О чём молчат рубины

Глава 5. Знакомство

Чему бы жизнь нас ни учила,

Но сердце верит в чудеса…

Фёдор Тютчев.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, замок Мариенбург, 24.07.1410 года. Вечер.

— Сестра Катерина! — окликнул меня доктор фон Штюке, — На тебе же лица нет! Утомилась, поди-ка? Да… денёк выдался нелёгкий. Но на сегодня всё закончено, больше операций не будет. Вот, присядь на скамеечку. Ничего, что в этой палате умирающие, даже лучше. В палате раненых сплошные стоны да хрипы… Разве там отдохнёшь? А здесь тихо и спокойно отходят души на суд Господа нашего. Через четверть часа я зайду, там надо кое-что взять в стирку, в починку. Я имею в виду, из одежды. Отдохни немного, а то и до кельи не дойдёшь. А если что понадобится, я позову.

Я благодарно взглянула на доктора и устало присела на край скамьи.

Сегодня в замок вернулись уже не отдельные, разрозненные отряды, а остатки основных сил крестоносцев. По-сути, те же самые рыцари, выезд которых мы наблюдали всего лишь, примерно с месяц назад. Ну, да, без двух дней как раз месяц и будет. Но, Боже мой! В каком они возвращались жалком состоянии! И, что самое страшное, следом за ними тянулся бесконечный обоз из телег, набитых соломой. А на соломе — вповалку раненые, убитые на поле боя и умершие по дороге обратно. Жуть!

И это только те, кого удалось довезти. Помните, я говорила, что большинство раненых крестоносцев поляки хладнокровно прирезали? Да там же и закопали. Исключение сделали только для великого магистра. Он тоже погиб в этом страшном сражении, но про его тело хотя бы удалось договориться и привезти в Мариенбург. Чтобы крестоносцы похоронили несчастного с почестями. А сколько других рыцарей, оруженосцев и просто слуг, без разбору, побросали в общую могилу?! В те цифры, которые я слышала, я попросту отказывалась верить. Там счёт шёл даже не на тысячи — на десятки тысяч! Даже слышать такое было ужасно.

В операционной теперь доктор фон Штюке и его помощники, братья Вигул и Зенон, работали каждый отдельно. Ну, вроде как помощники насмотрелись, как работает доктор, теперь могут повторить сами. Каждый сам по себе стал хирургом. И значит, одновременно оперировали сразу троих. А в помощь им выделили других братьев из числа крестоносцев, которые поздоровее. Теперь жуткие крики из операционной не прекращались вообще ни на секунду.

Лежачие больные, которым сделали операцию, заняли уже ещё четыре здоровенные палаты, и всё прибывали и прибывали; даже умерших и безнадёжных стало столько, что пришлось выделить ещё помещение. И это всего за сутки!

Сказать честно, за эти сутки я забыла, что такое милосердие. Мне попросту некогда было этим заниматься. Я рычала на легкораненых, чуть не швыряла несчастных на их ложа из соломы, и грозно покрикивала на тех, кто стонал особенно громко. Не потому, что я разом очерствела душой, вовсе нет! Мне положительно не хватало времени! Я буквально задыхалась от напряжения. Сегодня всё приходилось делать бегом.

Даже не счесть, сколько я сегодня вынесла из операционной корзинок! А крови текло, просто реки! Но доктор фон Штюке требовал, чтобы после каждой операции я мыла операционный стол чистой водой. Ага! Чистую воду ещё принести надо! И даже с полными вёдрами воды приходилось не ходить, а бегать. Я же говорю: жуть.

Я даже, чуть не пропустила удар колокола, созывавшего всех к обедне. Во, доработалась! Хорошо, что заглянула в операционную мать Жанна и поторопила меня. Иначе, могла и опоздать! Но, святую обедню, разумеется, никто не пропустил. Все, и хирурги, и мы, сёстры милосердия, и те раненые, которые могли хоть как-то добраться до церкви, все туда пришли. Смиренно и трепетно отслушали литургию. И сразу же вернулись к делам. Опять резать руки-ноги и разносить раненых по палатам.

