Море в ладонях

22

Ксения Петровна умела не только со вкусом одеться, но и обставить квартиру. В новом гарнитуре не было лишнего и в то же время имелось все, чтобы создать домашний уют.

Свою старую мебель она оставила в Солнечногорске. Привезла лишь телевизор, магнитофон, торшер и толстый ковер во всю комнату. Пара современных эстампов и три подвесных кашпо с цветами заполнили и оживили стены. Полировкой сверкала изящная мебель, хорошо гармонировали с нею по цвету легкие шторы, карнизы, панели.

Из чувства такта Виталий Сергеевич не спешил «на новоселье». Но вот Тамара Степановна уехала на южный курорт. Вечера, в большинстве, оказались свободными. Дни заметно пошли на убыль. Длинными скучными стали ночи.

Как и было условлено накануне, он позвонил Ксении Петровне за десять минут до своего прихода. Теперь ему не придется искать кнопку звонка или стучать в дверь, торчать на лестничной клетке, пока не откроют, привлекать внимание посторонних людей.

Встретила Ксения Петровна его в красивом воскресном платье, словно они собирались еще пойти на торжественный вечер. Он снял с себя мокрый плащ, повесил на вешалку и, ступив на мягкий ковер, протянул ей букет хризантем. Она подставила щеку, позволила впервые поцеловать.

— С новосельем, — поздравил он.

— Спасибо, — сказала она, — спасибо за все!

И он ей сказал:

— Спасибо…

Они не спрашивали, за что благодарят один другого. Значит, так было нужно… И еще у Ксении Петровны было одно бесценное качество: за время знакомства с Виталием Сергеевичем она ни разу его не спросила: кто он, где он, с кем он и сколько ему. Она не спросила: есть ли семья у него, есть ли дети… Приняла без анкеты и без оглядки, доверяла как другу.

Стол был накрыт заранее. Ксения Петровна подошла к буфету, о чем-то подумала и спросила:

— Что будем пить?

Он за стеклом увидел коньяк, ликер, водку, бутылку сухого. Но в последнее время предпочитал «столичную» другим винам. С нее голова не болела, появлялся всегда аппетит. Для себя же Ксения Петровна выбрала шоколадный ликер — сладкий и крепкий.

Спешить было глупо, и они пили не торопясь. Много раз он мечтал о таком вот простом и волшебном вечере, когда за окном в тополях шумит дождь, а в розовом полумраке квартиры тепло и уютно, рядом милая, юная женщина. Музыка «Маяка» подогревала настроение.

Еще вчера, перед сном, в коридоре своей квартиры он наткнулся на старые туфли жены. Туфли кремовые, на низком каблуке, когда-то опрятные и красивые, теперь раздавшиеся в носке, как лапти, стоптанные, похожие на саму старость. Наткнулся на туфли Тамары Степановны, а вспомнил Ксению Петровну на лестнице, когда шли из ресторана в его номер гостиницы. Засыпая, думал о будущей встрече с Ксенией Петровной, словно о сказке. Ему мечталось поехать с этой женщиной куда-нибудь на Кавказ или в Крым. Он даже себе представил, как за окном поезда, отставая, кружа, проплывают луга и поляны, леса и рощи, полустанки и деревушки. Он закрывал глаза и мысленно наслаждался движением в бытие. Понимал, что вселенная — мир, окружение, звезды и небо, природа и люди — все для него существует, пока существует он сам. А сгинет, умрет — и все, что было им осязаемо, осмысленно, все для него исчезнет, перестанет существовать. Был молодым — не умел ценить жизнь. Теперь, когда осознал, что жизнь промелькнет, как след угасшей искры, — ужаснулся.

Он хмелел, но хмель не дурманил, а молодил, наполнял бодростью. Ему хотелось, чтоб именно такой хмель продолжался бы вечно. С ним была та, о которой только мечталось. Он ненасытно смотрел на милый овал лица, на тонкие изогнутые брови, на губы, — вкус которых, должно быть, ни с чем не сравнить. Смотрел и не верил, что эта женщина может стать его женщиной. Женщина, от которой нет сил отвести взгляд, существует не в грезах, а наяву. Ошеломленный и очарованный, он то цепенел перед ней, то внутренне содрогался при мысли, что это не сон.

