О чём молчат рубины

Глава 1. Опять — нет?!

Путь в тысячу ли начинается с первого шага.

Лао-Цзы.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 16.07.1410 года.

У колодезного сруба я подхватила вёдра и, под пристальным взглядом охранника, заторопилась к воротам. Конечно, неудобно, когда путь к колодцу открывается в строго определённые часы, но, как говорится, со своим уставом…

Из под чепца выскользнула чересчур наглая прядка волос. Я дунула на неё, но безрезультатно. Она и не подумала залезать обратно под чепец.

— Ну ж, я тебя! — подумала я, — Будешь у меня знать, как своевольничать!

Вёдра оттягивали руки, но я не обращала на них внимания. Вот ещё! Поболят-поболят и перестанут. Это в первые дни послушничества любая работа в монастыре мне казалась трудной и к вечеру я уставала, словно на мне рыцарь в полном доспехе скакал. А теперь, более чем через год, уже привыкла.

— Тебя матушка-настоятельница искала! — шепнула, присоединившаяся по пути сестра Агнесса, — Искала, да не нашла.

— А что меня искать? — удивилась я, и ещё раз попыталась сдуть прядку волос, падавшую на правый глаз. Опять безуспешно. И руки, будь они неладны, заняты, — Что меня искать, если матушка сама благословила меня сегодня на кухне помогать?

— Ну, не знаю! — сестра Агнесса слегка передёрнула плечами. Она часто так делает, когда не знает, что сказать; если честно признаться, сестра Агнесса особым умом не блещет, — Ну, не знаю! Может, и не искала. Главное, меня послала сказать, чтоб ты после вечерни к ней зашла.

Зайти к матушке?! О, господи! Я взволновалась. Неужели?.. Неужели кончится мой срок послушничества и матушка назначит дату пострига?

Если кто не знает, стать монахом или монашкой не так-то и просто. Абы кого и как попало не берут. Сперва ты должна поработать на монастырь года три трудницей. Потом, если эти трудности не отвратили тебя от монастырской жизни, ты становишься послушницей. И, может быть, ещё года через три, монастырское руководство призовёт тебя к монашескому служению. Тогда, когда почувствует, что ты духовно созрела и сочтёт твой постриг нужным.

Мне повезло. Ко мне особое отношение. Я из очень знатной семьи. И матушка смотрит на меня по-особому. Трудницей я пробыла всего месяца три-четыре, и уже стала послушницей. Нет, мне не подсовывали лёгкую работу, просто сократили срок трудничества. Может, теперь речь о том, что сократится срок послушничества? Господи, вот хорошо бы было!!!

И всю вечернюю службу мой разум был занят предстоящим разговором. Нет бы о духовном, о благостном, о божественном — так нет же! Что скажет матушка и что отвечу я. В общем, когда вечерня кончилась, я осталась собой недовольна. Молитва — она не для посторонних мыслей. Она для души, для разговора с Богом. А я, считай, эту молитву пропустила.

— Ничего! — подумала я, — После разговора с матушкой, я ещё раз помолюсь, отдельно, в своей келье. Уже как следует: вдумчиво, трепетно, с чувством. Авось Господь простит мне мою теперешнюю рассеянность.

С такими чистыми помыслами я и переступила порог кельи матушки-настоятельницы.

— Катерина? — оглянулась через плечо матушка Терезия, наблюдавшая что-то в окно на дворе, — Сядь, девочка, я хочу поговорить с тобой.

Я послушно села в одно из двух кресел, стоящих в келье настоятельницы, скромно сложив руки на коленях. Вот я какая примерная девочка! Можно сказать, готовая монашка. Только постриг совершить. Матушка села в кресло напротив и внимательно посмотрела мне в глаза. Я взгляда не отвела, глядела чисто и ясно. Матушка вздохнула.

— Не передумала? — прямо спросила она.

— Нет! — горячо выдохнула я, — Ни за что!

— Глупости, — буркнула матушка, — Девка на загляденье, кровь с молоком, а выбрала себе уход от мира! Зачем оно тебе? Охохонюшки! Ладно, давай поговорим ещё раз. Разберём снова всё по порядку.

