Море в ладонях

27

Юрка принес Таню в санпункт, когда она была почти без сознания. Дыхание Тани было хриплым, в глазах страдание. Поддерживая за плечи и ощущая содрогание ее тела, он опустил Таню на больничный топчан, обитый клеенкой, отошел в сторону, пропуская вперед врача. Руки Юрки были в липком и теплом, в голове творилось невероятное. Хотелось куда-то бежать, кричать, звать на помощь, но он не в силах был тронуться с места.

Дежурные врач и сестра, не вдаваясь в расспросы, снимали с Тани одежду. Переговаривались так тихо, что сквозь шум в ушах доносились всего отдельные фразы, слова. Кто-то положил на плечо Юрке руку. Он вздрогнул, как от электрического удара, и обернулся. Вторая сестра, подталкивая его в спину, направляла на выход, в приемную. Он вышел, прижался спиной к стене, закрыл глаза и откинул голову так, что почувствовал затылком холодную штукатурку.

Он слышал за тонкой филенчатой дверью стон, звон металлической и стеклянной посуды, медицинских инструментов и только теперь ощутил, как мелко трясутся руки и ноги. Он подошел к столу, не найдя стакана, хватил несколько глотков холодной, как лед, воды, прямо из горлышка. На графине остались следы его рук. Он выдавил из пачки сигарету, сунул в рот, не переводя дыхания, сделал несколько глубоких затяжек.

— Подложите под голову, — донеслось до него. — Достаньте лед…

И снова ничего не понять.

Он докурил одну сигарету и раскурил вторую, когда из комнаты, где находилась Таня, вышла сестра. Не обращая внимания на Юрку, она прошла к телефону, настойчиво потребовала:

— Сима! Это Людмила Ивановна. Соедини меня срочно с баданской больницей… Проследи только… Очень нужен хирург…

Голос сестры привел Юрку в чувство. Обжигая пальцы, он загасил окурок и сунул его в карман.

Бадан дали незамедлительно.

— Хирурга Карпухина, пожалуйста, — сказала сестра. — Тогда дайте его квартиру.

Со старым и грубым толстяком из Бадана Юрка познакомился летом, когда вывихнул палец и нужно было немедленно вправить его на место. Сделал это хирург не без боли, но быстро и ловко, словно только этим и занимался всю жизнь. Говорил он со всеми на «ты». Тот, кто бывал у него впервые, поражался всегда большим волосатым рукам, где под кожей бугрились, казалось, стальные сплетения мускулов. Такими руками камни дробить, а не делать сложные операции. Хирург приезжал два раза в неделю, консультировал больных и врачей, обещал навсегда перебраться в Еловск, как только достроят больницу.

— А можно его разыскать? — спросила сестра. — Нельзя?

И Юрка понял по голосу, по изменившемуся лицу видевшей виды женщины, что назрела беда.

— Ну? — сказал он, когда сестра опустила трубку.

— Уехал…

— Куда?

— Сегодня суббота. Говорят, на рыбалку…

В одно мгновение Юрка проклял всех рыбаков и врачей. «Коновал толстомордый! Горилла!..» Мысли в его голове работали с бешеной быстротой. Возникали один за другим варианты действий и отвергались. Он готов был бежать по поселку, ловить любую машину, из-под земли добыть «этого старого дурака»… Но машину, он знал, не найдет — поздний час… Если позвонить Головлеву, взять его газик?! И это не дело! Пока шель-шевель, поездка в Бадан и обратно… Надо что-то придумать другое. Срочно! Безотлагательно!

И тут, как это было Юрке ни горько, он понял — выручить может только Дробов. Теперь не до личного. Таня в опасности, может быть, при смерти. Да, это так! Сердце свое он бы вырвал и вложил в Танину грудь! Но не спасет ее даже и это.

Юрка схватил телефонную трубку, удержал сестру за рукав халата.

— Алло! Сима! Это я Блинов Юрий. Давай Бадан срочно! Занят? Разъедини! Таню гады порезали!

На другом конце провода отозвался Бадан.