— Выпьем, — сказала Ксения Петровна, уловив его лихорадочный взгляд на себе.

— Выпьем! — с отчаянной решимостью согласился он и опрокинул рюмку в широко раскрытый рот.

Виталий Сергеевич тоже не спрашивал Ксению Петровну, сколько ей лет. Без того понимал, что предмет запоздалой любви почти вдвое моложе. В его годы серьезно раздумывают о пенсии. Жена увяла гораздо раньше. Давно ее поцелуй стал безвкусным, холодным. В отношениях надломилось, исчезло супружеское. Заела текучка жизни. Остались хлопоты по работе, рассудочные разговоры. Да и говорить они стали газетным, сухим языком. И только высокое положение в обществе заставляло обоих глушить в себе недовольство друг другом.

В последние годы Виталий Сергеевич, казалось, смирился с судьбой, с наступившими переменами. Свыкся с мыслью: былого уже не вернуть. Кроме того, его всегда окружали люди, которые видели в нем прежде всего лицо должностное. Среди них он постепенно отвык шутить, каламбурить, смеяться. Перестал говорить о цветах, о духах, о футболе… Словом, о том, что не касалось работы. Предупредительность окружающих не позволяла ни на минуту забывать, кто он есть. И в сердце закралось гадкое: «тот уровень», «не тот уровень». Оценка людей «по уровню» оградила дурацкой завесой от всех, отучила здороваться первым, занимать в партере пятый, десятый ряд, ходить пешком по улицам, бывать в магазинах, на рынке, улыбаться солнцу и детям…

Он стал лицом должностным, противным себе, а выхода найти не мог.

И вот он встретил женщину, вдохнувшую в его сердце силу и молодость. Снова он пережил то, что было давно забыто, казалось канувшим в вечность. Снова открыл себя, как земной человек и мужчина, стал по-новому счастлив, не иссяк, не угас, не превратился в труху.

Теперь он сидит у Ксении Петровны обласканный, обогретый. Сам для себя — он честный, порядочный человек, подчинившийся велению сердца. Для других — бессовестный вор, обокравший иначе мыслящих и преданную жену.

Ему ни о чем не хотелось думать, но он был не настолько слеп, чтоб не знать, что запретное счастье тоже не вечно. Пройдет пять, десять лет, и уже никто, даже Ксения Петровна, не предотвратит неминуемое. Ксении будет тогда тридцать пять, сорок — женщина в полном соку…

Ну, а он?

Виталий Сергеевич налил и выпил, не ожидая, когда выпьет хозяйка.

Кому он нужен, когда годы подкосят его?

Никому!

Так неужели же человек, уходящий из этого мира, не имеет права взять от жизни последнее, самое сокровенное, что выпало за многие нелегкие годы на его долю?!

Имеет!

Нет, не имеет!! — твердил другой внутренний голос.

Имеет!!! — возразил себе с новой силой Виталий Сергеевич.

Теперь он хмелел и хмелел тяжело, хотя этого не хотел. Ему было жаль себя и обидно за прошлую личную жизнь. Вот уже вновь его гложет червяк сомнения, не дает забыться, сделать тот шаг, который поставил бы личное с головы на ноги или даже с ног на голову…

Ксения Петровна смотрела внимательно на него. На сей раз водка ему не шла. Она меняла в лице, оттеняла морщины, удлиняла вислые складки у рта. Порядком подвыпив, он сразу постарел, утратил непринужденность, веселость, и только смотрел, смотрел на нее с какой-то мучительной болью, с болезненным блеском в глазах.

И Ксения Петровна подумала, что этому человеку простого участия, дружбы всегда будет мало. Ему нужно все или же ничего.

Знала ли она его раньше?

Знала! Но знала со стороны…

Думала, что их отношения зайдут так далеко?

Не думала!

Так чего же хотела?