И опять доктор фон Штюке после каждой операции тщательно мыл руки от крови и требовал того же от других. Как он сказал, чтобы в окровавленных руках хирурга ланцет не скользил[1] вкривь и вкось.

Я честно бегала с чистой водой и корзинкой, с отхожим ведром и мокрыми тряпками, носила раненым воду и небольшие горшочки с едой, кормила с ложечки куриным бульоном тех, кого доктор разрешил и грозно цыкала на голодные взгляды остальных, оттирала пот пациентам и кровавые потёки на операционном столе, и конечно, не забывала смачивать губы тому, вчерашнему «ангелу». Я же обещала?

И только сейчас, когда доктор фон Штюке предложил присесть, только сейчас поняла: я и в самом деле утомилась до изнеможения. Аж взгляд затуманился. Не упасть бы… Господи, дай мне сил! Не для себя прошу, Господи! Уф-ф-ф… уф-ф-ф…

Перед глазами качалась белёсая пелена тумана, а во рту таял противный вкус меди. Хотелось вспомнить о чём-то важном, подумать о нужном и неотложном, но малейшее напряжение сознания вызывало ужасную боль в голове и в белёсой пелене начинали плясать багровые всполохи. Ужасное состояние. Я моргнул, пытаясь прогнать туман, и в голове, в ответ, словно огненным бичом хлестнули. Я даже застонать не сумел. Только расширил ноздри и потянул в себя порцию прохладного воздуха. Ах, каким вкусным, каким ароматным он мне показался! Ещё, ещё вдох! Ах, хорошо! А теперь осторожно, бережно, попытаться ещё раз моргнуть. Да, страшно. Если опять всё в голове вспыхнет. А вдруг, нет? Значит, надо попытаться. Медленно и не спеша. Вот так: за-а-а-акрыва-а-аем веки… открыва-а-а-аем веки. Получилось! Нет, честно, получилось! Не сказать, что видеть я стал намного лучше, но во-первых, в тумане стали проступать какие-то тени, а во-вторых, в голове не бабахнуло. Значит? Значит, ещё пару вздохов через ноздри и ещё раз моргнуть!

Ну, вот. Тени постепенно начали складываться в картинку. Какую? Ой, нет! Я не буду думать об этом! Я вообще не буду думать! Это, оказывается, так больно! Я буду просто смотреть на то, что у меня перед глазами, а думать об этом не буду. А что у меня перед глазами? Белый потолок. Странно. О чём таком я мог подумать, глядя на белый потолок, что у меня голову ломит? Нет-нет! И сейчас не буду думать! Буду просто глядеть. Это же так просто: глядеть на белый потолок и ни о чём не думать.

А это что такое скрежещет? М-м-м… что же это такое? Я знаю, что это имеет своё название, но не могу вспомнить, какое именно. А это надо вспоминать? Хм-м… не уверен. Разве что, это воспоминание может навести меня на то, главное, о чём я должен был вспомнить, да забыл? Так что же это скрежещет?

О! Это звуки! Вот как это называется! Я слышу звуки! А до этого не слышал… Странно, правда? Вот, опять новое понятие! «Странно». Что такого может быть «странно»? И ещё это «странно» напоминает слово «странник». Почему бы? Наверное, потому, что странники видят много таких чудес, которых не видят другие, не странствующие. Поэтому их чудесные, удивительные, фантастические рассказы о чудных и неслыханных делах, и кажутся окружающим невероятными. В общем, то, что рассказывает странник — то и странно. Правильно я рассудил? Может быть, может быть…

А почему я вообще про странников начал размышлять? Я чувствую, что здесь кроется часть ответа на главный вопрос. И пусть главного вопроса я ещё не могу даже сформулировать, но часть ответа уже нащупал. Странник… Может, это я — странник? Откуда? Куда? Зачем?

