Не названа цена

Глава одиннадцатая

Илия, определённо, полагала, что должна поговорить с Леоном о Рийаре, но совершенно не знала, как подойти к этой теме. Она ведь уже вроде как заговаривала с Леоном об этом, и он вполне однозначно высказал своё мнение по этому вопросу, и она вполне могла понять, почему он занял столь жёсткую позицию. Рийар всегда вёл себя с ним совершенно недопустимо, и не отказывал себе в том, чтобы строить брату козни; но тут уж он точно перешёл все и всяческие границы! Поэтому Илия, конечно, могла понять Леона, и находила его позицию справедливой и честной.

Однако она не могла выкинуть из головы ту мысль, что Рийар…

Что — Рийар?

Раскаивался ли он в том, что сотворил?

Переменился ли он внутренне?

Стал ли он видеть свои поступки под другим углом?

«Я не буду оправдываться», — вспомнились ей его собственные слова. Значит, он всё ещё считает себя правым?

Он не показался ей человеком, который считает, что был кругом прав, и что это идиоты вокруг него ничего не понимают. Он скорее выглядел, как человек… который смирился и принял.

У Илии вырвался нервный смешок.

Смирившийся Рийар? Она, должно быть, бредит!

Если предположить, что Рийар может раскаяться, ещё можно было — даже безо всяких допущений! — то предположить, что он смирился!

…однако он выглядел именно так. Она не заметила, чтобы он тяготился своим новым положением, или злился на коллег и сослуживцев, или досадовал — по правде сказать, она впервые видела его настолько мирным и спокойным, как будто в кои-то веки его вообще всё устраивает.

Нет, она не знала, что сказать об этом Леону, — и, тем более, ей было страшно показаться навязчивой, лезущей не в своё дело и вообще… Вдруг он подумает, что она считает, что, раз они теперь встречаются, то она имеет право лезть ему в душу, давать наставления, критиковать его решения и так далее! Её аж передёргивало от мысли, что он может интерпретировать её потребность примирить их с Рийаром таким образом.

И вдруг — самое кошмарное! — вдруг Леон подумает, что она заступается за Рийара, потому что всё ещё влюблена в него?

Это казалось ей самым ужасным и катастрофичным; она бы точно чувствовала себя увереннее и спокойнее, если бы в прошлом у неё не было этой влюблённости, которая, как ей теперь казалось, компрометировала сам факт её сочувствия к Рийару.

И, хотя Илия вроде бы решила, что не будет ничего говорить Леону, факт её внутренней борьбы от него не укрылся — она так ёрзала, бормотала себе под нос и дёргала свои розовые волосы, что её волнение было очевидно, как и причина этого волнения.

— Возможно, — наконец, решил он прервать её мельтешение, — ты поделишься со мной тем, что такого тебе наговорил Рийар?

Илия вздрогнула, как будто он застал её на месте преступления — в её глазах так и было, потому что она всерьёз уже полагала преступным так много размышлять о другом мужчине, пусть и не в романтическом ключе.

— Жалко его, — буркнула она, чтобы объясниться.

Леон равнодушно пожал плечами:

— Он сам себя привёл в это положение, и теперь пожинает справедливые плоды собственных поступков, — отметил он голосом весьма прохладным и даже жёстким, поскольку и ему было жалко Рийара, но он не желал признавать в себе это чувство.

Она смешалась, принимая внутри себя правоту Леона, но всё же позволила себе отметить:

— Мне кажется, да, он сам это прекрасно понимает.

— Ну! Хорошо, если так, — не стал спорить Леон, который, впрочем, сильно сомневался в способности Рийара оценивать свои поступки и их следствия адекватно.

Хотя сухая эта беседа никак не располагала к её продолжению, Илия всё же решилась.

— Мне кажется, — робко призналась она, — он очень переживает… из-за твоей холодности к нему, — осторожно сформулировала она.

