Море в ладонях

31

Очередную статью Ершов все же «пробил» в краевой газете. Он прямо спрашивал проектировщиков: все ли продумано, чтобы не загубить Байнур? Большего он не требовал. Но статья получилась острой и полемической. Ее перепечатала одна из центральных газет.

Через три дня ему позвонили из местной редакции:

— Тут писем десятка два скопилось, зашли бы…

И еще через день, через два — все те же звонки.

Но, как оказалось поздней, письма слали не только в редакцию. Их немало скопилось в крайкоме, в крайисполкоме.

Под вечер Ершов зашел к редактору газеты. Тот только что возвратился из райкома. Настроение против обычного не ахти.

— Ты чего такой хмурый сегодня? — спросил Ершов.

— С вами, писателями, будешь хмурый… Вольные художники…

— Не признаю я вольных художников. Во всем мы вольны, за исключением одного, — писать ложь. Врезали, что ли? Чего молчишь?!

— Врезать не врезали, но, кажется, скоро врежут.

Редактор поднял подслеповатые глаза. Снял очки, протер их и вновь водрузил на вздернутый маленький нос:

— Сегодня бюро. Черт меня дернул утром зайти к Ушакову, спросить: нужен ли буду. А у него Мокеев. Кивнул Ушаков мне на стул, Мокеева спрашивает:

— Статью академика Трофимова читали?

— Читал, — отвечает.

— А «Литературку»?

— Читал…

— И Ершова читали?

— Читал, Виталий Сергеевич. Но это же все…

— Может, редактор нашей газеты не жалует вас, не печатает?! Ершову отдал всю газету?!

В общем Мокеев ушел с мокрым лбом. А мне на бюро было велено остаться. Вот где давали так давали!

Ершов возмутился:

— Тебе, что ли?!

— Да нет, Лылову… За хлеб, за сброс воды из Бирюсинского водохранилища в период нереста, за зажим критики… При Бессонове и то редко кому так вкалывали. Лылов туда, сюда. Да где там! Ему пример за примером, факт за фактом.

— Жалеешь Лылова? — съязвил Ершов.

— Лылова? Ты что?! Лылов прикипел к месту, что к самовару дурная накипь. Как же расстаться с машиной, лечебными, дачей, с окладом?.. Дал по нему Ушаков. В два счета всю спесь выбил. В общем, с Лыловым понятно…

Этим «в общем», редактор всегда подводил черту, когда высказывал мысль до конца.

— И еще…

— Что еще? — спросил Ершов.

— Очередное бюро на химкомбинате… Там план завалили… Вначале я тоже решил, что ослышался. Помощник спрашивает: как на химкомбинате? А так, как Сергей Миронович умел выезжать и советоваться. Помощник не понял: какой Сергей Миронович? Впервые за целый день все рассмеялись… В общем, бюро проходить будет совместно с руководящим партийным активом химкомбината. Приглашаются руководители и секретари парткомов машиностроительного, алюминиевого и еще нескольких крупных заводов и комбинатов. Неделя на подготовку…

— Слушай, редактор, а это неплохо! — сказал Ершов. — Воскресить традиции Кирова?! Ей-богу, не плохо! Ну, а насчет статьи не печалься. Вколют, так обоим. Вдвоем легче. Друг другу в подол и поплачемся! — И он рассмеялся.

Дома Ершова ждало письмо из Москвы, от Платонова. Кузьма Петрович выступил на кворуме ученых Новосибирска, затем в Москве. Писал, что готовит большую статью, под которой подпишутся чуть ли не двадцать академиков и даже вице-президент Академии наук…

И трудно сказать, что больше: удивление или раздражение вызвала статья Мокеева, адресованная Ершову и озаглавленная: «Развеем облако над Байнуром!» Статья печаталась с продолжением в двух номерах газеты. В конце Мокеев писал:

И далее:

Не думал того Мокеев, что сам сослужил немалую услугу Гарри Кларку, который потрясал его статьей на заседании американских промышленников.

Отшвырнув газету, Ершов задохнулся от гнева и не потому, что Мокеев пытался «долбить» его, Платонова, Дробова, а потому, что там, где-то в Москве, дважды создавались комиссии по рассмотрению байнурской проблемы и дважды эти комиссии возглавлялись не кем иным, как Крупениным — инициатором строительства Еловского завода.

Вместе с газетами принесли бандероль. Ершов вскрыл. В журнале короткое письмо:

— Володька! Какой же ты молодец! Все же пробил! — поздравил вслух Ершов и углубился в чтение.

