Не названа цена

Глава девятая

Не то чтобы Рийара можно было отнести к влюблённым — он, по совести сказать, и вообще принадлежал к тому типу людей, которые не склонны влюбляться, — но его действительно глубоко задело сближении Илии с Леоном.

Не то чтобы ему было какое-то дело до Илии — у него, по совести сказать, хватало куда как более актуальных проблем, которыми были до отказа забита его голова, — но он всё равно чувствовал себя обманутым, отвергнутым и униженным.

Илия в его глазах была средством поквитаться с Леоном. Показать, что все эти многочисленные достоинства, коими блещет Леон и кои вызывают такой восторг общественности, не значат ничего — потому что в конечном итоге женщина не выберет такого мужчину.

Казалось бы, у Рийара хватало областей, в которых он превосходил Леона — чего стоили только боёвка и магия! — но всё же ему всегда казалось, что он на сто шагов позади сводного брата. Возможно, потому что сам Леон проявлял и к фехтованию, и к магии стойкое равнодушие, поэтому Рийар не чувствовал победы. Какая разница, что он преуспел на этих полях, если противнику это было безразлично?

Вот женщины — женщины! — это совсем другое.

Точнее, нет, не совсем так. До недавнего времени Леона вообще никак не задевала популярность Рийара среди дам — он смотрел на любовные похождения братца снисходительно и равнодушно. Но теперь! Когда нашлась женщина, которой удалось зацепить его за живое! О, это было бы самой настоящей победой — и, казалось, Рийар уже почти её одержал!

Он был совершенно уверен, что сумеет удержать её при себе, даже не дуря ей головы. В Леоне не было ни капли обаяния. Даже его уверенность в себе была какой-то приглушённой, запрятанной за завесу скромности, из-за чего от него ни исходило ни грамма той сумасшедшей мужской энергетики, которая непреодолимой силой влекла к уверенным и сильным мужчинам любых женщин.

Кого и как мог привлечь Леон? Скучный, до одури правильный зануда, неспособный ни на широкие жесты, ни на яркие поступки, ни хотя бы на красивые слова! Рийар не раз и не два наблюдал, что даже женщины, сперва заинтересованные в Леоне из-за его карьерного положения и ума, быстро этот интерес теряли, попытавшись сойтись с ним ближе и обнаружив эту скучную добропорядочность без фантазии и чувства.

Рийар не считал Леона за соперника на этом поле — их силы были совершенно несопоставимы! Это как фехтовать с ребёнком!

…и что?

Тем досаднее и унизительнее было понимать, что эта розововолосая дурёха всё-таки умудрилась чем-то прельститься в его сером и занудном братце!

Как, чем, каким образом?!

Илия была важна Рийару как знак его победы над Леоном. Он был уверен, что она принадлежит теперь ему, и что он её не потеряет — даже после своих откровенных признаний в том, что он сближался с ней только ради того, чтобы насолить Леону. Далёкие звёзды, да когда девушки в такой ситуации слушали ум! Её же, напротив, должны были потрясти и его неожиданная искренность, и сила его чувств, и его терзания! Она должна была проникнуться и привязаться к нему ещё сильнее, пытаться снова и снова доказать ему, что достойна его чувств, из кожи вон лезть, чтобы добиться его расположения и одобрения!

А она!

Подумать только!

Рийар, наворачивавший круги вокруг корпусов управления, стиснул зубы и остановился.

Мысль о том, что Илия отвергла его весьма недвусмысленно, и что, более того, она отдала предпочтение этому серому сгустку лицемерия, была непереносима. Не доверяя ногам, которые, казалось, так и норовят подвести, он плюхнулся на скамейку в увитой плющом беседке и скривился.

Всё шло не так и не туда — и он совсем уже не был уверен, что всё это можно вырулить хоть каким-то образом туда, куда надо.

Хуже того.

Он уже и не был уверен в том, что знает, куда ему надо выруливать.