Леон удивлённо приподнял брови:

— Рийар? Переживает из-за моего к нему отношения? — он неловко улыбнулся, словно Илия пошутила, но не очень удачно. — Далёкие звёзды, вот в это я точно никогда не поверю!

— Почему? — тихо, почти беззвучно спросила Илия.

Ей очень не хотелось ему возражать и очень не хотелось ставить его слова под сомнения — но всё же она была совершенно уверена, что Рийар переживает, и очень глубоко.

Устало потерев лоб, Леон встал и подошёл к её столу, чтобы быть к ней ближе; присел на краешек столешницы.

— Илия, — проникновенно объяснился он, — я много лет тщетно пытался наладить с ним отношения, но он отказывался от любых моих попыток. Он ненавидит меня, и сказал мне об этом прямо, так что не думаю, что его действительно могут беспокоить мои чувства или их отсутствие.

Она посмотрела на него весьма жалобно и напомнила:

— Ты же сам говорил, что он иногда от откатов не понимает, что несёт. Мне кажется…

Она умолкла, потому что лицо его сделалось жёстким и холодным.

«Я всё-таки лезу не в своё дело», — горько подумала она, расстроившись, что так долго приставала к нему с неприятной для него темой.

Леон, видимо, разгадал её чувства, потому что, перегнувшись в её сторону, погладил её по щеке и с весёлой лаской в голосе отметил:

— Я понимаю, что ты переживаешь, и за меня, и за него. Это очень ценно для меня, Илия.

Все сомнения и терзания тут же оставили её; это признание того, что она сказала не глупость и не была навязчивой, и что он разглядел то, что ею двигало, было для неё чрезвычайно важным.

Они закрыли эту тему, но разговор этот поселил в сердце Леона сомнения.

Он был совершенно уверен в том, что только что сказал Илии — что Рийар не может переживать по этому поводу, потому что ненавидит его.

Однако Леон был высокого мнения о наблюдательности Илии и её умении делать верные выводы. Он рассудил, что она точно не на пустом месте вообразила себе эти рийаровские переживания, и что, возможно, дело действительно обстоит не так, как ему думалось.

«Но какая мне теперь, в сущности, разница? — попытался он убедить сам себя, что нет смысла об этом размышлять. — Дело уже решено, и ничего не изменишь».

Но аргумент его был насквозь лживый — разница была.

Одно дело — поставить жирную точку там, где не осталось ничего, кроме ненависти.

Другое — даже не поговорить с человеком, который, возможно, страдает и нуждается в этом разговоре.

«Знаешь, слышать это было больно», — всплыли в его голове слова Рийара. Тогда он отмахнулся от них — потрясение его от признаний Рийара было слишком сильным и глубоким, и он не был способен всерьёз слышать, что ему говорит брат. Тем более, что слова эти звучали издевательской насмешкой после явно выраженного желания убить.

«Ты же сам говорил, что он иногда от откатов не понимает, что несёт», — зазвенели в его голове слова, недавно сказанные Илией.

Могло ли такое быть?

Рийар был явно перебудорожен в тот день, и Леон наблюдал в его исполнении все градусы истерики. Мог и на эмоциях бросить злые слова — желая причинить боль, любой ценой.

«Это всё же было странное признание», — вынужден был со скрипом согласиться с доводами разума Леон.

В конце концов, он постановил сам в себе, что лучше в очередной раз стать мишенью насмешек идиотского брата, чем жестоко отказать теперь в разговоре и прощении человеку, который мучается и нуждается в этом разговоре.

Он взял у госпожи Юлании допуск — та проговорила что-то ободряющее про человечность, но Леон прослушал эту сентенцию, слишком занятый своими мыслями, — и отправился к изолятору.

Однако, чем ближе он к нему подходил, тем глубже им овладевали сомнения.

Ему вспоминались бесчисленные ситуации, когда он уже пытался так сделать первый шаг к примирению и налаживанию отношений — и чаще всего Рийар просто отвергал его с язвительной насмешкой, а если и принимал, то фальшиво, чтобы потом обмануть и посмеяться над доверчивым братцем вдвойне.

