Море в ладонях

42

Как-то на огонек заехал к Ершову Дробов. Катюши и Ксении Петровны не было. Они туристским поездом уехали в Ленинград. Оттуда поедут в Ульяновск, в Шушенское…

Ершов работал над книгой.

У Дробова тоже забот полон рот. За последние два года звероферма его разрослась настолько, что колхоз получил на пушном аукционе почти два миллиона дохода. Ершов в шутку называл Дробова «комплексным председателем». У Дробова рыбозаводы на Байнуре и на Бирюсинском водохранилище. Пятьсот миллионов мальков «красной рыбы» должны вырастить рыбозаводы только в этом году.

— Как Таня? — спросил Ершов.

— Снова в командировке. Пора уж кончать.

— Что кончать? — удивился Ершов.

Дробов сидел напротив, склонив голову, взлохматил себе волосы, из-под бровей прищурился на Ершова:

— Валерку в тапочках ждем! Понимаешь?!

— Понимаю! — ответил Ершов.

— Отец с нами жить будет. Крайком рекомендует его секретарем Бадановского райкома. Ну, а места нам хватит…

С минуту сидели молча. Глядя на солидную пачку машинописных страниц, Дробов спросил:

— Продвигается?

— Туго.

— Сколько еще осталось?

Вместо ответа Ершов протянул толстую папку. В ней были вырезки из газет и журналов, копии решений, постановлений, протоколы совещаний и заседаний, страницы, написанные от руки и напечатанные на машинке. Записи бесед со строителями, проектировщиками, учеными… Здесь хранилась история Еловского целлюлозного на Байнуре.

— И у меня, Андрей, свои творческие проблемы, — оправдывался Ершов. — Материал давит.

— А ты пиши! Пиши быстрей! Буду первым твоим читателем.

— Не получается быстро.

— Писал же статьи на два газетных подвала за ночь.

Ершов когда-то сказал Игорю Петровскому: «Оперативная работа газетчика и работа писателя не одно и то же. Посади тебя редактировать книги, и ты под девизом «задачи дня» — перечеркнешь Шолохова, Федина, Паустовского… кого угодно».

Но не это сейчас волновало Ершова. Он взял со стола лист с цифрами, фактами:

— Невеселая получается картина, Андрей. Период пусконаладочных работ на целлюлозном затянулся. Уже не три миллиона затрачено денег, а шесть! Проблема? По-моему, проблема! Отстает строительство жилья и культурно-бытовых объектов. В Еловске повышенная влажность, и часть технически грамотных целлюлозников покинула город. Только в этом году с очистных сооружений уволилось свыше ста человек при штате в двести сорок. Факт? Бесспорный! До сих пор на производство продукции стоимостью в рубль, завод затрачивает рубль семьдесят. Еще не пущена вторая технологическая нитка, а очистных мощностей не хватает. Решено срочно построить еще семь радиальных отстойников, три насосных станции и реагентное хозяйство — огромный цех приготовления химических растворов. Петровский сенсационно преподнес это, как новую заботу проектировщиков о Байнуре, но так ли на самом деле?! На объект переброшено тридцать бригад. Работают день и ночь… А ты говоришь, быстрее пиши…

Как только речь заходила о целлюлозном, Андрей обычно мрачнел:

— Сколько же можно вколачивать денег?! — сказал он раздраженно, словно повинен во всем был Ершов.

— Теперь столько, сколько потребует Байнур! Только так!

— Не многого мы достигли!

Ершов всегда поражал Андрея спокойствием, с каким умел вступать в любой спор:

— Нет, Андрей, будь объективен! Туленкийский, Баданский, Сосновский районы объявлены государственными заповедниками. Запрещена вырубка леса в прибрежной зоне и молевый сплав по нерестовым рекам. Работу завода контролирует государственная инспекция… Мало?! А во что ты оцениваешь движение, которое началось по стране за охрану водоемов? Сказать, что ничего не достигли, — значит, усыпить свою бдительность, развязать руки нерадивым хозяйственникам. Нет, не напрасно ломались копья!

— Ломаться — ломались. Да не все уяснили, что Байнуру цена триллионы рублей, что из десяти человек на нашей планете только один пьет незагрязненную воду, а в Байнуре пятая часть всей пресной воды на земле.

— Знаю я это, Андрей! — согласился Ершов. — Знаешь и ты, что доброе начало положено на весы. Госстрой, Академия наук СССР, Госплан по заданию правительства, уже занимаются разработкой генеральной схемы использования природных ресурсов Байнура, готовится постановление Совета Министров СССР об охране Байнура.

— Постановление готовится, и это радует, а пока сотрудники Лимнологического в двадцати километрах от Еловска, на глубине семисот метров обнаружили щелочную воду. Дурнопахнущие отходы производства просачиваются сквозь грунт из золошламонакопителя. Недавно вышел из строя бак, в котором нейтрализуют промстоки. За такие штучки бить надо!

— И бей! Это уже частные стороны дела.

Ершов протянул Дробову сигареты. Оба не замечали, что курили чертовски много, словно табак вдохновлял или успокаивал. Раньше морщинки у глаз Ершова сбегались и разбегались, когда он смеялся и щурился. Теперь, сбежавшись однажды, навсегда утвердились у глаз, пролегла морщина и от виска к виску. Годы неотвратимо старили каждого… Второй месяц прикован к постели Платонов…

— Вот что! — стукнул себя по коленке Дробов. — Давай собирайся! Денек, два отдохни на Байнуре. Ельцов на удочку потаскаешь. Одно удовольствие. Бойкая, красивая рыбешка. Напрасно ее срамят, когда называют сорной!

«А что? Это мысль!» — подумал Ершов.