Он вообще уже ни в чём не был уверен.

Внутри него рвались и метались эмоции — разрушительные и отчаянные — запертые, как в клетке, в его безнадёжности, и пожирающие его самого.

Но вдруг в эту бурю вплёлся тёплый лучик сочувствия и поддержки.

Рийар устало прикрыл глаза, не желая глядеть на ту, что несла ему эту поддержку и от кого он ни мог укрыться.

Айриния села на другую скамейку в беседке. Сквозь ресницы он глянул на неё и обнаружил, что она смотрит в сад. Впрочем, очевидно, она по его эмоциям догадалась, что он подглядывает, потому что с её стороны пришла лёгкая добродушная насмешка.

Рийар опять закрыл глаза плотно и позволил себе раствориться в её эмоциях — спокойных, тёплых и ровных. У него у самого никогда не было таких — внутри него всегда всё рвалось, металось, мучилось, неслось на бешеных скоростях, кололо острейшими иглами нервы!

Эмоции Айринии были совсем другие. Там, где у Рийара все силы устремлялись в одну колющую точку — у неё эти силы тонким слоем распределялись по всему пространству. Там, где у него всё вертелось и подменяло одно другое, — у неё наблюдалось статичное постоянство. Там, где у него был взрыв — у неё горело ровное согревающее пламя.

Рийар тонул в её эмоциях.

Нет, не тонул: бросался в них, как человек, на котором загорелась одежда, бросается в воду. Он, принимая её эмоции как свои, чувствовал себя в этот момент спасённым, и сам не понимал, как такое возможно.

Он не планировал и не мог планировать такого результата от своей магии. Он хотел поглумиться над ней, и, как ему думалось, составил идеальный план мести.

Рийару самому случалось неоднократно ловить откаты, блокирующие эмоции, и он по себе знал, как мучительна эта тотальная внутренняя блокада и с каким острейшим наслаждением возвращаешься к жизни, когда этот откат проходит. Ему подумалось, что это будет весьма забавно: сделать себя единственным человеком, к которому Айриния сможет испытывать эмоции.

Это было бы изощрённой и жестокой пыткой. Она не смогла бы бороться со своей потребностью испытать хоть какие-то эмоции и стала бы ходить за ним жалкой собачонкой, поверженной и беспомощной.

Он не ожидал, что она сможет чувствовать и его эмоции тоже, и не понимал, как из его запроса магия могла вытворить такую нелепость. Если бы ему хоть на миг закралась в голову мысль, что магия такого рода может иметь такой коварный побочный эффект — он никогда в жизни не стал бы её использовать!

Это было слишком страшно, оказаться вмиг настолько беспощадно раскрытым.

Это было настолько невыносимо, что он, пожалуй, просто и прикопал бы её в том же изоляторе — или, во всяком случае, настоял бы на том, чтобы Леон дал ход его заявлению, и чтобы Айринию осудили и выслали. Лишь бы никогда больше не сталкиваться с ней.

Если бы не это идиотское ровное понимающее сочувствие.

Он ждал от неё ненависти — это было бы логично. Он ждал презрения — тут уж не потому, что это было логично, а потому, что он сам на её месте одарил бы противника презрением. Он ждал, в конце концов, высокомерия, насмешки, чего угодно!

А она, сперва превратившись в чистое воплощение зашкаливающего страха, едва придя в себя от этого страха, ответила на его раскрытость пониманием и сочувствием!

Непритворным, нелицемерным — она не могла солгать эмоциями.

Она единственная, кто увидела его таким, какой он есть на самом деле — просто потому что у него не было ни единого шанса закрыться — и кто в ответ дал ему понимание и принятие.

Он не мог от этого отказаться, хотя ненавидел себя за это.

Он тянулся к её пониманию всем своим нутром, всей внутренней силой своего сердца, и сердце его — должно быть, впервые в его жизни, — находило покой в тех тёплых спокойных волнах, которыми была полна её душа.