— Опять?! — не сдержалась я, — Опять будете душу буравить? Ну, зачем же, зачем?! Чай, не маленькая девочка, семнадцать лет уже, как-никак, понимаю, что к чему. И выбор мой сделан вполне осознанно.

— Опять, — согласно кивнула головой матушка, — И буду буравить снова и снова. Пока до твоего разума не доберусь. Если он есть, хотя бы в костном мозге!

— А вдруг насквозь пробуравите, а разума так и не найдёте? — сдерзила я и раскаянно потупилась. Не следует так с матушкой разговаривать. Не заслужила она дерзостей. И уж, особенно, с моей стороны. Она ко мне всегда была добра.

— Сначала надо пробуравить, а там разберёмся, — проворчала, не поддавшись на мою дерзость, матушка Терезия, — Так-то ты безмозглой не выглядишь… что странно! Ну, хорошо. Давай ещё раз…

Сотворил Господь всемогущий Адама, по образу и подобию своему… Так? А потом из ребра его сотворил Еву. А потом сказал им: «Плодитесь и размножайтесь!». Что это значит? Это значит, что у каждого человека на Земле есть своя пара! И должны они воссоединиться, чтобы выполнить завет Божий. Понимаешь? Завет Божий! Мужчина без женщины не вполне образу Божию соответствует, и женщина без мужчины тоже. А вместе образуют единую душу и единую плоть.

— Я никогда не выйду замуж за фон Торсена! — пылко воскликнула я, догадываясь о чём завела речь матушка, — Я Господа нашего милосердного больше люблю, чем фон Торсена!

— Все любят Господа больше, чем фон Торсена, — спокойно возразила матушка, — даже сам фон Торсен Господа любит больше, чем себя. Обязан так, во всяком случае. Но это ничего не меняет. Сама природа так распорядилась, по слову Божию, конечно, что мужчину тянет к женщине, а женщину к мужчине…

— А меня тянет к Богу! Вот, вы матушка, да и другие монахи, вы же не женитесь и не выходите замуж!

— Нет, — медленно проговорила матушка Терезия, — Не женимся и замуж не выходим. Но, почему? Я скажу тебе, девочка, почему. Потому, что монахи, той самой, недостающей до образа Божия половинкой, выбирают не человеков, а самого Господа нашего. Оттого и зовут монашек в народе «невестами Христовыми». Но ты представь, какой это труд и какая ответственность! Взять себе в половинки самого Господа! К этому подвигу надо всю жизнь идти, да и то, неизвестно, дойдёшь ли. Но те, кто дошёл, кого Господь счёл достойным, знаешь ли ты, кем они становятся после смерти?

— Кем? — шёпотом выговорила я.

— Ангелами Божьими! — торжественно ответила матушка, — И становятся на место тех ангелов, которые восстали против Творца, и были низринуты в ад. Так вот, те, кого Христос сочтёт достойными, вместе с другими верными ангелами, заступят путь нечисти, во время второго Христова пришествия, когда краткое время будет править Антихрист. И все вместе они вступят в бой с силами Зла! Понимаешь ли ты это? Представляешь ли?

Я представила. Великое поле раскинулось перед моим мысленным взором. А посреди поля — пропаханная межа. С одной стороны бьётся в страшных конвульсиях чёрный дракон, который есть древний Змий, Дьявол и Сатана, а вокруг беснуются целые полчища ужасных, злобных тварей, а с другой стороны светит ярчайший белый свет, на который невозможно взглянуть, потому что глаза не выдерживают ослепительного блеска. И в лучах этого сияния стоят ряды крылатых ангелов и людей-воинов, облачённых в белые одежды. И я среди первого ряда, хоть и без оружия, но со святой книгой в руках. И сердце колотится, как сумасшедшее. Но я твёрдо стою на месте. Я не имею права отступить!

— Вперёд!!! — громовым голосом ревёт дракон. И тучи дрожат от его мощного рёва.

