Море в ладонях

4

Обняв руками колени, Таня долго еще сидела на уступе скалы, над самым Байнуром. Он был спокоен и тих, и только отдельной грядою вдали гуляли большие валы. Казалось, в том месте старик Байнур греет лицо на солнце, купает седую бороду и усы, шевелит губами, от чего над причудливой грядой волн теплятся и переливаются струями восходящие потоки его дыхания.

— А это красиво, — сказала однажды Таня Андрею, Когда они наблюдали такую же точно картину.

Андрей протянул цветок шиповника:

— Нравится?

— Нравится.

— Только не в меру колюч, — заметил Андрей.

— Это тоже достоинство, — подчеркнула Таня.

— Может, и так, — согласился Андрей. — Не махнуть ли нам как-нибудь в Лимнологический? У меня там приятель. Двадцать пять лет он отдал Байнуру.

— Должно быть, грустно живется его жене, — заключила Таня.

— А мы посмотрим!

— Как-нибудь съездим, — согласилась Таня, не отрывая глаз от Байнура. В этот момент ей хотелось иметь крылья чайки, рвануться к причудливым грядам волн. Окунуться, взлететь над Байнуром. Она ничего не любила по фотографиям и по кадрам кино. Для нее Кавказ и Волга, Сальские степи и Черное море все было сосредоточено здесь — в родном уголке земли. Она любила это свое. Любила солнце Сибири не меньше, чем любит солнце Узбекистана узбечка, любила кедры не меньше, чем любит серебристые тополя украинка. Для нее этот край — сама жизнь, сама Родина.

Как-то раз Андрей говорил о делах, о делах, а потом вдруг спросил:

— Вы любили кого-нибудь?

— Папу и маму…

— Еще полюбите.

Она весело рассмеялась:

— Не хочу быть исключением. Надеюсь, все человеческое присуще и мне.

— Вам еще не раз признаются…

Он смотрел помимо Тани, куда-то вдаль, и, казалось, не утверждал, а рассуждал сам с собой.

— Вы это серьезно?

— Да!

— Тогда запомните, если я полюблю, то не уступлю чести признаться первой.

Он отвернулся в ту сторону, где с криком кружились чайки.

«Смешной человек, — подумала Таня, — не поверил… Мужчины привыкли считать во всем себя выше, достойней. А в жизни? На деле? Болтливы не меньше девчонок! То жестами, то взглядами, то молчаливым преследованием — выдают себя с головой!»

Когда на страницах молодежных газет и журналов осуждали прическу «под мальчика», Таня, вопреки всему, взяла и обрезала косы… Других осуждали, а ей говорили: «к лицу». Когда мода пошла на «хвосты», Таня отрастила «хвост»… И снова ей говорили те же слова… Потом надоели все эти прически. К ее высокой красивой шее шла лучше пышная, слегка собранная чуть выше затылка, спадающая золотой волной на спину. Таня стала стройней, привлекательней… Она любила фокстрот танцевать через такт, чуть враскачку и чтобы руки партнера держали за талию. Любила и твист за дьявольский ритм, который и подчинял, и настраивал на какой-то бесноватый лад.

Неизменным партнером на танцах был Юрка «Пат», одессит, в прошлом слесарь, теперь арматурщик, сварщик. Девчонки ахали и смотрели большими круглыми глазами, когда Таня, слегка пританцовывая, выходила с Юркой в круг. Каблучки-гвоздики стучали в ритм, руки гнулись в локтях и запястьях. Платья Таня шила всегда сама, и потому они выгодно выделяли покатые девичьи плечи, высокие острые груди… Это был танец гибкости, смелости, юности. Настороженность окружавших сменялась улыбками. Ноги начинали отстукивать такт, пританцовывать, круг приходил в движение и никто уже в танце не видел того постыдного, что приписывалось ему сплошь и рядом.

«Смешной, слишком правильный человек», — подумала Таня о Дробове. В догадках своих не ошибся и Дробов. Тане, действительно, признавались в любви и не раз. Одни говорили об этом застенчиво, другие — горячо и страстно, третьи — с налетом пошлости. Совсем недавно выкинул номер и Юрка:

— Танюша, ты должна меня полюбить.

— Чего это ради? — удивилась она.

Они шли из клуба по узкому скрипучему тротуару. Оступиться, значит, оказаться в канаве. Юрка поддерживал под руку. Он говорил слегка в нос, на одесский манер:

— Юру Пата уважали на Дерибасовской. Девушки парка вздыхали по нему день и ночь. На танцах считали за счастье пройтись хоть полкруга. Ты знаешь Юру Пата? Парень он не дурак, со вкусом, и ты с изюминкой. Подружимся, что ли?