Просто хотела дружбы с порядочным человеком, участия, как и каждая одинокая женщина.

И все же в эти минуты ей не о чем было жалеть. Верила — к ней он добр, человечен, а может, и чуточку больше — любит по-своему…

А тех, кто умеет любить, она всегда уважала. Каждому право дано на любовь. Великое, сложное, сильное это чувство! Но и к ней пришло оно не в пятнадцать и не в семнадцать лет. Пришло в двадцать семь, когда, к сожалению, многое утратило прелести жизни, свежесть красок и ощущений. Когда познала она уже близость мужчины. Когда встретила человека, которого вдруг по любила за все, абсолютно за все… Тот человек — Ершов.

— Выпьем! — жестоко сказала она и наполнила рюмки.

Теперь и ей хотелось скорей охмелеть. Перед ней был не Ершов, а другой. Ершов ей встретился два года, назад и тоже не мальчиком. Но седыми висками того человека она бы гордилась. Ершов ей казался совсем не обычным, вне сравнения с другими, вне сравнения и с Ушаковым.

А она? Что ж она?

Она казалась себе недостойной Ершова…

Возможно поэтому хмель и не трогал ее?

— Чаю? — спросила Ксения Петровна, заметив, как Виталий Сергеевич уперся потухшим взглядом в стол.

— Да, чаю покрепче, — сказал он очнувшись.

Он потер руками виски, резко встал. И пока она заваривала свежий чай, подошел к книжной полке. В первом ряду слева направо стояло пять книг — все Ершова.

Тупая боль кольнула под сердце. Сомнений не оставалось:

— Ксения Петровна! Вы увлекаетесь местной литературой? — голос его ревнив и капризен, непривычный и для себя.

— Я люблю все наше — сибирское. Наш театр, наши книги, наши песни…

И тут Ушаков сам не понял, с чего вдруг его прорвало:

— А мне думается — музыкантишки наши только мнят себя композиторами… И Ершов этот, премного наслышан о нем…

— Извините, Виталий, — так и назвала впервые по имени, — не будем говорить об искусстве. Вы меня обижаете, а я легко ранима.

— Ради вас смолчу. Мне только хотелось сказать, что перевелись у нас Пушкины, Лермонтовы…

— Не забывайте: люди творчества — люди вдохновенного труда. Это не дрова колоть или носки штопать.

Он смотрел на ее матово-белые руки, державшие заварник, и хотел, чтобы эти руки оставили все и обвились вокруг его шеи. С чего он затеял с ней ссору, к чему? Он и понимал, что ведет себя глупо, и противился голосу разума.

Ксения Петровна поставила на стол чашки, вазу с конфетами. Он зачем-то достал с книжной полки первый попавшийся роман Ершова, раскрыл титульный лист, прочитал:

Ксения Петровна болезненно улыбнулась и пояснила:

— На книжном базаре купила. Там и автограф заполучила.

— Вы знакомы? — спросил Ушаков.

И тут она впервые за этот вечер увидела в нем не только мужчину, но и то должностное лицо, которому при желании ничего не стоит испортить немало крови Ершову.

— Нет, нет! — сказала она. — Знаю только в лицо…

Он понял: она солгала, и это его покоробило, заставило посмотреть на нее другими глазами. Взвесив роман на ладони, Ушаков усмехнулся и объявил:

— Книжка, как книжка. Ничего особенного.

И тогда она возразила с упорством:

— Неправда! Хорошая книга.

У Ксении Петровны погиб брат на фронте. Как и герои Ершова, ушел на войну со школьной скамьи. Не успев полюбить, не успев познать жизнь, пал под Сталинградом. Ксения Петровна, читая роман, над многими страницами плакала. Близким и понимающим другом показался тогда ей автор… А потом специально ходила на читательскую конференцию в городскую библиотеку. Однажды случайно танцевала с Ершовым на юбилее театра. Боялась себе признаться, что сперва полюбила заочно, по-глупому, а затем и воочию. Все, что угодно, но измываться над чувством своим она никому не позволит:

— Положите книгу! Я очень прошу. И вообще… Давайте лучше пить чай.