Душа, которая так не вязалась с тем, что он о ней знал, с тем, что она демонстрировала окружающим, с тем, что было снаружи — и что он теперь отметал, как шелуху, потому что видел суть.

Они просто сидели рядом в увитой плющом беседке. Он, расслабленно откинувшись на бортик, так и не открывал глаз — в последнем протесте против своей беспомощности и открытости перед ней. Она любовалась парком и играла сорванным цветком, наблюдая, как лучи солнца проходят сквозь его тонкие нежные лепестки.

Её мучили его перемешанные между собой эмоции, в которых бешеная мольба перемежалась с мучительным стыдом, а вспышки надежды сталкивались со столь же яркими вспышками ненависти и презрения к самому себе. Она не могла не жалеть его теперь, когда видела его таким, и пыталась сделать для него то немного, что могла — просто быть рядом и пытаться поддержать его своим сочувствием и пониманием.

Она не знала, с чем связаны бушующие в нём эмоции и не имела никакой реальной возможности чем-то ему помочь; но оставаться в стороне она тоже не могла. Придя сегодня в управление на вызов и уловив краем сознания бушевавшую в нём бурю, она пришла к нему просто потому, что человек — никакой человек, что бы он ни натворил и каким бы он ни был! — не должен оставаться наедине с самим собой в такие моменты.

Айриния не отличалась всепрощением — скорее уж наоборот — но не могла оттолкнуть человека, который тянулся к ней так отчаянно.

Уйдя в его эмоции и в созерцание цветка, она не сразу заметила появление Леона, который отправился на поиски давно вроде бы явившейся на вызов магички.

Со стороны Рийара полыхнуло обречённой завистью, ненавистью и каким-то едким подспудным страхом. Айриния с любопытством обернулась.

— Что у вас тут происходит? — в недоумении спросил Леон, переводя взгляд с Рийара на неё. Во взгляде этом ощутимо сквозила тревога, и Айриния поняла, что он беспокоится за неё.

— Ты не поверишь, — лениво протянул Рийар, вальяжно вытягивая ноги, — но я тоже умею решать свои конфликты цивилизованно.

— Не поверю, — мрачно согласился Леон, пронзая брата подозрительным взглядом. Меньше всего на свете он ожидал, что Рийар сможет забыть поступок Айринии — значит, как бы ни выглядело то, что он теперь наблюдал, это обязано было быть частью изощрённого плана мести.

Айриния не слышала слов Рийара, но чувствовала с его стороны усталое злое раздражение — и снова пробивавшийся сквозь него страх.

— Айриния? — меж тем, обратился к ней Леон, явно опасаясь, что Рийар уже её как-то заколдовал.

— Простите, — повинилась она, вставая. — Мы хотели обсудить имеющий между нами место конфликт, поэтому я задержалась.

Слова её удачно сошлись с версией Рийара. Обескураженный Леон не знал, что на это сказать.

— Валяй, забирай, — насмешливо протянул Рийар, разглядывая брата с нехорошим прищуром. — Хотя твоё расследование никакой магией не спасёшь!

Айриния с удивлением повернулась к нему. Она не слышала слов, но почувствовала лихорадочную тревогу на грани истерики.

— Ничего, — недовольно парировал Леон, — в самом дурном случае я просто проверю всех сотрудников управления магией.

На миг от Рийара полыхнуло страхом — почти ужасом — тут же сменившимся пониманием и полным иронии чувством самодовольства.

Страх и тревога совсем исчезли; на первый план вышло именно это бескрайнее довольство собой и облегчение.

— Валяй-валяй, братец! — насмешливо подначил он Леона, встал и, не прощаясь, ушёл.

Айриния замерла в растерянности, но по мере его ухода эмоции гасли.

Когда последний отголосок чувств растворился в привычном безразличии, в мыслях её окрепло убеждение, что Рийар точно знает о краже артефакта куда больше, чем говорит.