И неисчислимые тьмы бесов, демонов, и всяких прочих вурдалаков, скрежеща зубами, подвывая и бряцая оружием бросаются в бой. Но несокрушимо стоит наша светлая рать! Вот, прямо передо мной мелькает чья-то злобная, зеленокожая харя, оскалив зубы, выпучив глаза, брызгая слюной. А я по этой роже своей книгой — хрясь!!! Ой, то есть не книгой! Глаголом, глаголом жгу! Святыми молитвами! Уф-ф…

— Да ты заснула, что ли? — вернул меня к действительности голос матушки.

— Как можно, матушка?! — возмутилась я, — Вы сказали представить, вот я и представила! Я смогу, матушка! Я справлюсь!

— Видишь ли, — печально покачала головой матушка, — многие думают, что идут к Богу, а на самом деле бегут от мира. Кто-то и в самом деле к Богу, а кто-то куда угодно, лишь бы спрятаться от своих проблем. От своих мирских проблем.

Бывает так, что люди сами этого не сознают. Думают, что любовь к Богу превышает у них любовь к человекам. Когда красоты мира не радуют, не греют душу, а согревает теплом только вера. Смотрит человек на восход солнца, на радугу, на россыпь звёзд на небе, на порхание бабочек по разноцветному лугу, а ничего такого и не видит. Не чувствует его красоты. Им бы разобраться в причинах, почему Божий свет им не мил, а они просто от мира отворачиваются. Такие люди обычно укрываются от мира навсегда и насовсем. Уходят в отшельники, селятся в диких лесах, в шалашике, или в горной пещере, и всё своё время посвящают молитве. Питаются чем попало, одеваются как попало, не моются, не чешут волосы и только молятся, молятся, молятся… Да, иногда они становятся святыми. Если верно поняли промысел Божий. А иногда их просто пожирают хищные звери. Тебе хочется такой жизни? Чтобы тебя сожрали волки и растащили по кустам твои косточки?

— Нет! — содрогнулась я.

— Значит, мирские прелести тебе ещё не закрыты, — подвела итог матушка, — И хорошо, что ты мне не стала лгать. Я же знаю, что вчера вечером, расплетая косы перед сном, ты вполголоса напевала. И вовсе не псалмы!

Я вздрогнула. Это кто же матушке про меня наушничает?! Неужто лучшая подруга Агнесса?! Только с ней мы одну келью на двоих делим. А кто бы ещё это мог узнать?

— Я сама мимо проходила, слышала, — заметила матушка, разрешая мои сомнения, — У меня издавна привычка: на ночь глядя, обходить весь монастырь. Вот, и здесь обхожу. Много чего можно узнать и услышать… Но я не об этом!

Я говорила про то, как человек пытается прийти к Богу чувствами. Чувствует себя в миру неуютно, и идёт в монастырь. А есть такие, кто идёт к Спасителю нашему разумом. То есть, понимает, сколь несовершенен человек, сколь подвержен страстям и порокам, и пытается стать лучше. Очиститься от скверны. Только в миру это сделать невозможно. А в монастыре, при должной духовной работе над собой — вполне может получиться. Хотя, тоже нелегко. В молитвах и постах, читая святые книги, человек обрывает ниточки своих низменных желаний, греховной алчности и похоти. И тем душу свою приближает к Богу. Понимаешь?

Я опять представила. Вот я стою, вся запутавшись в паутине, а где-то, совсем рядом поджидает меня здоровенный, мохнатый паук. С собаку размером. Да, больше, больше! А я и двинуться не могу, настолько меня паутинки опутали. И каждая паутинка — это грех! Вон, самые толстые, это смертные грехи, потоньше — грехи послабее, которые отмолить можно. Всю меня оплели! А, нет! Некоторые паутинки висят оборванными, не касаясь меня своими липкими концами. Например, богохульство или похоть. Нет у меня таких грехов! Нету! А это значит, что можно с паутиной бороться! Можно!

Чревоугодие? Рвём на куски чревоугодие! Не надо мне сладких ватрушек! Мне и кусочка чёрного хлеба достаточно! Алчность? Это совсем тоненькая для меня паутинка! Рвём её напополам! Я не жадная, зря ты на меня, паук, уставился! Гнев? Зависть? Гордыня? В труху и гнев и зависть и гордыню! Я себя обуздаю! Я буду держать себя в руках! Что там ещё? Лень, тщеславие, небрежение делами? Зубами перегрызу! Дайте мне дело! И я с лёгким сердцем, с улыбкой на лице готова выполнять самую грязную, самую чёрную работу!