Он увидел, как повлажнели ее глаза, и поспешно сунул на место книгу.

— Простите. Хотел пошутить. Получилось глупо.

— Чай готов, — объявила она. — Давайте же пить!

Он действительно хотел крепкого чая, понимал, что «хватил лишку» не только в спиртном. Густой, почти черный напиток пил маленькими глотками. Пил и мучительно думал: «Какой же дурак. Начал за здравие, кончил за упокой». Ему было теперь неприятно за свое поведение. Бесспорно, и Ксения Петровна давно поняла, что ко всем его недостаткам он еще и ревнив. Какое имел он право на ревность и кто он собственно ей?! С таким же успехом могла и она спросить его о жене, спросить, зачем он пришел…

Несколько лет назад с ним уже был аналогичный случай в гостинице «Метрополь». Он прилетел в Москву 8 марта. День был воскресный и праздничный. До вечера далеко. Порядком проголодавшись, спустился в пустующий ресторан. Почти следом вошла лет тридцати миловидная женщина. Несколько задержавшись у входа, направилась прямо к его столику. Ветку мимозы держала так, словно готова была поднести ему.

— У вас не занято? — спросила смущенно и покраснела.

Она себе заказала скромно чашку кофе с пирожным и бокал шампанского. Он себе — суп-харчо, лангет, селедку под майонезом, икру, «столичной», чешское пиво, еще чего-то — словно сибирский купец…

Через четверть часа он уже знал, что она всего-навсего машинистка райкома партии. Пригубив шампанское, она сказала ему:

— Ваше здоровье…

И только тогда он спохватился, что, выпив вино, не догадался поздравить ее с женским днем. Больше того, он заявил, что они коллеги. Она удивилась: ее профессия «чисто женская». Он рассмеялся и «выложил», что он секретарь Бирюсинского крайкома, тоже работник идеологического фронта. Женщина сразу сникла, словно ее уличили в чем-то постыдном. Конечно, пришла отдохнуть, как женщина, а попала под пристальный взгляд «начальства». Уже в номере он понял всю низость своего поведения. Он был занят только собой, с пристрастием допросил, выяснил служебное положение, и ему не хватило элементарного такта — увидеть в женщине прежде всего женщину, человека…

Вот и теперь, у Ксении Петровны, он вел себя не лучше чем в «Метрополе».

— Налью еще чаю? — спросила она.

Конечно бы, лучше выпить чаю и даже просить прощения, но получилось опять неуклюже:

— Поздно уже, и вас утомил…

Он думал, она возразит, попытается удержать его. Устало взглянув на часы, Ксения Петровна сказала:

— И верно, поздно, а я не заметила.

Он оделся, встал возле двери. На мгновение ему показалось, что она позволит снова себя поцеловать. Все встало бы на свои места…

Но она протянула руку:

— Спасибо, что зашли… Звоните…

— Спасибо, Ксения Петровна…

Дождь стих, и только тополя роняли крупные капли. Воздух был чист, прохладен. Не доходя до своего дома, он присел на скамейку, выкурил сигарету, чтобы дома сразу уснуть крепким сном. Но он долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, представлял себя сразу в двух лицах, то говорил за нее, то за себя. Спорил, оправдывался, утешал. На работу явился с больной головой.

Он звонил ей во вторник, в среду и все неудачно. В четверг уехал в Бадан, к избирателям, отчитаться за год депутатской работы. В пятницу решил побывать на рыбозаводе и уже к вечеру вернуться в Бирюсинск.

Остановился Виталий Сергеевич в «гостинице» рыболовецкого колхоза. Дом пятистенный. В одной половине жил дядя Назар с Ниловной, в другом — три кровати, буфет, умывальник, стол, зеркало — все для приезжих. Большую роскошь колхоз пока позволить себе не мог, да и не к чему было. Супруга дяди Назара ухаживала за постояльцами, кипятила им чай, следила, чтоб было тепло и чисто.

