Не названа цена

Глава третья

Выписанная Илией справка привела Леона в глубокое смятение.

Он сам не очень-то знал, что делать со своими чувствами к ней — они казались ему в высшей степени неуместными из-за того, что она была его стажёркой, и из-за того, что ей очевидно нравился Рийар. Внутри себя Леон как-то просто и обыденно пришёл к решению отложить эти чувства в сторону и не думать о них.

Илия была молодой красивой женщиной, а сочетание в ней искреннего наивного восторга перед жизнью с острым аналитическим умом, конечно, привлекали к ней внимание. Леон полагал, что вполне естественно, что у него возникло к ней влечение, но что влечение это не будет долговечным, если его не подпитывать. Со временем он привыкнет к ней, её эмоциональная яркость перестанет казаться ему привлекательной, её взгляд на вещи перестанет быть ему в новинку, — и, конечно, это ненужное ему совершенно чувство тоже уйдёт. Нужно просто переждать сейчас, не давать ему власти и силы, — и оно само угаснет.

Однако, как это часто бывает с людьми рациональными и сдержанными, Леона безотчётно влекло к себе это проснувшееся в нём живое, необычное, непривычное ему, волнующее и нежное чувство. Его, конечно, и раньше привлекали те или иные женщины, и влечение такого рода не было ему совсем уж незнакомо; но чувство его к Илии разительно отличалось от всего его предыдущего опыта этой щемящей нотой глубокой нежности к ней. Наивный, почти детский взгляд Илии на мир позволял ей быть светлым и добрым человеком, который не разучился ещё видеть в людях лучшее и верить в это лучшее. Леон совсем не хотел, чтобы Илия так навсегда и осталась в мире своих радужных фантазий о реальности; но он не хотел и того, чтобы, знакомясь со взрослой жизнью и реальным миром, она была так глубоко ранена своими открытиями, что потеряла бы свою радостность и чистоту сердца. Ему хотелось быть рядом, когда она будет делать все эти страшные открытия, и поддержать её в этот момент, и помочь ей сохранить верность самой себе.

Эта потребность поддерживать и быть рядом привела к тому, что чувство Леона к Илии было наполнено особой бережной нежностью, и нежность эта, ненавязчиво окутывая его сердце, постоянно прорывалась наружу — и он даже сам не замечал за собой этого.

Бережность эта привела к тому, что и с её справкой он имел потребность обойтись аккуратнее, чем с другими; он не убрал её в общий короб, а оставил в верхнем ящике своего стола, под рукой. Ему, к тому же, постоянно хотелось перечитать её, но он удерживал себя от этого поступка, полагая его слишком глупым и нелепым.

Впрочем, едва ли это волевое усилие могло его от чего-то спасти — справка была слишком короткой, и он с первого прочтения прекрасно запомнил её наизусть. Но, по крайней мере, он воздержался от такой влюблённой глупости, как проговаривать эти несколько строк про себя снова и снова — однако и это не спасало его тоже, потому что он помнил их, и они жили внутри него, даже если он их и не проговаривал.

И если сперва Леон сделал из реакции Илии правильный вывод — что она просто пошутила из озорства и никак не ожидала, что шутку её можно принять всерьёз, — то это постоянное проживание написанных ею слов постепенно, исподтишка, размыло его восприятие ситуации. Эти слова, чем дольше он жил с ними, тем больше казались ему искренними — как они могли не быть искренними, когда он весь был ими полон?

И так, к концу рабочего дня, в нём подспудно окрепло убеждение, что и он не безразличен ей.

Убеждение это взволновало его, и невольно он задумался, как это вообще могло бы быть — он и она.

Его влюблённое воображение охотно поселило Илию в тот дом, который он желал построить, и столь же охотно приняло Илию как часть этой старой мечты. Всего через несколько биений сердца Леону уже стало казаться, что именно Илия всегда и была самой его мечтой, а дом лишь прилагался к ней — потому что, в самом деле, что толку в доме, если его не освещает своей улыбкой жена?

Так чувство, первоначально задвинутое им в дальний ящик с пометкой «неважно, подождать, когда само угаснет» неожиданно вышло на свет и, кроме того, обрело сверкающую золотым цветом резолюцию «самое сокровенное желание».

Леон не мог теперь сделать вид, что ничего не происходит. Такая кардинальная перестановка внутренних приоритетов требовала от него действий; но каких?