— Дробова! — крикнул Юрка. — А где? Соедините правление!

У Дробова по линии общества дружбы с зарубежными странами гостили приезжие поляки.

— Андрей, с Таней плохо!

Сестра подсказала:

— Подозрение на проникающее ранение в грудную полость…

— Ты слышишь?! Проникающее ранение в грудную полость. Хирурга давай! Быстрей!

Сестра смотрела на Юрку с чувством признательности. Ее лицо просветлело. Этого было достаточно, чтобы он, указав глазами на дверь кабинета, откуда его настойчиво выпроводили, с виноватым покорством спросил:

— Всего на минутку, можно?

— Ты же не врач. — Она нахмурилась. — Неприлично мужчине даже…

Он не мог возразить. Такое уж место Еловск. Почти каждый знает друг друга в лицо. Не соврешь, что ты Танин муж, а Таня твоя жена. «Ну и пускай никогда ею не будет… Только б спасти!»

Прежде чем доложить врачу, сестра показала Юрке на умывальник. Он умылся и вышел курить на крыльцо. В минуты крайнего напряжения парень забыл о преступнике. Теперь, когда вспомнил о нем, загорелся неодолимым желанием тут же его разыскать… Он без суда и следствия… Юрка сжал кулаки так сильно, что побледнели пальцы в суставах. На голове — кепка, на ногах ботинки… Крик Тани заставил тогда позабыть обо всем. Но чутьем одессита Юрка добрал: следы приведут к бывшей «кодле», сделано все неспроста, «кодла» держала реванш… И тут он подумал: «А если уйдет гад?!»

Юрка бросился к телефону, позвонил в общежитие. Уже через несколько минут прибежали в санпункт Люда и Светка. Прибежали, в чем были: в халатах, в туфлях на босую ногу. Дружинники были подняты Мишей. Они осмотрят любую машину, которая выйдет со стройки, поедут на станцию, пройдут по общежитиям, проверят, кто где находится…

Как Юрка ни возмутился в душе, но Люде и Светке таки удалось втиснуться за запертую дверь, краешком глаза взглянуть на Таню. Возвратилась Люда с покрасневшими глазами и сразу платочек к носу… Непонятно в чей адрес, Светка сказала:

— Кобели проклятые, никому нет от них покоя! Угробили девку.

Обозленный Юрка выдавил из себя:

— Будут звонить из Бадана, скажите! На крыльце постою. — Он бы добавил такое… Да ладно…

Но из Бадана никто не звонил. Дробов «рвал» на своем «козле» вдоль речки Быстрой. Огромные заводи, омуты, ямы — излюбленные места рыбаков. Он знал все места, как углы собственного дома. Знал и впервые подумал, что слишком их много. Каждую осень с верховьев рек рыба скатывается целыми косяками в Байнур. Она идет почти ходом, накапливается и задерживается только в глубоких ямах. Тут ее и подстерегают любители спиннинга, закидушек и переметов.

Завидев вдали огонек костра, Дробов почувствовал облегчение. Не иначе, как на противоположной стороне под скалой, с кем-нибудь из приятелей и устроился старый хирург. Место хорошее, близко, час ходьбы до Бадана. Но каково же было его разочарование, когда на голос отозвался председатель сельпо.

— Видел, видел! На Чертов Яр, должно, подался. Часа четыре назад прошел. А мы с сынишком… Там — в верховьях — ищи…

И все же Дробову стало легче. Карпухин уйти мог на Малую Быструю, на Порожную. Тогда бы не найти старика и за сутки.

Газик рявкнул мотором, рванулся в ночь.

Карпухин обрадовался Дробову:

— Да ты, Андрей, никак компанию решил составить!

Небольшая палатка была поставлена, переметы в воде, спиннинг собран и приготовлен. Как только сыграет на яме таймень, — не зевай. Рыба большая, хищная, сильная. Редкая снасть выдержит… В котелке на костре варилась уха. На куске целлофана фляжка, стакан, хлеб, колбаса. Видимо, под закуску хирург успел пропустить «рюмаху». В ожидании коронного блюда перебирал блесны, искусственных мышей — приманки на рыбу.