И так мне это понравилось, что мысленно я рвала и рвала с себя паутинки. Пока не дошла до последней. Чрезмерное любопытство. Ох, есть за мной такой грешок, ох есть! И я начала мысленно его дёргать в разные стороны. И, никак!.. Никак, даже мысленно, не получалось! А чёрный паук, словно почуяв мою слабину, быстро-быстро засеменил ко мне из своего тёмного угла, по последней оставшейся ниточке! И я так своих мыслей испугалась, так ужаснулась, что рванула изо всех сил! И — порвала! Паук разочарованно застыл, а я прямо всей кожей почувствовала, как у меня на спине начинают прорастать крылышки…

— Да, что с тобой? — встревоженно окликнула матушка, — Сидит, рот разинула и не моргает! Не заболела?

— А? — очнулась я от своих фантазий, — Нет, матушка! Я про свои грехи думала. Теперь знаю, в каком направлении духовную работу вести. Чтобы, значит, вам сразу было понятно, что я готова к монашескому постригу.

— Ну и третье, — помолчав, продолжила матушка, — когда Господь всемогущий сам призывает человека для служения Ему. Того, кто Ему угоден. Это вообще таинство, которое человекам понять невозможно. Только душой почувствовать.

Иногда сны насылает, иногда видения наяву, а иногда ничего зримого вроде бы и нету, а так обстоятельства складываются, что человек оказывается в нужное время в нужном месте. В монастыре, например. Или на поле брани. Или среди чумного города. И должен, получается, духовный подвиг совершить, во имя Его. Чтобы оправдать доверие Божие. Ибо дал Господь милосердный людям свободу воли. Каждый сам решает, как поступить: милостиво, честно и благородно, чтобы заслужить жизнь вечную, или жестоко, мерзко и подло, чтобы потом вечно испытывать муки и слышать скрежет зубовный. Вот так-то, детка. Да, что с тобой, сегодня?!!

Вы уже догадались? Ну, да! Мне опять привиделось видение. Стою я на распутье. Сумерки. Семь дорог разбегаются от меня в разные стороны, а выбрать надо одну, единственно верную. А вокруг тянутся тернии и слышны странные и страшные звуки: не то дальний зловещий хохот, не то карканье ворон и уханье сов. Вот одна дорога, чистая, ровная, утрамбованная. Так и приглашает: шагни на меня! Не-е-ет, шалишь! — думаю я, — Это не моя дорога! По этой дороге толпы народа ходили! Моя дорога — которая только моя!

Вот ещё одна. Удобная, приятная. И плодовые ветви приветливо склоняются над ней. И ручей прямо возле дороги весело журчит. Там и сям полянки зеленеют, на них цветочки растут и пахнут сладко-пресладко. Кажется, иди себе, хоть за тридевять земель! Жуй яблочко наливное, да водицей запивай. А устанешь — сядь на полянку, отдохни. Веночек из цветочков сплети. И обратно в путь. Хоть до конца жизни по такой дороге шагать можно. Ага!!! Вот оно, прельщение бесовское! А хватит ли жизни, чтобы по такой дороге дойти до нужного места? Если вот так, на полянках рассиживать? И опять же, какой здесь духовный подвиг? Никакого!

И я решительно шагаю на самую тёмную, самую узкую дорожку, всю поросшую крапивой, вдоль которой гуще всего колючки растут! Впиваются колючки в тело, оставляя за собой рваные, кровавые царапины, жжёт крапива босые ноги, но вот чудо чудное: там где нога моя ступает, пятно света расплывается! И я понимаю, что верный выбор я сделала! И постепенно светлеет вокруг, и не так страшно шагать. А дорожка всё выше и выше берёт, вот-вот на самую гору поднимусь. И страшно и любопытно, что я там увижу, за горой? Какие чудные тайны мне откроются? А вдруг… а вдруг райские кущи? И я делаю шаг… и тут матушка: «Да, что с тобой, сегодня?!!». Ну, как всегда, на самом интересном месте.

