся…

Таня слегка отодвинулась, но вовсе не потому, что Светлана стала ей неприятней. Наоборот, ей хотелось взглянуть Светлане в глаза, до конца разобраться в человеке, с которым вместе и ест, и пьет, и спит.

А Светлана все говорила. Говорила, быть может, жестоко, но убежденно. И Таня тут поняла, что в суете сует, думая о бетоне и механизмах, о заседаниях и совещаниях, о массе других неотложных дел, позабыла о главном, о человеке. Позабыла, что стройка и то, что делается здесь, на Байнуре, все работать должно на человека, а не против него. Иначе труд людям не в радость, а в тягость.

Светлана вздохнула.

— О чем ты? — спросила Таня, собираясь с мыслями.

— Да все о там. Как принято говорить, о положительном герое.

— Светка! Все мы, конечно, разные люди — не муравейник… Возьми Люду, Юрку, Мишу…

— Ты опять, как всегда, за свое — не вытерпела Светлана. — Что Люда?! Люда как Люда — обабилась, вкалывает, стирает… Только разве Танюха прелесть у нее!.. Миша — портфель и очки… Юрка лезет к тебе жениться, а ко мне, подлый, не прочь подкатиться по другой нужде… Ты найди среди нас Матросова, Зою, Островского! Где они?! Ты думаешь, я на них злюсь?! Нет! Я злюсь на тех, кто треплет по каждому поводу их имена, опошляет… Чуть что, и на закуси Матросовым, равняйся на Зою… Хорошо, что «смирно» еще не кричат… Мертвые не бывают правофланговыми. Я равняться хочу на героев моего поколения.

— И я такая, как те, которых ты так? — спросила Таня.

— Ты не такая, когда вот так как сегодня… когда танцуешь, когда поешь… А стоит влезть тебе на трибуну, и можно подумать: росою питаешься, а медом… Ну ладно, кажется, без того наговорила три короба…

— Нет, почему? Мне на пользу, — сказала Таня. И вышло опять по-казенному.

— Если на пользу, то хорошо, — согласилась Светлана. Теперь ей хотелось уже объяснить, почему она так говорила. — Смотри что творится: пацанам восемнадцать лет, а они уже в загс. Пусть папа с мамой их кормят. Мне двадцать три, и я для парней старуха… Ну, а Мишка Уваров пижон. Делает вид, что всем интересуется, во все вникает, занят по горло. Одно по тому у него: мы должны, мы обязаны, равняйтесь на передовых. Неделю назад маня призывал по тебе равняться. Я ему: в клуб приходи, там и поговорим. Он мне: клуб к делу не относится. Ему, дураку, невдомек, что я-то знаю тебя лучше, чем он…

Люда, Миша и Юрка оказались легкими на помине. Едва успела Светлана договорить, как приоткрылась дверь и просунулась Люда:

— Входите ребята. Все в порядке, — позвала Люда парней.

— Посоветоваться надо, — как можно солидней сказал Тане Миша и поправил большие роговые очки. Его узкое мальчишеское лицо было озабоченно. До недавнего времени он работал в Баданском райкоме комсомола, теперь освобожденным секретарем комитета комсомола стройки. — Статью в молодежке читала?

— Садитесь, Михаил Гордеич, — указала на табуретку Светлана, зная прекрасно, что отчество Миши не Гордеич, а Григорьевич.

Миша слегка зарделся и сел рядом с Юркой.

— Читала, — ответила Таня.

— Что скажешь по этому поводу?

— Разрешите доложить? — вмешалась Светлана.

— А что я скажу? Ничего! — пожала плечами Таня.

— Хорошее дело, — ласково поклонился Юрка. — Так я поверю вам, Таня, без честного слова.

— Не мешай, — остановил Юрку Миша. — Так вот, Таня, ребята предлагают обсудить статью на комитете, а протокол послать в редакцию. Это же выпад против нашей статьи!

— Представителя газеты и Дробова надо вытащить на комитет! Разделать их под орех, — не унимался Юрка.