— Миска-то есть? — спросил хирург. — Ухой угощу! Погода бы не испортилась. Низовка потянула.

Опускаясь рядом на корточки, Дробов сказал:

— Григорий Карпыч, беда… Выручай!

Хирург сквасил лицо, набычился:

— Чего еще там?

— По пути расскажу.

— Ну это ты брось! Имею я право хоть раз в неделю считать себя человеком?.. Да что ты на самом деле! А если я сам загнусь?

— Знаю, имеешь. Сам можешь завтра загнуться…

— Так что же тогда от меня ты хочешь, что?! Не поеду!

Казалось, минула целая вечность, и Дробов потратил такое количество слов, что их бы хватило на трехчасовой доклад, но это казалось. Непристойно ругаясь, хирург складывал спиннинг. Увязав вещмешок, погрузил свое тучное тело в машину. Палатку Дробов свернул в один миг, забросил на заднее сидение.

В горах по макушкам деревьев прошелся напористый ветер. Неискушенный человек мог бы подумать, что в черной пучине ночи над головой вспенились волны и зашумел поток.

— Постой! — закричал Карпухин. — Снимай переметы. Труба им будет! Горная поднимается…

Но Дробов думал уже о другом: теперь с минуты на минуту может начаться такое, отчего в дрожь бросает не только таежного путника, но и зверя…

— Постой!

Газик рванулся с места, помчался.

Крупные дождевые капли ударили по стеклу, когда въехали в Бадан.

— Не горюй, Григорий Карпыч! Сорвет переметы — капроновую ельцовку отдам…

Это все, что сказал по дороге Дробов. Теперь он спросил:

— Заезжать будем в больницу? Может, понадобится что?

— Все у них есть. Идиоты! Больницу достроить не могут. В первую очередь строить надо больницы!

— Это опасно? — спросил Дробов о Тане.

— А ты как думал! — ответил Карпухин. — Поехал бы я, дожидайся!

В то же мгновение газик рванул с такой силой, что хирурга прижало к сидению. Только неделю назад Дробов заменил пятидесятисильный мотор на мотор в семьдесят лошадиных сил. Машина мчалась, не замедляя движения на перекрестках, не обращая внимания на дорожные знаки и встречный транспорт. Сразу же за Баданом крутой подъем, а слева обрыв в Байнур. Но газик, выбрасывая щебень из-под колес, летел на такой дикой скорости, что хирургу заложило уши.

— Сумасшедший! Что ты творишь! Я хочу помереть своей смертью в постели!

— Все будет в порядке, все! — крикнул Дробов в ответ. — Гарантирую! — Он склонился к рулю, впился глазами в дорогу. «Дворники» едва успевали очищать стекла от мокрого снега, который падал теперь липкими хлопьями. Вопреки всем правилам, Дробов включил боковую фару, самую сильную, самого дальнего света.

— Мы угодим в Байнур! Переломаем ребра!

— Не угодим! — крикнул Дробов, огибая скалу и расходясь борт в борт со встречной машиной, взревевшей от возмущения сиреной.

Чем выше поднимались в горы, тем белей становился снежный поток. Он то густел до цвета сметаны, то ледяною крупой, как бекасинником, стучал в стекла. Резко остановив машину, Дробов прижался к обочине, выскочил и принес из багажника тулуп, с которым не расставался даже летом. Тулуп заменял в любую погоду не только одежду, но и постель.

— Надевай! — сказал он хирургу.

— Это зачем?

Дробов успел уже снять боковое стекло со своей стороны. Карпухину стало ясно: его сумасшедший водитель, если не разобьет своего пассажира, так заморозит.

— Черт с тобой, — сказал Карпухин и поплотней завернулся в тулуп. — Не гони только. Гололед…

Дробов же думал наоборот. Пока земля теплая, пока не покрыл ее лед, он должен выжать все из «козла».

