Не названа цена

Интерлюдия

Леон неуверенно рассматривал себя в зеркало — рубашка без рукавов из простого мягкого полотна смотрелась на нём чужеродно и дико. К тому же, она ещё и была бежевой!

Он привык всю жизнь носить белые накрахмаленные рубашки строгого кроя с длинным рукавом. В юности ему казалось, что так он выглядит взрослее, а потом он просто привык, и уже не представлял себя в чём-то другом.

Разговор с Илией заставил его задуматься о том, что это, наверное, не совсем нормально — ведь не то чтобы он испытывал какую-то глубокую тягу к накрахмаленным строгим рубашкам. Просто, да, ему подсознательно казалось, что в другой одежде он выглядит недостаточно солидно.

«Ну, мне не пятнадцать лет, чтобы пытаться прибавить себе солидности такими способами!» — пытался убедить себя он, поскольку отражение, которое он скептически разглядывал, казалось ему совершенно нелепым.

Не то чтобы эта безрукавка ему не шла — пожалуй, даже наоборот, потому что руки у него оказались довольно красивые, — но вместо привычного ему строгого старшего следователя из зеркала на него смотрел обычный молодой симпатичный мужчина без тени солидности в образе.

«Не одежда красит человека, а человек — одежду!» — пытался убедить себя Леон, но всё больше утверждался во мнении, что не будет он носить ничего подобного, и лучше уж быть последовательным поклонником строгих рубашек.

К сожалению, в этот неловкий момент его застала мать — в его комнате зеркала не было, и он вышел в прихожую, чтобы оценить свой вид.

— Леон? — приятно удивилась она. — Ты решил сменить стиль, дорогой?

— Нет, не уверен, — дипломатично откликнулся он, пытаясь скрыть смущение за ровным деловым тоном.

Мать всплеснула руками и обошла его, чтобы посмотреть со всех сторон.

— Мне кажется, напрасно, — заворковала она, — тебе очень идёт, и особенно руки…

Конечно, заслышавший голоса Рийар не мог не появиться в этот момент!

Оглядев Леона с большим презрением, он через губу отметил:

— Ты ослепла, женщина. Какие у него руки? Одно название! — он демонстративно сложил свои собственные руки на груди, нарочно напрягая мускулы.

Нельзя было не признать — Рийару в этом плане было, чем хвастаться, и его тёмно-синяя безрукавка только подчёркивала мужественный рельеф.

— Ты как говоришь с матерью? — призвала его к порядку мама.

В голосе её читалось явственное раздражение и досада.

— Да потому что ты всё время хвалишь только его! — психанул Рийар.

Даже в вопросе, где он очевидно превосходил Леона — она всё равно говорила о Леоне, а не о нём!

— Возможно, если бы ты вёл себя нормально, я бы хвалила тебя чаще? — с негодованием повернулась к нему мать, считая, что он только тем и занят, что пытается привлечь к себе внимание, унижая брата.

Рийар задохнулся от обиды и негодования. Он бы, возможно, и сумел удержать себя в руках — как обычно и делал, — но его откат с отвращением к лицемерию сработал без осечек. Он был уверен, что мать неискренна, и что никакое «нормальное» поведение не помогло бы ему заслужить её одобрение.

— Да ты никогда бы меня не хвалила! — прерывающимся от эмоций голосом воскликнул он, протестуя против её лицемерия. — Никогда! Ты просто ненавидишь меня! — высказал он свою сокровенную боль, не в силах совладать с собой. — Ненавидишь! Должно быть, мой отец просто изнасиловал тебя когда-то — это многое бы объяснило!

Выкрикнув в её сторону эти яростные обвинения, он рванул на улицу, громко хлопнув за собой дверью и не видя, как мать побледнела и покачнулась.

Леон с трудом успел поймать её.

Она, вцепившись в его плечо, заплакала.

Она любила отца Рийара, который рано умер, и надолго оставил её безутешной, — она любила и Рийара, но не умела правильно показать ему свои чувства. Он, при внешней схожести с отцом, сильно отличался от него характером — и мать всё пыталась как-то подогнать его характер под живущий в её сердце сокровенный образ, не видя, что ранит этим сына и обесценивает все его достижения.

— Ну что ты, что ты, — пытался утешить её Леон. — Ты же его знаешь, поймал какой-то болезненный откат, вот и бесится, — попытался он выгородить брата. — Он так не думает на самом деле, ты же знаешь.

Но она, кажется, совсем ему не верила.

Вечером вернувшийся Рийар извинился — отчётливо формально. Обиженная этой формальностью мать в такой же тональности заверила, что, конечно, любит его и всегда любила, и что его обвинения её ранят.

Он ей ни на грош не поверил.