Больше всего теперь Леон боялся не столько оказаться отвергнутым, сколько сделаться смешным. Было, на его взгляд, что-то пошлое в том, чтобы начать ухаживать за своей стажёркой, и вся эта ситуация внезапно вспыхнувшего служебного романа никак не соответствовала глубине и серьёзности его чувств и намерений. Дело осложнялось ещё и чувством Илии к Рийару; Леон полагал унизительным пытаться бороться с кем-то — тем более, с Рийаром! — за симпатии Илии.

В глубине же своей души он особенно боялся, что он весь — со своей серьёзностью, со своими планами на общий дом и семью, со своим рассудочным подходом к жизни, — Илии совсем не нужен, потому что ей хочется именно такого, рийаровского, бесшабашного и яркого. Дело было даже не столько в том, что это оказалось бы весьма болезненно и унизительно — проиграть Рийару на этом поприще — дело было ещё и в том, что он разочаровался бы в Илии, если бы оказалось, что она такова.

Внутри себя Леон думал уже об Илии так высоко — так высоко, как он мог думать только о своей жене и матери своих детей, — что было бы совершенно катастрофично осознать вдруг, что она совсем даже не так высока и прекрасна, как он уже успел себе вообразить.

В целом, все эти внутренние метания привели к тому, что Леон, с одной стороны, уже не мог ничего не предпринимать — потому что он был человеком, который привык бороться за свои мечты, — но, с другой стороны, прямые действия слишком его страшили. Не в силах признать перед самим собой этот страх — быть смешным и отвергнутым — Леон нашёл ему другое толкование: что он боится оттолкнуть Илию слишком резким напором и что он боится поставить её в неловкое положение при нём, если будет действовать прямо. Поэтому он решил идти окольными путями и попытаться позвать её на свидание так, чтобы это не выглядело, как свидание.

Он объяснял себе это тем, что так даёт ей возможность отказаться и не испытывать при этом неловкости перед человеком, который является её наставником и начальником; на деле же он просто давал себе возможность сохранить достоинство в случае её отказа — ведь откажет она ему не как мужчине, и это не будет чувствоваться унизительным!

— В муниципалитете в выходной устраивают вечер камерной музыки, — с совершенно безразличным и невозмутимым видом сообщил он Илии на другой день после выписывания злополучной справки. — Обычно они присылают в управление приглашение на две персоны — для установления межведомственных отношений, — весьма казённым тоном объяснил он. — Но, кажется, это мероприятие бывает интересно только мне, — иронично заключил он подход к делу и озвучил, наконец, само предложение: — Возможно, вам тоже было бы интересно пойти?

Надо сказать, что в попытке обставить дело как «старший коллега хочет приобщить стажёра к прекрасному, а заодно и помочь обзавестись полезными связями» он превзошёл сам себя, и даже весь день переживавшая о вчерашнем инциденте Илия ему поверила. Более того, она даже нашла внутри себя превосходное «объяснение» этому приглашению: мол, он просто хочет загладить произошедшую между ними неловкость, и показать, что совсем не держит на неё зла, и что по-прежнему стремится быть для неё хорошим наставником, и вот, заботится о том, чтобы она стала частью управления и была представлена в культурном обществе именно как сотрудница управления!

Его поступок показался ей вершиной благородства, и она чуть не прослезилась от умиления. С души её упал огромедный камень, мучивший её вот уже сутки.

— Звучит заманчиво, — улыбнулась она, даже не догадываясь, какой радостью светится в этот момент её улыбка.

— Что ж, тогда я за вами заеду, — разулыбался в ответ Леон, уточнив точную дату и время.

…Илии, определённо, повезло, что из-за волнения она начала готовиться к этой встрече сильно заранее. Потому что сперва она было оделась в тот же строгий костюм, который предпочитала для работы — чтобы показать себя настоящим профессионалом. Однако, крутясь возле зеркала, она пришла к выводу, что для концерта камерной музыки выглядит недостаточно нарядно.

Сперва она рванула было в сад у дома — украсить костюм цветами — но, выбирая, что бы сорвать, пришла к мысли, что цветы дела не исправят, и нужно выбрать что-то более нарядное.

Зарывшись в свой гардероб в поисках «чего-то более нарядного», она откопала весьма цветастую блузку, которую, кажется, не надевала вообще ни разу.

Строгая юбка с этой блузкой стала, определённо, смотреться наряднее, но Илии всё ещё казалось, что что-то не так.

Нерешительно потоптавшись у зеркала, она спустилась вниз, в гостиную, чтобы посоветоваться с матерью.