— Приглашай и разделывай, — сказала категорично Таня и тут же добавила в Юркином плане: — А мне заложи дрожки…

— Ты понимаешь, Таня, — заговорила Люда, желая настроить всех на мирный лад, — сегодня девчата моей бригады говорят: читаешь эти статьи и получается, что вредители мы. Долг комсомольцев охранять наши сказочные богатства, а мы их губим. Говорят, уезжать надо со стройки. Рано или поздно, закроют ее… И воскресники зря проводили, и все делаем зря…

— Такие пусть едут!

— И пусть обеспечены будут счастьем до самой старости, — подхватил Юрка. — Сегодня отвалят одни, завтра другие… А кто завод будет строить?!

Миша нахмурился:

— Подождите, ребята. Это не деловой разговор. Давайте по порядку.

— Почему ты возражаешь, Таня? — спросила Люда.

— Да потому, что поставим себя же в глупое положение. Где говорится, что стройку надо закрыть? На читай! — и Таня наугад стала читать: «А иногда верховик принесет с восточного берега огромные валы, и шуршит галька по дну, выкатываясь далеко на берег, а волны мерными ударами бьют о скалы, и озеро гудит в своей неистощимой силе…» И мы станем на это реагировать?! Да пусть сюсюкают, сколько угодно!

— И что вытекает из этой логики, если человек интересуется личным счастьем? — спросил всех Юрка, не без намека на отношения Тани и Дробова. — Я вас спрашиваю, господа присяжные?

Таня вспыхнула. Светлана встала, смерила Юрку недобрым взглядом:

— Ты, паря, немножко угорел сегодня, на солнышке перегрелся. Говори, да не заговаривайся! Тебя и так насквозь видно. Первый баламут в Еловске. Тоже мне, в созидатели лезешь… Таня права! А потом, у нас свободная печать. А то — вызовем, разделаем! Против слова надо словом бороться, а не кулаками махать… И я тоже читала статью, даже понравилась…

Она села и обвела всех взглядом, словно хотела сказать, что выступала «под занавес», что пора расходиться.

Так и ушли ребята ни с чем. Каждый остался при своем мнении. Таня долго еще не могла уснуть. Перед нею вставали то Дробов, то Юрка. Парень Юрка хороший… товарищ… Грубиян, а не злой… Дробов умный, умнее их всех вместе взятых… Мужлан. Не поймешь его сразу. Только, когда на него нападают, хочется защищать… Когда он нападает, дать сдачи… А Светка права! Не так комитет работает. И Миша… Что Миша? Добряк! Мало. Мало этого. Очень мало… Тут надо души уметь читать, как книги… Не от инструкции идти… Быть первооткрывателем…

А через неделю Юрка разыскал Таню в столовой:

— Держи глаза открытыми, Таня, дождались!

— Не кричи так громко! В чем дело?

— Полетело все к черту. На хвост наступили — не выдернешь! Работы на главном корпусе велено прекратить!

— Ты что, смеешься?! — Таня подошла к Юрке вплотную. — Ну! Не тяни!

— Не до смеха, старушка, когда печь не топлена, а тесто по полу расплылось…

И Таня поняла — Юрка не врет.

— Говори, что случилось? — она потянула Юрку за рукав в сторону от прохода.

— А я почем знаю. Мне ребята сказали. Был на объектах сам Головлев…

— Пойдем в комитет, к Мише Уварову!

Но Миша сам ничего не знал:

— Идем к начальнику стройки! — сказал он решительно.

— Некогда, ребята! Сейчас некогда, — сказал Головлев, усаживаясь в газик. — Работы по сооружению главного корпуса велено временно прекратить. Вернусь — все объясню Вот! — И Головлев показал папку с бумагами.

Таня успела прочитать на обложке лишь то, что было напечатано крупным шрифтом: ЗАКЛЮЧЕНИЕ БИРЮСИНСКОГО ИНСТИТУТА ЗЕМНОЙ КОРЫ ПО СТРОИТЕЛЬСТВУ ЕЛОВСКОГО ЦЕЛЛЮЛОЗНОГО ЗАВОДА.

— Вернусь, приходите! — крикнул из газика Головлев.