Две недели он жил без Ксении Петровны и без Катюши. Чадил, как паровоз, травил дымом легкие, опустошал себя физически, устал и морально.

— По рукам! — провозгласил Дробов. — К Назару Спиридоновичу на уху!

По асфальту даже «козел» везет быстро и мягко. Большей частью дорога шла на подъем. Через час миновали «тещин язык», и начался спуск. Теперь почти десять километров с выключенным мотором до самого Бадана. За чертой леса, на фоне Тальян, огромное зарево. Но там не пожар, а мощные прожекторы и открытые разработки мрамора. Мрамор розовый, голубой, зеленоватый. Просматривается в толщину на сантиметр…

И Дробов, не спуская глаз с набегающей ленты асфальта, тихо, словно и не запел:

Песня звучала душевно и просто. Подкупали слова и мелодия, настраивала на раздумья о тяготах прошлого, вспоминались живые и мертвые…

Ершов откинулся на спинку сидения, закрыл глаза, и тихо, неторопливо, единым дыханием с Дробовым:

Песня кончилась и, вопреки желанию Ершова, Дробов не начал другую.

— Таню слышал однажды, — сказал Ершов. — Хороший голос.

— Хороший, — согласился Андрей. На прошлой неделе только и слышал: «Там где речка, речка Бирюса…» Или еще: «А река бежит, течет куда-то…» — Андрей рассмеялся. — Не знаю почему, но, кроме «Землянки», в ее репертуаре военных песен нет. Ты признайся: в военном романе с кого писал своего героя?

— Собирательный образ, — отмахнулся Ершов, тихо запел:

Дробов подхватил.

Дядя Назар, как всегда, был полон новостей, но на этот раз не очень весел. Топляк чуть не пробил борт рыбацкой моторной лодки. Две лопасти у винта как бритвой срезало.

— Вот творят так творят, — жаловался Ершову. — Позавчера прихватил верховик караваны сигар и тридцать тысяч кубов унес в море. Двести тонн такелажа ушло на дно.

Дробов где-то на берегу осматривал судно. Ершов сидел на колодине у костра. В спину дышала ночная прохлада, в лицо — сухой жар костра. Байнурские ночи и летом свежи.

— Соберут, — сказал Ершов, занятый своим.

— Лиственницу не соберут, ко дну уйдет, да и кедра будет не та… Кедру скоро совсем изничтожат. А белка, соболь — весь зверь ютится в кедрачах.

Ершов слушал и думал уже о кедре. Не закончил одну работу, пиши хоть вторую. Кедровый орех дает шестьдесят процентов масла, которое по качеству не уступает оливковому. Триста тысяч кубов потребность страны на бондарную клепку, на спички. А вырубается девять миллионов кубов ежегодно. Запасы кедра — всего пять процентов лесных угодий Сибири. Лиственницу трудно сплавлять, пихта тонка. Зато вырубил кедр — и сразу десять, а то и двадцать кубов «древесины». Площадь посадки кедра равна пока сотой процента вырубки. Неужели мало сосны для досок и брусьев?!

Вернулся Дробов, достал из машины меховой жилет, отдал Ершову, на себя надел телогрейку.

— Моторку исправим. А вот если топляк «Ракете» в бок угодит, то не только дров будет много…

— Андрей Андреич, бригадир давеча сказывал, в бычковые сети с полсотни омуля попало. Хотел отпустить, а он поснул.

Дробов встревожился. Запрет для того и запрет, чтобы восстановить рыбное стадо.

— Где ставили?

— На Хоготской отмели.

— К берегу ближе надо ставить. Бычок у берега держится, омуль на глубине.

Дядя Назар возразил:

— Не скажи. Подвернет косяк к берегу, и сразу центнеров двадцать загубим…

— И это может случиться…

— Новые проблемы? — спросил Ершов.

— Не говори! Поеду в Лимнологический. Надо искать, что привлекает бычка и отпугивает омуля.

— Копченая колбаса, — дружески улыбнулся Ершов.

— Тоже верно, — улыбнулся и Дробов. — Только омуль один и откажется. Он гурман. У него изысканная пища… Вчера звонил Ушаков. Принято Советом Министров постановление о строительстве еще трех крупных государственных заводов живой рыбы. Советовался, где лучше их поставить…

— Кости чего-то ломит, — вставил дядя Назар. — Погода, должно, испортится.

Ночью, действительно, на Байнур навалился морок. Утром все небо закрыла серая низкая облачность. Словно мыльная грязная пена, она плыла и плыла с востока. Байнур ощетинился гребнями волн, поседел, задрожал затаенной яростью. Близилась схватка со штормом. Откуда он налетит — с Тальян или с Байнурских хребтов?

С приспущенным флагом, на полной скорости, прошел в сторону Еловска теплоход Лимнологического института «Академик Платонов».

— Что это значит?! — забеспокоился Дробов. Он бросился в палатку, где была рация, вскоре вышел с кепкой в руке. — Кузьма Петрович сегодня ночью…

Чтобы не выдать волнения, перехватившего горло, не уронить слезу, Дробов повернулся в сторону ветра. У Ершова тоже саднило в горле. Насколько коротка жизнь, узнаешь только тогда, когда ощутишь, сколько тобой еще не сделано.

— Заводи машину, — сказал тихо Ершов. — В Еловске пересяду на поезд. Хочу к вечеру быть в Бирюсинске.

— Вместе поедем! — ответил Дробов.

Уже за поселком их обогнала «Волга» директора завода. За ней, с той же бешеной скоростью, промчалась машина главного инженера.

— Что там случилось? — крикнул Андрей водителю самосвала у моста через Снежную.

Ветер донес, как эхо:

— Авария на очистных!..

Дробов сжал баранку до боли в суставах.

Иркутск, 1961—1968.