Ну, вот. Каждый ответ приносит новые вопросы. И один ответ несёт несколько вопросов. Но так нечестно! Тогда вопросы-ответы будут множиться, пока у меня голова не взорвётся! А мне кажется, что главный вопрос всё же один. И ответ на него один. Откуда я это знаю? А я и не знаю. Я так чувствую.

Потолок мне надоел. Он какой-то однообразный. Не интересный. Я хочу видеть что-то ещё, кроме белого потолка. Вот только — что? И как это сделать?

Оп-па! А почему потолок пополз куда-то вбок?! Минутку! Я знаю ответ! Только вспомнить, как это называется! А называется это… это называется… хм… называется это… а! это называется скосить глаза! У меня непроизвольно это получилось. Но, получилось? А если сделать нарочно? Скосить глаза туда-сюда? Вдруг получится?

О-о-у!!! Сколько новой информации! И я не могу её определить. Я не могу её назвать, а значит, не могу разобраться в ней. И это отдаётся в мозгу тупым пульсированием.

Ладно, давайте постепенно, по порядку. Это? Да, это! Что это? Откуда-то издалека приходит в голову подсказка: окно. Ладно, пусть будет окно. Назовём это так. Тогда вопрос, где это окно? М-м-м… на ум приходит странное слово: стена. Но, что оно означает? А? А-а-а! Это то, что не потолок! Запомним: мир делится на потолок и не потолок. На потолок и стену. А в стене бывает окно. Уф-ф-ф!..

Как хорошо быть умным! Я чувствую приятный душевный подъём от своих знаний. Но, одновременно, это ещё очень утомительно. Вроде бы только скосил глаза влево-вправо, а уже так устал, так устал!

Тогда минутка отдыха, опять пялясь в белую немоту потолка и начнём всё по-новой.

Ещё через пять минут я открыл много занимательных вещей. Во-первых, оказалось, что мир гораздо больше, чем потолок и стена. По крайней мере, вдвое больше. Даже не знаю, радоваться этому или нет. В том, маленьком мире, было довольно уютно, а как представишь, что мир велик — бр-р-р!.. Зато в подросшем мире интереснее! И расцвечен он гораздо ярче, чем просто белый потолок. Это, значит, раз!

Во-вторых, обнаружилось, что я — это не просто мысли, не просто поток сознания. Я — это ещё и тело. То самое, которое может скосить глаза. Обнаружилось это случайно. Просто, прорезалось очередное чувство. Помните? Сперва зрение, потом слух, теперь ещё и осязание. Я почувствовал, как страшно болит и ноет моё тело. Любопытное ощущение! Это, пока я не понял, что оно моё. Что болит именно у меня. А когда понял, то очень расстроился. Ну, почему мне так не повезло?! Почему мне досталось такое больное тело?!

Мелкими иголочками начало покалывать кончики пальцев (у меня есть пальцы?), потом отчаянно зачесались икры ног (о-у-у? у меня ещё есть ноги? как, оказывается, я велик!), потом я почувствовал тяжесть в груди, словно задыхаюсь. И мне срочно захотелось скинуть с груди эту тяжесть. Я зашевелился и, с трудом, порекатился набок. Тяжесть не исчезла. Тогда я героически напрягся и, изнемогая от напряжения, перекатился вниз животом (кстати! у меня ещё есть живот! надо запомнить!). Но тяжесть опять не ушла. Она как будто сидела внутри, притаившись, словно натянутый для охоты самострел. Вроде бы идёшь, ничего такого не видишь, не ощущаешь. Но горе тебе, если наступишь на обычную с виду ветку! Короткий свист — и в груди у тебя уже торчит стрела, по самое оперение! (о! как много я, оказывается, знаю! не иначе — великий мудрец!). Вот так и тяжесть в груди: пока просто сидит, даже не слишком мешает, но, как самострел, в любой момент может внезапно полоснуть острой болью!

Что же делать? А может, встать на ноги? И тяжесть с груди упадёт туда, к ногам? Интересно, это вообще возможно, встать на ноги?

Очень аккуратно, бесконечно опасаясь взрыва в груди, я попытался приподняться. Руки подламывались и дрожали, тело слушалось с пятого раза, но упорство и настойчивость принесли плоды! Я уже стоял на четвереньках!