Вновь зашипели покрышки, завыл мотор, замелькали кусты, горки мелкого гравия, приготовленного на зиму для подсыпки на скользких подъемах и спусках. Чтобы не занесло передок, Дробов включил и передний мост. Он считал: так будет надежней.

Теперь, если снежная пелена затягивала лобовое стекло и «дворники» не успевали его очищать, Дробов высовывался из боковой дверцы. Лицо его вмиг становилось мокрым, ладонью левой руки он смахивал с лица тающий снег, умудрялся не снижать скорость.

— Терпи, Григорий Карпыч, терпи! — кричал Дробов, чтобы лишний раз убедиться, что хирург невредим и нервы его не сдали.

Ветер сменил направление, налетел со стороны Байнура, бил в бок ревущей машине. Хирург спрятал лицо в ворот тулупа и отвернулся. «Дворники» снова справлялись с очисткой стекол. Можно бы было вставить на место стекло, спрятаться за него. Но Дробов не мог терять и минуты. Он экономил секунды.

Лишь в одном месте Андрей вынужден был замедлить до малого ход. Мост ремонтировался. Пришлось свернуть к броду. Реки таежные — реки коварные, сильные, быстрые. Там, где вчера проходила машина, можно сегодня ввалиться по верхнюю кромку тента. Дробов направил светофару круто вниз, осенние воды в байнурских реках прозрачней слезы, дно видно даже на ямах. Машина прыгала по камням, цеплялась, скользила, разгребала их под собой. Вздохнул облегченно Дробов только тогда, когда газик коснулся передними скатами берега…

Вскоре они выбрались на шоссе. Здесь дорога надежней и шире, покрыта асфальтом. Дробов дал полный газ…

…Юрка бесился, негодовал. Он снова звонил в Бадан, спрашивал Дробова. В Бадане сказали, уехал искать хирурга. Найдет или нет, никто ничего не знал.

Погода изменилась за каких-нибудь четверть часа. Ветер с гор снизил резко температуру. Первый снег ложился и таял, но вот постепенно он выбелил крыши, деревья, дорогу.

Люда и Светка не уходили. Люда все вытирала глаза. Приходили ребята, девчата, но сестра заявила категорически, что выгонит всех, если не прекратятся шум, разговоры, хождение.

Полусобранный кран на стройплощадке под детский сад навел Юрку на новую мысль. Он забрался в кабину крановщика и оттуда, до боли в глазах, смотрел в сторону гор, вдоль Байнура. Если в обычные ясные ночи можно увидеть свет мелькающих фар со стороны Бадана за десять, пятнадцать километров, то с какого же расстояния можно увидеть их в снежную ночь? И все же Юрка, не чувствуя холода, ветра, не покидал своего поста. Однажды ему показалось, что видит он блики света вдали, но, видимо, показалось. Вслушиваясь в гудящий мрак, он настолько напряг каждый нерв, что, действительно, готов был принять завывание ветра в сплетении металла над головой за гул мотора.

И вот, когда Юрка, отчаявшись, обжигая пальцы о голый металл, спускался на землю, в стороне шоссе луч светофары прорезал снежную завесу. Едва успел Юрка спуститься, как газик сделал петлю вокруг ограды и замер перед входом в санпункт.

Юрка рванул дверцы машины с той стороны, где должен был, по его мнению, находиться хирург. Тот, чертыхаясь и громко пыхтя, вывалился из машины.

— Что б я с тобой еще сел!.. Осел!.. Невежа!.. Кого ты вез? Мешок с трухой или меня?

Юрка пулей метнулся к входной двери, распахнул ее перед возмущенным хирургом.

— Сюда проходите! Сюда!

— И без тебя знаю! Еще один сумасшедший нашелся.

Но Юрка готов был простить хирургу даже затрещину.

— Как она? — спросил Дробов, подходя к Юрке и вытирая лицо ушанкой.

— Ничего не говорят. Два раза уколы ставили.

— Дай закурить, — сказал Дробов, натягивая шапку на мокрую голову.

Юрка зажал огонек в ладонях, сам раскурил и передал сигарету Дробову. Это в знак благодарности.