Нет, спокойно читать он не мог. Он листал страницу за страницей, позабыв раскурить сигарету. Первый, второй, третий… десятый раздел…

Ершов читал и видел в вымышленном Орлове не кого-нибудь, а самого Крупенина. Все, что до сих пор говорилось о строительстве завода на Байнуре, лишь рикошетом приходилось по этому апологету «байнурской лесохимии». На сей раз угодило не в бровь, а в глаз. Ершов представлял себе, как Крупенин всячески станет отстаивать честь мундира. Представил и сразу решил, что с Крупениным должен он встретиться, обязательно должен. При первой возможности.

Через неделю пришел журнал по подписке, и сразу же позвонил из Бадана Дробов:

— Читали, Виктор Николаевич?

— Читал!

— И как вы думаете, чем все кончится?

— Поживем — увидим, Андрей…

Звонили еще приятели и друзья. В Бирюсинске журнал ходил по рукам. В Еловске его почти невозможно было достать… Об Орлове и Решкине говорили в кулуарах собраний, городского актива. На записку в президиум Ушаков ответил:

— Нельзя так, товарищи. Во всем надо прежде разобраться. Шарахаемся от одного к другому…

Ершов считал, что ему повезло, когда узнал о предстоящем пленуме Правления Союза писателей. Появилась реальная возможность через несколько дней встретиться с Крупениным в Москве. Это стало необходимостью уже потому, что кое-какие главы будущей книги начали проявляться в сознании, проситься на бумагу Мокеев — Мокеевым. Головлев — Головлевым. Эти люди были понятны Ершову. Но и путать Мокеева с Головлевым он не желал. Мокеев — «шестерка», придаток Крупенина. Головлев — труженик. Умом и руками возводит заводы, дворцы, плотины, привык созидать. Мокееву тоже бы создавать, кипеть в своем творческом коллективе… Так нет, предпочитает карьеру.

Крупенин же представлялся Ершову тем мозговым центром, в котором рождались идеи ради идей. Центром, который давил на Мокеевых беспардонно и мог повторить трижды «пардон», прежде чем войти в дверь к тому, от кого сам зависим.

Пленум длился два дня. Утром на третий Ершов был в приемной Крупенина. Его встретила испытующим взглядом та же солидная красивая дама, которая встречала когда-то Платонова.

Ершов назвался, просил доложить. Несмотря на свои антипатии к Крупенину, он решил быть предельно объективным, тактичным по отношению к человеку, которого плохо знал. Возможно, эта встреча не только заставит над многим задуматься, но и взглянуть на события с новых позиций, понять и Крупенина…

Дама вскоре вернулась, уселась в кресло, еще не успевшее остынуть, и без прежней любезности, чуть не сквозь зубы сказала:

— Прокопий Лукич сегодня принять вас не может.

Бывает и так.

— Тогда узнайте, пожалуйста, могу я попасть на прием к нему завтра?

— А вы позвоните.

Всем своим видом она выражала полное безразличие к посетителю.

— Так, значит, и завтра он может меня не принять?

— Не знаю, не знаю…

Ершов подошел к столу, достал из папки газету и положил ее перед стражем Крупенина:

— Здесь статья. Я ее автор. Передайте Прокопию Лукичу, что я не стану звонить, завтра приду к девяти. Не примет, приду послезавтра. И так до тех пор, пока с ним не встречусь!

На следующий день, он снова с утра был в приемной:

— Прошу доложить!

— Подождите…

Дама разобрала почту, разложила ее в известном одной ей порядке и уже в дверях обернулась, словно желала проверить, це бросился ли за нею Ершов. Она вернулась минут через пять:

— Прокопий Лукич сможет принять не раньше чем через час.

— Ну что ж, — ответил Ершов, — и на этом спасибо.

Разглядеть Крупенина от входной двери не представлялось возможным. Для этого, по меньшей мере, надо было пройти добрую половину кабинета. В таком помещении хоть в волейбол играй.

— Здравствуйте! — сразу у входа сказал Ершов.

— Здравствуйте, — едва донеслось в ответ. — Садитесь.

Ершов сел в одно из кресел возле стола. Крупенин по-прежнему вычитывал какие-то бумаги. Ершов достал из кармана пачку открыток и, положив себе на колени, стал спокойно рассматривать виды Москвы. Пачку цветных фотографий купил для Катюши.

— Слушаю вас…

— Я из Бирюсинской писательской организации.