К огорчению Виталия Сергеевича, на встрече с ним в клубе было негусто. Первые ряды заполнили старухи с внучатами, старики. Среди них и дядя Назар. Дальше сидели люди среднего возраста, на последних рядах кое-где молодежь. Интересней было б поговорить с рыбаками, но рыбаки ушли в море, в море и Дробов. Представил его парторг колхоза. Виталий Сергеевич рассказал, чем занимался краевой Совет депутатов трудящихся, какие стоят перед краем задачи, как выполняется план ведущими предприятиями, рассказал о перспективах развития Бирюсинского края, пообещал разобраться с фондами на кирпич для строительства новой школы, согласился помочь баданцам построить еще один детский сад, расширить больницу.

Он говорил и часто поглядывал в сторону дяди Назара. Именно этот старик и мог «выкинуть фортель», как это было уже в таборе рыбаков на Байнуре. Но дядя Назар молчал, порой хмурился. Зато, когда кончилась встреча, подошел и сказал:

— По пути нам сегодня, Виталий Сергеевич. Под одной крышей спать будем. Разговор есть сурьезный…

— Ну что ж, Назар Спиридонович, пошли!

— Лучше сразу на мою половину. Чайку погоняем. Все равно старуха для вас самовар будет готовить.

— Пойдем к тебе, — согласился Виталий Сергеевич.

В доме старого рыбака над комодом, под стеклом в большой рамке, десятка два семейных фотографий. Виталий Сергеевич подошел, стал рассматривать. Польщенная Ниловна принялась рассказывать, кто, где, когда сфотографирован. Но дядя Назар заметил:

— Потом, мать, потом. Соловья баснями не кормят. Давай самовар на стол, давай закусить.

Сам же, чтоб гостя занять, подсунул толстый альбом.

Не прошло и получаса, как зашумел самовар на столе. На тарелках нашпигованное чесноком сало, рыжики, малосольный омуль, отварная сохатиная губа — лакомство охотников.

Ниловна объявила, что будут еще пельмени из медвежатины и расколотка из сига. Соус к расколотке готовил сам дядя Назар. Горчицу, соль, перец, уксус смешал в стакане и вылил в блюдце, чтоб лучше было макать куски мороженой рыбы.

— Ну вот, слава богу, пора и за стол, — сказал облегченно дядя Назар, боясь, что гость заждался. — Чего там еще?! — крикнул он Ниловне. — Не на работу ведь нам, проспимся.

Ниловна шустро — на стол бутылку «московской», три рюмки.

Выпили, закусили, и только тогда дядя Назар заговорил о том, ради чего зазвал гостя, но начал издалека:

— Слыхал я, что ты раньше рыбачить любил? Так или нет?

— Любил, — подтвердил Ушаков и подумал: «К чему бы это?»

— А раз любил, то знаешь, что сига нашего на удочку не взять!

— Тоже верно!

Дядя Назар усмехнулся в усы:

— Не взять, потому что редко кто знает, как взять! А брали его запросто. Раскуют серебряную ложку, острых крючков напаяют, такого ежа на леску и в яму глубоку у переката. Сиг — он вроде сороки, блестящее любит. Найдет и трется, пока бок не пропорет. Ловили так раньше по многу пудов. Но ни внукам, ни правнукам о том говорить не хочу. Власть теперь наша, народная. Добро губить не дозволено. Надобно, чтоб и всякая браконьерская метода себя изжила. Грех дурному учить молодых…

Виталий Сергеевич улыбнулся. Чем лучше он узнавал старого рыбака, тем удивительнее тот ему казался.

— И право, впервые такое слышу.