— А я уже думал… Думал, что не приедешь…

Дробов докурил сигарету и только тогда ответил:

— Ты и впрямь сумасшедший.

Но первые минуты облегчения сменились вновь тревогой за Таню. Не говоря ни слова, оба вошли в приемную. Девчонки сидели рядышком и молчали. Что делалось там, где была Таня, оставалось тайной. Юрка переступил с ноги на ногу. Под подошвами таял снег. Люда что-то пробормотала Светке, и та уставилась на Юркины ноги. «Вот дуры, — подумал Юрка, — чего доброго, мораль прочитают». Он постоял еще немного и ушел на крыльцо. Там никто не мешает, можно курить, думая о своем, о Тане.

Дробов тоже не задержался в приемной. Вышел, приблизился к Юрке:

— Кто?

— Не до него было. Не мог ж я ее бросить.

Дробов сжался и раздраженно взгелянул на Юрку, но тут же понял, что Юрка решительно прав. Он и сам бы поспешил к Тане.

Из-за соседнего барака донеслись голоса. Шли двое. В одном Юрка признал Мишу Уварова.

— Ну как? — спросил Миша. — Что там?

Дробов и Юрка молчали.

— Плохо?..

Дробов не выдержал:

— А вам-то чего не спится?

Миша даже не сразу нашелся:

— Шпану проверяли. Один исчез. Склизкий по кличке. В Сосновые Ключи позвонили, скоро уполномоченный приедет.

— Хватился! — И Юрка демонстративно повернулся к Дробову. — Ты быстро ехал?

— Не знаю. На спидометр не смотрел.

Юрка взглянул на машину. Заднее стекло, где не задерживался снег, было черным от грязи. Можно было не спрашивать, и так понятно.

Снег больше не таял даже там, где с вечера оставались лужи. Он сыпал и сыпал. Теперь надолго. Наверняка до весны пролежит. Вот и зима пришла с гор. Бушуй не бушуй Байнур — заморозит.

Дверь на крыльцо распахнулась и в накинутом на халат тулупе вышел Карпухин. Все окружили его. Юрка не выдержал первым, спросил:

— Она будет жить?

Хирург распахнул тулуп, завернул полу халата, достал «Беломор». Юрка поспешно поднес горящую спичку. По лицу хирурга невозможно было что-либо понять.

— Будет? — спросил Юрка вновь. Его руки мелко тряслись у кончика прикуриваемой папиросы.

— Пальцы сожжете, молодой человек, — сказал хирург и достал свою зажигалку.

Дробов потеснил Юрку, встал перед Карпухиным. Карпухин посмаковал губами мундштук папиросы и только тогда ответил:

— Стал бы я здесь торчать… Чешутся руки шею тебе намылить — вывалил зря уху. Я сейчас бы медведя съел.

— Будет уха, будет! — схватил Дробов Карпухина за то место, где должна бы быть талия. — Полный рюкзак тебе омуля отвалю…

— Взяток не беру, — прохрипел в лицо Дробову старый хирург и, дружески хлопнув его в плечо, добавил: — Балда. Чуть не угробил старика.

— Не злись, старина, не злись…

Юрка не мог ничего сказать. Все, что он сделал, — ничто в сравнении с тем, что сделал этот грубый седой старик. В глазах Юрки стоял зыбкий свет. Он отвернулся, чтобы никто не видел его лица.

— К ней сейчас можно? — спросил Миша Уваров.

Хирург долго и удивленно смотрел на Мишу.

— Когда прикажешь назад доставить? — спросил Дробов хирурга. — Я повезу тебя теперь так, как будет угодно твоей душе.

— Да нет уж, побуду у вас. Воскресенье день неприемный, а по понедельникам здесь консультирую.

— И у меня день неприемный, — обрадовался Дробов. — Ночлег нам устроишь? — спросил он Юрку.

— С ночлегом все будет в порядке, — объявил Миша.

— Его вот устрой, а я и в санпункте переночую, — сказал хирург.

Юрка правильно понял хирурга: значит, не все хорошо, если сам решил остаться.