— Знаю… Докладывали…

— Я по поводу Еловского завода на Байнуре.

Крупенин поднял голову, тупой стороной цветного карандаша постучал по столу. Взгляд его выражал одно: желание понять, чего от него хотят, когда и так все ясно, завод строится и будет строиться.

— Нам и так без конца суют палки в колеса ученые. Теперь еще вы.

— Кто «вы»?

— Писатели, журналисты.

— Мы хотим помочь вам разобраться во всем. Не превращайте Байнур в подопытную морскую свинку. Это национальная гордость советских людей.

— Эмоции! — заключил Крупенин.

— Нет, не эмоции, Прокопий Лукич. Стройка идет в лихорадочном темпе. Одно делается, другое переделывается. На ветер вылетит масса денег. И зачем надо было затеять это строительство именно на Байнуре?

— Стране нужны бумага, картон, дрожжи, скипидар, корд. На Байнуре мы экономим на предварительной очистке воды, отказываемся от строительства целого комплекса дополнительных сооружений.

— Сколько ж вы сэкономите?

— Окончательно трудно сказать, но сумма приличная.

Ершов улыбнулся:

— Но вы удорожаете строительство на шестьдесят процентов за счет одной сейсмики. Чтоб успокоить общественное мнение, выдвигали три проекта промышленного сброса. Один — после очистки — в Байнур, второй — через Байнурский хребет в Тальянские степи, третий — при помощи стокилометровой линии труб, через расщелину Тальянского хребта в Бирюсинку. Кстати, Бирюсинка впадает в Бирюсу. А воду Бирюсы пьет миллион людей. Проекты — проектами, но очистные сооружения для сброса промышленных стоков в Байнур уже строятся.

Крупенин не сразу нашел, что ответить. Был внешне спокоен. Но Ершов понимал, что за внешним спокойствием этого человека таится полная неприязнь к нему, Ершову:

— Второй проект отпадает, — сказал наконец Крупенин. — Байнурский хребет высок. Пришлось бы строить ряд мощных насосных станций на большой высоте, в исключительно трудных условиях. Третий проект реальней. Почти на протяжении двухсот километров промышленный сток будет подвергнут естественному самоочищению за счет смешения с Бирюсинкой и придет к Бирюсе вполне очищенным от вредных примесей.

— Сомнительно, — возразил Ершов. — Еще трудно сказать, какой поток пересилит: чистый или загрязненный? На Бирюсинке тоже люди живут. Десятки сел, деревень, леспромхозы. Превратим цветущую долину в мертвую зону. Но вернемся к экономике. Завод будет перерабатывать в год почти четыре миллиона кубов древесины. Во что обойдется строительство флота и что будет делать он, когда вы вывезете лес с берегов Байнура? А выгодно ли будет доставлять сырье издалека, загружая Транссибирскую магистраль? Каспий залили нефтью, Байнур загубим сбросами целлюлозного…

Крупенин не вытерпел:

— По поводу Каспия обращайтесь к нефтяникам. Не будем сравнивать.

— Почему? И там экономика. Но только сыграла злую шутку. А знаете ли вы, что очистка сточных вод вам обойдется дороже, чем подготовка к производству любой небайнурской воды? Зачем же строить тогда завод на Байнуре?

— Вы пытаетесь рассуждать как инженер… — не без иронии начал Крупенин.

Но Ершов не дал договорить:

— Я и есть инженер…

— Ну, разумеется, — подхватил Крупенин, — инженер человеческих душ…

— Не только!..

— Что ж вы хотите?

— Воды и леса в Сибири сколько угодно. Перенесите завод. Будущие поколения вам скажут спасибо.

— Законсервировать стройку, когда в нее вложены десятки миллионов рублей?! Когда виден конец строительства?!

— Зачем? Вот же в журнале вы читали, я уверен, что вы читали журнал! Там же в статье просят перенести строительство завода, а на Еловской площадке построить современный деревообделочный комбинат. Мебель везем в Сибирь из Прибалтики, лыжи из Ленинграда, сборные дома из-под Москвы. Делайте в Еловске облицовочную плитку, шпалы, вагонку, половую рейку, детали для жилого и промышленного строительства. Во всем этом голод у нас. Вам же известно, что прессованная древесина успешно конкурирует с металлом. Заменит сотни, тысячи тонн дефицитной бронзы, баббита. В Воронеже прессованную древесину использовали для подшипников винтовых транспортеров. Срок их службы увеличили в три раза, вес уменьшили в четыре, а стоимость изготовления в тридцать раз! Такое предприятие нужно, как воздух… Исправьте ошибку! Займитесь трезвыми расчетами, а не администрированием!

