Не названа цена

Глава седьмая

То, что разговор между братьями не просто не задался, а прошёл совершенно кошмарно, Илия поняла по одному взгляду на Леона.

Бледный и опрокинутый, он вошёл в кабинет, не глядя на неё и, кажется, даже не вспомнив про неё, по дороге к своему месту чуть не впечатался в стол, обошёл его явно машинально и, наконец, сел — очень странно, словно на краешек стула, прямо и неестественно.

Сердце Илии дрогнуло тревогой. Рийар, конечно, кого угодно мог довести своей обычной язвительной манерой — но Леон всегда выглядел таким спокойным, таким защищённым от этой манеры, таким недоступным для рийаровского острословия! Что же нужно было вытворить, чтобы пробить эту оборону?

Леон, меж тем, чем дальше, тем больше её пугал — он просто смотрел с бессмысленным выражением в пространство и размеренно моргал, и ей даже закралась в голову мысль, что Рийар, чего доброго, заколдовал его.

Не зная, как теперь поступить, но понимая, что нужно всё же что-то сделать, Илия неловко встала и нерешительно подошла к столу Леона. Он, кажется, вообще не заметил её перемещений.

— Леон? — полным страха и тревоги голосом окликнула она.

К её большому облегчению, он вздрогнул и пришёл в себя; растерянный и болезненный его взгляд обратился к ней, и сердце её сжалось под этим взглядом.

— Всё настолько плохо? — с сочувствием резюмировала она, желая обнять его, чтобы хоть как-то утишить его боль, но не решаясь на этот шаг.

— Ничего хорошего, — сдержанно кивнул Леон, потирая лоб и щурясь, словно возвращение в реальность далось ему болезненно и непросто.

Некоторое время стояла тишина. Илия смущённо переминалась с ноги на ногу, не имея сил ни отойти, ни предложить помощь. Она тревожилась за него, хотела его поддержать, хотела сказать, что она рядом, что он всегда может на неё положиться — но ей самой казалось, что это нелепо и по-детски, и что кому может быть нужна её паршивая поддержка?

Он молчал, потому что не знал, как поделиться тем, что выжигало сейчас его сердце до пепла, потому что отчаянно желал её поддержки — но боялся и стеснялся сказать об этом прямо.

— Никогда не было так тяжело, — наконец, решился признаться он, не глядя на неё.

От боли за него она вздрогнула.

— Чем я могу помочь? — спросила она молящим голосом, в котором отчётливо чувствовалось, что истинная формулировка её намерения сводится к просьбе: «Пожалуйста, пожалуйста, позволь мне хоть что-то для тебя сделать!»

Леон дёрнул плечами, встал и подошёл к проёму, глядя на вечерний сад.

— Чем тут поможешь? — почти беззвучно спросил он, но она услышала, и плечи её поникли.

Ему ужасно, ужасно, невыносимо хотелось, чтобы она просто его обняла, но он не решился её об этом просить. Вместо этого он повернулся к ней и признался — всё равно этого было не скрыть, и она бы об этом узнала на другой день:

— Я должен буду завтра его арестовать. Это он украл артефакт.

Признание это оказалось для Илии совершенно неожиданным. Она замерла, пытаясь переварить эти слова и осознать реальное положение дел, но ей всё не получалось принять эту правду.

Рийар — украл артефакт? Как же так? Он же служил в управлении! Он же помогал с расследованием! Он же!..

Он был язвительным, насмешливым, эгоистичным, вредным, холодным, раздражающим типом, но!..

Но как он мог быть преступником?

Как он мог врать им всем?

Врать каждый день, так непринуждённо и естественно?

«Сколько ещё мерзостей он должен сделать, чтобы я перестала верить, что он не плохой человек?» — горько подумала Илия, вспоминая, как часто и как настойчиво оправдывала его после всего, что узнавала о нём.

— Что ж, по крайней мере, мы успешно закроем это дело, — постаралась она придать своему голосу хотя бы оттенок бодрости, но не преуспела: голос её дрогнул подступающими слезами.

Ей было больно и горько, что Рийар снова предал её — опять! — несмотря на то, что она так в него верила!

Да нет же… нет! Не предал! Он врал ей с самого начала и использовал её с самого начала! Чтобы быть в курсе расследования!

Судорожно всхлипнув, Илия прижала ладонь к губам, вспоминая, как часто он словно ненароком, небрежно заводил разговор об этой краже, как проявлял свою осведомлённость, делая вид, что помогает, — чтобы непринуждённо выудить из неё больше подробностей и быть в курсе, не напало ли следствие на какой-то важный след.

«Даже не для того, чтобы побесить брата, — чтобы быть в курсе!» — осознала она его игру с ней с начала и до конца, и слёзы сами собой хлынули из её глаз.

Она поспешно отвернулась, пытаясь спрятать их от Леона, но, конечно, не преуспела.

Он мог справиться с тем, что сам нуждался в её поддержке, мог скрыть от неё свои чувства и пренебречь своими потребностями. Но её горя — её горя он не выдержал. Сердце его сжалось мучительно, и он ринулся к ней и обнял её раньше, чем успел обдумать, уместно ли это и допустимо ли. Все его побуждения в этот момент свелись к одному: защитить её.