— То-то и есть, — согласился дядя Назар. — Теперь слушай дальше. Дошли до меня нехорошие слухи, будто бригада Гослова, та, что в истоке на Бирюсе рыбу ловит, ловит ее недозволенным способом. Рыба-то, после того как построили ГЭС, вся на струю, к Байнуру ушла. Там скопилось ленка и хариуса тьма-тьмущая. Крайисполком дал план на сезон бригаде сто пятьдесят центнеров. А они тянут, сдали всего государству сто двадцать центнеров, выловили шестьсот. Куда рыбка идет? Посмотри, какие дома себе поотгрохали рыбачки! И это не все. Цедят сетями с уменьшенной ячеей. С ними заодно и Славка Пентюрин — рыбнадзоровский начальничек. Поезжай к его бабке, не только хариусов, но и ленков с таймешатами в любое время за красенькую добудешь. Не стал на собрании говорить сегодня, не хотел спугнуть хапуг. Милости ради, Сергеич, пошли, кого надо, проверь. С места мне не сойти, если соврал. Здесь без власти одним мужикам ничего не сделать. Андрей Андреичу хотел говорить, да горяч он. Кинется, нашумит. А тут враз накрыть надо, проверочку учинить.

Старик только внешне казался спокойным.

— Что ж, Назар Спиридонович, спасибо. Вернусь в Бирюсинск, так не оставлю. Партийный контроль подключим, прокуратуру!

— Вот за это тебе все скажут спасибо! Давай-ка, стара, пельмешки, давай!

Дядя Назар налил по второй, для солидности кашлянул, перевел взгляд на гостя:

— И еще, Сергеич, я так думаю: браконьер браконьеру рознь. Скажем, увидел я или ты по весне человека с удочкой на Сарафановке — по шее ему — браконьер! А, человек и поймал-то пяток ельцов, пяток пескарей. Ныне ведь браконьер иной. Лед прошел, он тут как тут, он этого ельца одним саком по семь мешков за день нахапает. У него мотоцикл или машина. И сразу рыбу в столовую сбудет или спекулянту столкнет. Мы любителя с удочкой гоним, а это и на руку браконьеру. Он один на реке остается, никто ему не мешает…

— Постой, Назар Спиридонович, постой! Ты сам себе противоречишь. У нас, в центре города, на Бирюсе по сотне лодок каждый день со спиннингистами, и все ловят. А ты хочешь во время нереста им лов разрешить. Всю красную рыбу повыловят…

— Вот и не так. Я про малые речки, где елец, окунь, сорога. Весною и летом на удочку много ль ельца ты поймаешь, а от браконьера с сетями рыбу убережешь. Своими глазами видел, как рыбаки расправляются ныне с хапугами. При мне отобрали сети и топором порубили.

Виталий Сергеевич задумался. В доводах старого рыбака была логика. Но одно дело мыслить логически, другое — как оправдает жизнь подобные новшества. Здесь надо думать.

— И еще, Сергеич, есть дело. Мы часто кости друг другу перемываем, да зла не помним. А бывает похуже. Встретил я, значит, Соболина. Тридцать пять лет отбухал старик в охране природы. А тут не ко двору пришелся. Ушли его. И ушли-то как! Только успела рыба отнереститься в Бирюсинском водохранилище, а из него воду сбросили в Березовское. По графику, значит, сработали. Сразу и оголили все мелководье и пойменные места. Оно, икру нерестовых, тут же солнцем повыжгло. А что бы недельки две подождать. Малек бы проклюнулся из икры и вместе с водой с мелких мест скатился Соболин, стало быть, в крайисполком к Лылову. А тот на него: государственных интересов не понимаешь. У нас линия на электрификацию. Только прямо скажу, кроме вреда, ничего лыловская линия не дала. Сколько сотен центнеров рыбы загублено?! Вот браконьер так браконьер. Похлеще любого…

То, что услышал Виталий Сергеевич, действительно, выходило за рамки разумного. Подъем уровня Березовского водохранилища рассчитан на несколько лет. Надо же выбрать самый невыгодный момент для сброса воды. И Виталий Сергеевич мысленно обратился к Лылову. Тому три года назад следовало уйти на пенсию. Следовало, да жаль расстаться с постом второго зама. Здесь у него машина, почет, оклад… И только ума не хватает…

— Не браконьерство это, Назар Спиридонович, а преступление. За такие дела…

Виталий Сергеевич не договорил, но дядя Назар и так понял, что гость его возмущен до предела…