— Я прошу выбирать выражения! — помрачнел Крупенин. — Я горжусь тем, что работаю без сна, без отдыха. Вы мне докажите, что Байнур будет загрязнен!

Глаза их встретились. Ершов выдержал взгляд:

— Если это произойдет, то произойдет через десять, пятнадцать, а может, и двадцать лет. К тому времени вы уйдете на пенсию…

— За кого вы меня принимаете?!

— А вы не кричите. Не те времена.

— Рад был познакомиться, — сказал Крупенин, давая понять, что разговор окончен.

— А я ждал большего, — ответил Ершов и встал.

Крупенин тоже поднялся, но не из желания протянуть руку какому-то провинциалу, а из желания еще раз подтвердить свою твердую позицию:

— Если мне завтра докажут, что Еловский завод нанесет вред Байнуру, то послезавтра будет решение о закрытии завода!

— Кроту никто еще не доказал, что два глаза лучше, чем ни одного!..

Ершов решил не задерживаться в Москве. Подарки для Катюши он купит во Внуково. Скорей хотелось в свой Бирюсинск, поближе к дочери. Скорей за стол. Работать! Работать!

Уже в аэропорту он купил по экземпляру газет. Просмотрел «Правду», «Известия», «Труд». Развернул четвертую и сразу: «Байнур ждет». Короткая статья. Не больше чем на две машинописные страницы, и подписи, подписи. Не меньше чем на страницу. Вот то, о чем говорил в письме Платонов.

Ершов не мог спокойно читать. На первый раз он улавливал общий смысл статьи, выхватывал отдельные строчки. Потом прочитает не раз, не два, а теперь:

Платонов говорил, что письмо подпишут не менее двадцати крупных ученых. Ершов подсчитал. Одних академиков было гораздо больше.

Как не печально, но почти двое суток пришлось сидеть в Омске из-за нелетной погоды. В Бирюсинск прилетел он на третьи сутки. Катюша была в школе. Распаковал вещи. Подарки разложил в ее комнате. И только тогда сел за рабочий стол, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, чтобы почувствовать себя наедине со своими мыслями.

Он думал о Байнуре, Еловске, Крупенине… Ершов был убежден: на сей раз Крупенин не выдержит натиска общественного мнения.

Но Ершов жестоко ошибся.

Крупенин не ждал. Он знал, что придется быть на докладе и объясняться. Знал сильные и слабые стороны человека, к которому шел. Срочно была подготовлена докладная записка о причинах затяжки строительства Еловского завода. Переводились и перепечатывались статьи из зарубежной хроники о Байнуре. Их к этому времени накопилось хоть пруд пруди. Золото шло за рубеж на покупку кордной целлюлозы, а в Еловске два года пролежало дорогостоящее импортное оборудование… И сколько можно шуметь о Байнуре, когда албанское и китайское руководство заняли явно раскольническую позицию, когда не стихают бои во Вьетнаме, когда происки американских империалистов граничат с прямой угрозой стране Советов… Все, все Крупенин учитывал.

Орел или решка?

Зная характер и образ мышления человека с огромной волей, Крупенин сразу готовил и проект постановления. Он шел ва-банк. Шел убежденный в своей правоте, а не только спасал мундир, как о нем говорили. С его высоты ему виднее, что к чему. Пусть не оценят его сегодня, — оценит история. Ему не нужны от потомков памятники, он сам их воздвигнет. Воздвигнет на Волге и Каме, на Енисее и Иртыше, на Лене и на Оби. Этими памятниками станут заводы и комбинаты.

И Крупенин выиграл бой. Больше того, были сразу же посланы директивные указания в Бирюсинск — взять под особый контроль Еловскую стройку, форсировать работы.

— Никаких там дискуссий, никаких отступлений! — звонил Крупенин Мокееву. — Проектирование отвода промышленных стоков в Бирюсинку продолжайте, как запасной вариант. А сейчас сброс в Байнур! Ускорьте выдачу документации на очистные сооружения. Докладывать лично мне! Лично!..

День и ночь в Еловск шли составы с железобетонными конструкциями, кирпичом, цементом, песком, известью, гравием. Удваивалось количество грузового автотранспорта, механизмов. Каждый участок стройки, каждые звено и бригада перешли на почасовой график. Стройка гудела, ширилась, набирала не виданные до сих пор темпы.