— Со мной всё в порядке, — пролепетала я, — Я внимательно слушаю, матушка!

— Тогда должна понимать, что зная твои обстоятельства, я не верю, что твой путь — это путь к Богу! — спокойно заметила матушка. Это путь для укрытия от мирских проблем, а не путь веры.

— Я верую! — возмутилась я, — Я искренне верую! От всей души!

— В этом я не сомневаюсь, — успокоительно проворчала матушка, — Иначе ты бы и шагу не ступила по моей обители. Но вера в Бога и служение Богу это разные вещи. Вот, есть же разница между волосами на голове у девушки и волосами…

Матушка опустила взгляд.

— Ну и сравнения у вас, матушка! — запунцовела я.

— …и волосами, на спине свиньи, которые щетина! — закончила мысль настоятельница, — Хотя и то и другое — волосы! Так и вера со служением. Одному Господу души вверяем, но по разному служим.

— Я готова на строгий пост! — отважно заявила я, — Я готова носить вериги и власяницу! Испытайте меня, матушка! Я готова на всё! Я хочу стать монахиней!

— Вздор! — опять вздохнула матушка, — Ты не хочешь замуж, это правда. И ради этого ты готова уйти на край света и принять монашеский постриг. А не ради веры. Подумай ещё раз, девочка. Я советую тебе остаться в миру. Ну, чем тебе так не нравится замужество? Чем тебе так противен фон Торсен? Уважаемый, благородный…

— Нет! — невежливо перебила я, — У меня нет к нему нежных чувств! Какая любовь может быть между нами, если нет чувств?!

— Любовь… — пробормотала матушка, — Что ты знаешь о любви, девочка? Разве ты кого-то любила? Или… любишь?

— Нет… — растерялась я, — Я никого не люблю… пока. Кроме Господа нашего! Ну, понятно, ещё родителей, вас, матушка, сестру Агнессу… да и других сестёр монастыря. Но если вы про плотскую любовь — то нет. Никого!

— Ну, вот, а ещё рассуждаешь… Как ты можешь быть уверена, что устоишь в монастыре от соблазна, если ты этого соблазна ещё не знаешь, не ощущала?

— Но этот фон Торсен! Он же старый, хромой, постоянно кашляет!..

— И что? Тебе же лучше, если стар! Значит, опытный, в том числе, в деле любви. Хромой он потому, что в битвах побывал, и никому ещё спины не показывал! Уважаемый, заслуженный воин. Кашляет? Это он в Палестине подцепил. Опять тебе плюс! Если господь его приберёт скоро, то останешься ты богатой, независимой вдовой. А к вдовам отношение совсем другое, чем к девушкам. Заведёшь себе молодого любовника…

— Фу, гадость! — поморщилась я, — Нет уж! Лучше монастырь!

— Откуда ты знаешь, что лучше? — прищурилась настоятельница, — Если ты не испытала любовных чувств? Как можно сравнивать то, чего не знаешь?

— Ну…

— Вот что! — матушка Терезия легонько прихлопнула рукой по подлокотнику кресла, в котором сидела, — Я продлеваю твоё послушничество! Не фыркай, не поможет! И работы тебе с завтрашнего дня определяю в госпитале, сестрой милосердия, под руководством доктора фон Штюке. Увидишь, девочка, что такое настоящие страдания, посмотришь на смерти, на то, как стонут и хрипят раненые и умирающие… авось, свои проблемы пустяками покажутся!

— Но, матушка…

— Всё! Разговор окончен! Сегодня[1], сразу после утрени — в госпиталь! А сейчас пойдём на трапезу. Сёстры, поди-ка, заждались. И еда стынет.

[1] …сегодня, сразу после утрени… Любознательному читателю: в Средние века с заходом Солнца заканчивался день. И, соответственно, начинался новый. То есть, не с нуля часов, как привычно для нас, а с предыдущего вечера. Разговор с матушкой-настоятельницей происходит после вечерни, которая проводилась как раз на заходе солнца. Поэтому матушка Терезия вполне справедливо назначает послушнице работу именно «сегодня», уточняя: «после утрени».