«Сколько раз я буду на это вестись?» — хмуро подумал Леон, глядя на уже видневшийся изолятор.

В голове его нарисовалась картина: должно быть, Рийар просто хочет оставить последнее слово за собой. Его тогда слишком задело, что Леон недвусмысленно заявил, что не простит его, и на этом их отношения закончены — полно! да были ли у них хоть когда-то отношения? — что закончились попытки Леона эти отношения установить.

Должно быть, это остро задело Рийара, и он решил потешиться под конец — наверняка ему несложно было внушить Илии мысль, как он страдает от жестокости брата.

С точки зрения Рийара это должно было получиться особенно забавно — напоследок поддеть Леона тем, что вот, смотри, я всё ещё имею власть над твоей женщиной! Я внушил ей то, что желал, и она стала послушным орудием моей воли, играющим против тебя!

Леон вздрогнул от отвращения и боли и скомкал свой допуск.

Он слишком часто ловился в этот капкан. Рийар делал так постоянно. Верить ему — не уважать себя.

Славно бы он посмеялся, обнаружив, что план его удался, и Илия сыграла как по нотам задуманный им спектакль, а Леон послушной собачкой побежал примиряться!

«Как я сразу не узнал эту западню», — зло сжал зубы Леон, которому было теперь досадно, что он так далеко зашёл, проникнувшись мыслью о якобы страдающем брате.

Горечь от мысли, что он не раз уже так попадался, совсем затопила его, скрывая в своих волнах крохотную, слабую искорку надежды на то…

«Нет, больше я на это не куплюсь!» — твёрдо и отчаянно решил Леон, решительно давя в себе остатки этой надежды, и резко развернулся, чтобы уйти.

К большой своей досаде он обнаружил, что за ним наблюдают: невдалеке стояла задумчивая Айриния и смотрела прямо на него.

Это был чрезвычайно неприятный факт, но Леон определил, что не обязан объясняться перед стажёркой, поэтому, стиснув зубы, он просто отправился обратно.

Однако, когда он проходил мимо неё, она вдруг заговорила:

— Так долго досаждавший вам брат, наконец, заперт и никому больше не сможет помешать — но вас это не радует, господин старший следователь?

Это было слишком личное замечание, и Леон остановился, чтобы обратить на неё взгляд «берегитесь, вы забываетесь!»

Уловившая значение этого взгляда Айриния грустно усмехнулась, отвела глаза в сторону изолятора и тихо сказала:

— На удивление, при этом вы так похожи.

Это была крайне неожиданная мысль — Леон всегда полагал, что они с Рийаром являются полными противоположностями друг друга, — поэтому вместо того, чтобы уйти своим путём, он переспросил:

— Похожи?

Айриния повела плечами и ответила:

— Оба хотите быть услышанными и понятыми. Только, — с горькой иронией отметила она, — слышат все только вас, а не его.

Леон подумал, что это уж через край, и её странные обвинения — а он услышал в её словах именно обвинение, — совершенно нелепы и беспардонны! Он открыл было рот, чтобы призвать её к порядку, но она по выражению его лица догадалась и извинилась раньше, чем он начал говорить:

— Простите, я забываюсь, — с неловкой жалкой улыбкой признала она. — Просто… — она опять обратила взор к изолятору. — Очень горько понимать, что он так хотел быть услышанным, так страстно желал этого, так отчаянно пытался докричаться до мира… а теперь заперт и оставлен, и его уж точно больше никто не услышит.

Леон подумал, что, видимо, Рийар как-то умудрился успеть закрутить с ней роман, и именно поэтому она так остро приняла эту ситуацию к сердцу.

— Нынешнее положение Рийара стало следствием его поступков, — спокойно обозначил он. — Возможно, если он в самом деле так хотел быть услышанным, ему стоило вести себя как-то иначе? — не удержался он от шпильки.