— Перестань балагурить! — ответила Таня.

Юрка отрезал ей путь, притянул к себе.

— Пусти!

Он не пускал. Она выскользнула и толкнула его. Он потерял равновесие, оступился и оказался в канаве. Шоколадного цвета модный костюм был испорчен. Выбравшись из канавы, Пат растопыренной пятерней потянулся к Таниному лицу, но Таня ударила по руке:

— Герой! Распустил свои грязные лапы. При всех плюну в твою физиономию.

И сдержала бы слово.

На следующий день в клуб на спевку Таня пошла неохотно. Юрка руководил эстрадным самодеятельным оркестром. Играл на пианино, аккордеоне, духовых инструментах и даже на скрипке. Встретил он Таню весело, как ни в чем не бывало. Таня в новой программе готовила «Журавлей». Спела. Осталась собой недовольна. Потом вспомнила вдруг о Дробове. С чего ради вспомнила?!

— Еще раз повторим! Еще! — требовал от оркестра и Тани Юрка.

Таня спела, думала об Андрее… И Юрка пришел в восторг:

— Вот это класс! Лазаренко и только!

Назавтра за Таней приехал Дробов. До ночного дежурства было достаточно времени. Дядя Назар сдержал слово и угощал рыбацкой ухой. В байнурской ухе много рыбы и репчатого лука. Соль, перец, лавровый лист по вкусу. Готовится она на костре, в глубоком открытом противне. Получается жирной, припахивает дымком. Хочешь, а много не съешь. За столом Таня не любила ломаться, и самой лучшей похвалой старому рыбаку был ее завидный аппетит.

— Я такая, — сказала она. — Легче похоронить, чем накормить. Спасибо, дядя Назар! Ой, как спасибо!..

— А вот это?

Рыбак снял газету с эмалированной миски, и Таня увидела спелую таежную малину. Ягода к ягоде. Крупная, яркая, сочная…

Вспомнив, как ела малину, Таня зажмурилась от восторга и тут спохватилась. Вот, вот мог появиться газик Андрея.

Она спустилась уже на дорогу, когда из-за поворота вылетела черная «Волга». Резко затормозив, машина остановилась. Таня стояла и улыбалась. Нет, не эту машину она встречала, не этот важный, задумчивый человек нужен был ей.

«Важный, задумчивый» улыбнулся в раскрытую дверь, и тут же Таня почувствовала на себе пристальный, изучающий взгляд. Ее рассматривали с каким-то удивленным вниманием, а может, и любовались ею…

Таня была в летнем цветастом платье, рукав короткий, юбочка по колено.

Не этот ли легкий наряд привлек внимание незнакомца? Было бы странно, смешно человеку в годах смотреть на нее так долго лишь потому, что вокруг тайга, а внизу Байнур, потому, что в тайге на дороге вдруг появилась, как мотылек, девчонка…

— И как вас зовут? — спросили теплым, отеческим тоном.

Таня ответила. На лице человека улыбка смешалась с неверием, дрогнули губы, на мгновение он изменился в лице.

— Таня Коренева, — повторила она.

Губы человека пошевелились, и девушка поняла: они повторили ее имя.

— И что вы тут делаете?

— Ничего. Просто ждала машину.

— Вот и отлично! — шутливо воскликнул он. — Коль не секрет, то скажите, откуда мы?

— Со стройки. Из Еловска.

Он продолжал расспрашивать, не спуская глаз с Тани, а она никак не могла понять, почему к ней проявлен такой интерес.

Виталий Сергеевич был поражен сходством дочери с матерью. Он видел перед собой ту же гибкую, стройную Таню. Видел тот же овал лица, губы — яркие, чуть припухшие, те же открытые карие глаза, такой же чуточку вздернутый нос…

Да, это была та Таня, а он не тот. Он вспомнил себя крепким и сильным, умевшим когда-то любить, умевшим чувствовать запах женских волос, понимать биение сердца в груди… За четверть века он достиг того, о чем не мечтал. Достиг одного, а другое само по себе ушло. В обществе, может, и нет потолка, а в жизни у всех потолок… Слишком подчас она привередлива.

— Ну, а как чувствует себя Дмитрий Александрович?

— Вы знаете папу?

— Знаю, Танюша, знаю.