Это было довершающим жестом, который окончательно добил самообладание Илии. Почувствовав его заботу и поддержку, она уже не смогла справиться с овладевшими ею эмоциями; уткнувшись ему в грудь, она зарыдала, не имея сил держать эту боль в себе.

Он прижал её к себе крепче; в голову его пришла убийственная мысль, что она так горюет от того, что всё-таки любит Рийара.

«Он всё-таки добился своего», — с холодом в сердце подумал Леон.

— А я ему верила, верила, верила! — всхлипывая, проговорила вдруг Илия. — Ты меня предупреждал, так часто предупреждал, а я всё равно — верила!

В этот момент его не согрело даже вырвавшееся из неё «ты».

— Почему я такая наивная дурочка, почему? — не унималась Илия, вжимаясь в него крепче в поисках защиты и опоры.

— Ты не дурочка, — не выдержал он этого самоуничижения, гладя её по волосам. — Ты добрая и во всех видишь добро. Это показатель силы, а не глупости.

Как это всегда с нею бывало, его слова ободрили её и дали ей надежду и опору.

— Но ведь… в нём правда было что-то хорошее? Мне не казалось, нет? — растеряно спросила у него она, надеясь получить подтверждение, что она, во всяком случае, не придумала что-то на ровном месте, а действительно увидела в Рийаре лучшее из того, что в нём действительно было.

— Если человек — преступник, это не значит, что в нём нет ничего хорошего, — перешёл на привычный менторский тон Леон. — Рийар организовал ограбление и обманывал нас, но это никак не отменяет его ума, изобретательности, заботы по отношению к людям, за которых он принял ответственность. В нём, разумеется, есть хорошее, — уверенно заключил он, хотя каждое доброе слово о предавшем его брате жгло его сердце стыдом и болью.

Но это были его стыд и боль — и они никак не касались Илии — и он не собирался её ими отравлять.

От его слов Илии полегчало. Дело, видимо, было не в том, что она совсем-совсем обманулась в Рийаре — дело было в том, что она не догадалась, что увиденные ею в нём хорошие черты не означают, что он весь положительно хорош!

— Я бы даже сказал, — скрепя сердце, заставил себя признать Леон, — что он совсем не так плох, как кажется тебе сейчас. В конце концов, — отметил он, — у него действительно более, чем у кого бы то ни было, хватало причин страстно желать получить этот артефакт.

Илия вздрогнула. Она совсем забыла! Ну конечно! Этот артефакт должен же был гасить откаты! Конечно, конечно он был очень нужен Рийару! Она же сама, сама, записала в свои подозреваемые абстрактных «людей, которые часто ловят откаты»!

— Спасибо, — смущённо поблагодарила она и подняла на него заплаканные глаза. — Ты, как всегда, вселяешь в меня мужество!

Он уже было открыл рот, но она, догадавшись, что он собирается сказать, возмущённо перебила:

— И только попробуй заявить, что просто хорошо делаешь свою работу!

Леон выразительно поднял брови: а что, разве он не хорошо справляется со своей работой?

— Ты делаешь для меня гораздо больше, чем просто наставник! — проникновенно заявила она, и тут же, раскрасневшись от смущения, уткнулась в него обратно, чтобы не смотреть ему в глаза, которые слишком откровенно теперь говорили ей о его любви.

Это, впрочем, ей не помогло: пусть она и не видела теперь его глаз — она чувствовала его лихорадочный взволнованный пульс, который кричал о его чувствах даже громче, чем это делал его взгляд.

— Возможно, — вопреки этому бешеному несущемуся куда-то стуку, голос его звучал ровно и почти безразлично, — мои чувства к тебе несколько… отличаются от тех, которые наставники испытывают к своим стажёрам.

Теперь уж и её сердце от волнения понеслось вскачь галопом.

— Да, определённо, — срывающимся голосом согласилась она.

Леон явно ждал не такой реакции и несколько замялся, потом отметил:

— Ну, не то чтобы я это как-то скрывал.

Он, кажется, хотел сделать какое-то объяснение; но перебудораженная Илия, нервы которой закрутились в тугой комок от всех этих почти прямых признаний, не смогла выдержать этого напряжения.

В ней было в этот момент слишком много чувств и эмоций, которые бились в её ушах напряжённым натянутым пульсом, который, казалось, сейчас пробьёт и голову, и тело изнутри — и она рванула к Леону в поисках его губ и неловко поцеловала его.

Смелое это движение, кажется, лишило её последних сил, потому что тут же она и обмякла в его руках, разве что в обморок не упав. Поцелуй получился коротеньким и неловким, и он даже не успел на него отреагировать — даже не успел толком осознать, что именно она делает.

Он замер, боясь истолковать её действия в положительном ключе и обмануться.

Она, впрочем, едва придя в себя от собственной смелости, бросила на него беглый взгляд из-под ресниц — и потянулась к нему снова.

Тут уж ошибиться было нельзя, и в этот раз её робкие губы, едва коснувшись его, были увлечены им в поцелуй уверенный и долгий.

Они оба, впрочем, так и не рискнули вернуться к разговору — но, во всяком случае, умудрились зацеловать друг друга до совершенно одуряющей звенящей пустоты в голове.

Боль каждого из них отступила в темноту подсознания и скрылась на время, даря им так необходимую теперь передышку.