— Как думаешь, достаточно нарядно? — с надеждой спросила она у неё, покружившись перед ней.

Мать, отвлекшись от книжки, которую читала, оглядела её весьма придирчиво и уточнила:

— Достаточно нарядно для чего?

— Для концерта камерной музыки в муниципалитете! — воскликнула Илия, чьё волнение становилось всё сильнее с каждой минутой.

Взгляд матери ещё раз метнулся к цветастой блузке, которая никак не сочеталась в её сознании с таким концертом.

— Мне кажется, твоё чёрное платье больше подойдёт к такому мероприятию, — мягко отметила мать, которая знала гардероб дочери даже лучше, чем она сама.

— Ах, точно! — радостно подпрыгнула Илия и помчалась переодеваться.

Чёрное платье и впрямь идеально подходило для концерта. Облегающее и длинное, оно смотрелось на Илии очень элегантно. Впечатление, конечно, напрочь портили распущенные розовые волосы — платья такого рода требовали сдержанной убранной наверх причёски, но из-за своего отката Илия не могла их так собрать, они выпадали из пучка через минуту.

Оглядев новый облик дочери, мама признала, что из-за волос образ смотрится слишком небрежным для концерта в муниципалитете.

— Лучше то белое, на бретельках, — уверенно заключила она.

— То белое? — в ужасе воскликнула Илия. — Но он тогда точно решит, что я его соблазнить пытаюсь!

«То белое» платье, в самом деле, обладало некоторыми особенностями ткани и фасона, из-за которых привлекало к себе особое внимание мужчин.

— Он? — с любопытством приподнял брови отец, выглядывая из-за газеты.

Он сидел до этого в гостиной так тихо, что Илия и забыла про его присутствие.

— Мы идём с коллегой… — краснея, признала она, лихорадочно пытаясь одёрнуть рукава платья.

— С коллегой? — заинтересовалась мама. — Это тот заботливый брюнет, да?

Вспомнив про Рийара, Илия совсем смешалась. Чуть не порвав многострадальный рукав от волнения, она пролепетала:

— Нет, мой… мой наставник.

Отец буркнул что-то одобрительное и спрятался обратно за газету.

Мать прищурилась. Леона она помнила, поскольку он несколько раз воспользовался приглашением господина Мелира посещать их светские вечера.

— Так, ну-ка пойдём! — подхватила она дочь под руку и предприимчиво потащила её к гардеробу.

Там, впрочем, она почти тут же столкнулась с сопротивлением Илии.

— Но оно… оно розовое! — почти в отчаянии возразила та, когда мать вытащила из угла гардероба платье, которая Илия точно никогда в своей жизни надевать не собиралась.

Светло-розовое, нежное и нарядное, с лёгкими газовыми рукавами и декором жемчугом — оно было в высшей степени девчоночьим!

— Оно идеально для свидания! — не пожелала сдаваться мать.

— У нас не свидание! — чуть не заплакала от обиды Илия. — Мы идём как коллеги! Я не могу представлять наше управление в этом… — она дёрнула газовую дымку верхней юбки. — В этом легкомысленном кошмаре!

Дождавшись, когда дочь закончит со своим протестом, мать невинно отметила:

— Надо же, а мне почему-то помнится, что начальница вашего управления всегда именно в таком и ходит!

В самом деле, все наряды госпожи Юлании обычно отличались большой женственностью, и Илия вообще не могла припомнить, чтобы хоть раз видела на ней строгий костюм.

— Так что ты как раз покажешь свою верность общему духу вашего управления! — нашла нужный аргумент мама.

Тут Илия ничего не могла возразить. Ей действительно очень хотелось быть похожей на госпожу Юланию, поэтому, в конце концов, она согласилась переодеться.

Без всяких неожиданностей, платье шло к её волосам изумительно.

Воодушевлённая мама, довольная тем, что дочка в кои-то веки оделась прилично, продолжила порхать вокруг неё, в попытках сделать макияж и добавить украшений.

Илия отмахивалась, открещивалась и так часто говорила, что «это не свидание!», что мама окончательно убедилась в том, что именно свиданием это и было.

В итоге в подготовке Илии к вечеру оказалась задействована вся семья: брат выбрал цветы для декора её непослушной причёски, а отец выступил экспертом по подбору подходящих к образу украшений.

Постоянно краснеющая и лепечущая что-то смущённое Илия совершенно укрепила их в мнении, что она совершенно влюблена в собственного наставника — и, как это делалось очевидно из его приглашения, вполне взаимно.