Она уловила, с какой теплотой он произнес ее имя.

— Папа здоров. Что ему передать?

— Передайте: я рад за него. Рад, что у него такая большая и милая дочь.

Таня опустила глаза, зарделась:

— А от кого передать?

— От Виталия Сергеевича!

Она помахала рукой вслед удалявшейся машине. Имя и отчество Ушакова звучали теперь для нее красиво… Голос низкого тембра — мягкий и волевой, долго слышался ей. «Папе будет приятно, — решила она. — Завтра же обо всем напишу».

Газик Андрея Таня узнала издали. И Дробов узнал Таню издали.

— Смотрите, Дмитрий Александрович, а ведь это она!

И Дробов перевел ногу с акселератора на тормоз.

Таня видела только отца, только его. Он вышел из газика: седой, высокий, немного сутулый, протянул руки.

— Откуда взялась ты, Танюша?

Она рассмеялась, обхватила за шею, расцеловала. Прошло немало секунд, прежде чем повернулась к Андрею.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич! — голос ее был несколько сдержан, рука же теплой, доверчивой, благодарной.

В машине Таня говорила отцу:

— А там вон бухту видишь? Почему-то ее называют Тихой…

Выехали в долину. Хребты отступили вправо, Байнур потеснился влево. По сторонам дороги высились ели и кедры.

— Здесь рядом турбаза. Вот в ту расщелину между скал туристы уходят. Там водопадов много…

Казалось, Таниному рассказу не будет конца, но впереди, где протекал ручеек, все увидели черную «Волгу». Зыбун в том месте был слабо уплотнен гравием, и «Волга» просела.

— Вот и работа нашлась, — определил сразу Дробов.

Он первым выбрался из машины, за ним Таня и Дмитрий Александрович.

Ушаков стоял поодаль, шофер таскал хворост.

— Здравствуй, председатель, здравствуй! — Ушаков подал Андрею руку и тут же увидел Таню, Дмитрия Александровича. Так вот кого она поджидала а утаила. — Здравствуй, старина, здравствуй! Сколько лет, сколько зим. А я уж с дочкой твоей познакомился. К ней едешь?

— К ней.

— Попроведать, значит, решил?

— Решил…

И странно, еще полчаса назад Тане казалось, что эти два человека, отец и Виталий Сергеевич, встретившись, обязательно бросятся в объятия друг другу. Теперь было неловко за их встречу. В чем она обманулась?

Андрей достал из багажника буксир, Таня отошла в сторону, предоставив возможность остаться отцу с Ушаковым наедине.

— Замчалов рекомендует тебя на парторга строительства целлюлозного, — сказал Ушаков. — Может, на пенсию собираешься? — пошутил он.

Таня смотрела в сторону леса. Там звонкой ватагой пичуги набросились на ястреба. Разъяренный ястреб вдруг оказался неповоротливым и трусливым. Он прижимался к деревьям, скрывался в зарослях ельника. Не сразу дошли до Тани слова Ушакова. Не может быть, чтобы она ослышалась.

— На пенсию рано, — донесся ответ отца.

— А ты знаешь что? Заходи домой… Посидим, потолкуем, коньячку по рюмашке выпьем. Тамара Степановна часто тебя вспоминает. Прихварывать начала. До пенсии суетилась, бегала. Заходи, — пригласил еще раз Ушаков, — с дочерью…

Газик вытащил «Волгу», и вскоре обе машины катили к Еловску.

— Вот и поселок! — объявила Таня, когда в стороне от дороги, за березовой рощей, показались первые брусчатые дома. — А управление дальше. До заводской площадки еще километров пять. Прямо к дому, Андрей Андреевич…

Таня жила в одной комнате со Светланой. Две кровати, две тумбочки, гардероб, круглый стол, три стула, буфетик — вся мебель девчат.

Прибывших, оказалось, уже поджидали.

— Юрий Блинов! — с подчеркнутой вежливостью представился Кореневу высокий молодой человек.

— Светлана…

Дробову Юрка махнул небрежно рукой, коротко бросил:

— Привет!

— Всем мыть руки, всем! — командовала Таня.

Когда каждый занял указанное за столом место, Таня вновь объявила:

— Мужчинам белого, а нам сухого!

Коренев поднялся с наполненной рюмкой:

— За тебя, моя дорогая!

«За тебя, Танюша!» — повторил мысленно Дробов.

«За тебя!» — подумал и Юрка, не спуская глаз с Тани.