Влюблённые девицы, конечно, раз за разом упорно романтизировали Рийара, но Айриния, кажется, решила превзойти их всех!

Как он и ожидал, аргументы разума на неё не произвели впечатления.

— Так ведь, господин старший следователь, если тебя раз за разом не слышат — ты пытаешься кричать всё громче и громче, не правда ли? — призвала она его подтвердить эту мысль.

Леон нахмурился, потому что мысль была логичной.

— Вам сложно понять, потому что вас-то все сразу слышат, — продолжила говорить Айриния. — Но поверьте мне как человеку, которого в принципе никто никогда не слышит — это и впрямь толкает на отчаянные мысли и поступки.

— Я вас сейчас слушаю, — прохладно отметил Леон, которому её слова почему-то показались укором — во всяком случае, внутри его души поднялось какое-то непривычное, сосущее чувство вины.

Она посмотрела на него грустно, потом безрадостно улыбнулась и уточнила:

— Слушаете, но не слышите. — И с горькой иронией добавила: — Кто вообще воспринимает всерьёз слова таких, как я? Простите, — впрочем, опомнилась она и снова повинилась. — Я сама не своя.

Обозначив в качестве прощания что-то, похожее на реверанс, она прошла к изолятору, но не внутрь — то ли у неё не было пропуска, то ли она и не собиралась заходить. Вместо этого она села прямо на землю, облокотившись на стену и прикрыв глаза. Вся её поза и выражение лица отражали крайнюю степень усталости и уныния.

Леон некоторое время смотрел на неё, не в силах уйти. Что-то всколыхнулось внутри него в эту короткую беседу, и он сам не мог понять, почему теперь испытывает такую смесь волнения, беспокойства, вины, страха и тоски — ведь, кажется, она говорила одни только глупости, какие влюблённые девушки говорят, пытаясь выгородить своих возлюбленных.

Развернувшись и тряхнув головой, Леон отправился обратно в управление.

Однако сказанные Айринией слова всё не шли из его мыслей. Невольно они дали ответ на его застарелый болезненный вопрос — почему Рийар ведёт себя таким идиотским образом.

Всю жизнь Леон задавался этим вопросом — и не мог найти ответа. Всю жизнь раздражался от идиотского поведения брата и пытался призвать его к порядку. Всю жизнь не понимал, почему Рийар не может просто вести себя нормально.

Просто вести себя нормально — так, как ведёт себя сам Леон.

Он придумывал множество объяснений: просто хочет побесить, просто издевается, просто хочет быть в центре внимания, просто обожает чужое восхищение. В общем, всё это сводилось к тому, что Рийар — обыкновенный выпендрёжник, и просто дня прожить не может без того, чтобы не привлечь к себе внимание очередной эпатажной выходкой.

«Привлечь к себе внимание», — похолодев, осознал Леон.

Привлечь к себе внимание.

Не потому, что он им упивается, а потому, что просто хотел, чтобы его, наконец, хоть кто-то услышал.

Рийар просто хотел быть услышанным — но его никогда, никогда не слышали.

И всё, всё его поведение, до последнего выпендёржного жеста, до последней язвительной улыбки, — оно же буквально кричало об этом!

Но Леон не желал его слышать — и только затыкал его своими замечаниями, своими попытками сделать его «нормальным», своим желанием призвать его к порядку, — а теперь уже стало поздно.

Теперь Рийара никто уже не услышит.

Он заперт; пока только в изоляторе; чуть позже отправится в колонию. И сам Леон — сам Леон! — неоднократно ведь мечтал, чтобы братец уже заткнулся, уже угомонился со своими выходками, а может, и свалил бы куда подальше из его жизни, и больше не досаждал ему.

Прекрасно! Его желание исполнено.

Рийар уже больше никогда не сможет ему досаждать.

…почему же это совсем не радует, а, напротив, причиняет боль?

Леон не знал, что делать теперь с открывшейся в его груди бездной.