Опять замутило, и мне пришлось так постоять с минуту, пока отдышался и пришёл в себя. А когда в очередной раз в голове прояснилось, я встал. Я встал, братцы! Я раскинул руки для равновесия, и стоял, пошатываясь, на ногах, а потом сделал шаг. Ну, ладно, может и не я сделал, может, шатнуло так. Но получилось, что шагнул вперёд. Постоял, покачиваясь, да и сделал второй шаг. А потом третий. И в голове так зашумело, так забухало, что я остановился. А мир вокруг опять начал извиваться и кривиться. Или это в глазах плывёт?

Ну, вот, посидела, отдохнула, отдышалась, привела мысли в порядок — спасибо доктору! Что он там говорил? Что надо бельё забрать? Постирать и заштопать? Ну, не новость! Разве что, сегодня груда белья побольше обычного будет. Но, матушка Терезия справится. Она для этого уже ухитрилась собрать и организовать других женщин. А что? Мало ли их сбежалось под прикрытие стен замка, опасаясь нападения поляков? Поди-ка, не только мать Люция пережила то, что происходит с женщинами, когда приходит враг? Да и не только с женщинами. В обширных помещениях Нижнего замка крестоносцы разместили не одну тысячу беженцев. Мужчин сразу же задействовали для помощи по подготовке замка к осаде. Не то, чтобы замок пришёл в упадок, вовсе нет! Но, всё равно, копались новые рвы, углублялись старые, вычищались и выжигались заросли, мешающие обзору с башен, на опасных направлениях вбивались в землю ряды небольших кольев, против конницы поляков, ой, да мало ли дел, когда есть замок и есть свободные руки? Хоть просто, сена накосить! Почему нет, когда можно да? А женщины взяли на себя работу по хозяйству. На те же тысячи человек готовить надо? Надо. У крестоносцев есть своя кухня, даже пекарня есть, но это для рыцарей замка. На всех подготовить пищу они не справятся. Значит, поручили дело женщинам. А заодно — стирка, штопка, глажка и всё такое прочее, что обычно женщина по хозяйству делает. Заодно и про рыцарей позаботиться. Особенно, про раненых. Под руководством нашей матушки Терезии. Никто не посмел отказать! Вот так-то! Мне только остаётся принести эту огромную груду белья. Ничего, справлюсь!

Я подняла взгляд и чуть не подпрыгнула от испуга. Рядом со мной стоял «ангел». Пошатываясь, раскинув руки, словно слепой, он стоял в шаге от меня. А я и не услышала, занятая своими мыслями!

Конечно, я пружиной бросилась к бедняге и ухватила его за плечи. Что же делать, что же делать?! Укладывать на солому? Или вести в палату выздоравливающих? Раз он сумел встать? Или что-то ещё? Ой, а может, он отхожее ведро ищет? Так что же делать?! Нужен доктор! Он решит! И я уже открыла рот, чтобы позвать доктора фон Штюке, когда «ангел» посмотрел мне в лицо странным, туманным взглядом и спросил: «Бу-бу-бу?..».

— Что? — растерялась я.

— Он спрашивает: «Где я?», — раздался голос.

Я вторично чуть не подпрыгнула. И оглянулась. Фу-у-у!.. Это же фон Штюке.

— Он спросил: «Где я?», — задумчиво повторил доктор, с интересом разглядывая «ангела», — Только вопрос он задал на очень любопытном наречии. Я слышал такой, когда был в Палестине. Кстати, это объясняет, почему он такой смуглый…

Палестина! На меня словно пахнýло дуновением из Святых книг. По этой земле ступали ноги самого Христа! Здесь он проповедовал слово Божие! Здесь стоит Иерусалим! Здесь покоится гроб Господень! Задохнуться от восторга можно! Подождите-подождите! Если этот «ангел» разговаривает на языке, на котором говорят в Палестине… А вдруг… А вдруг это и в самом деле ангел?! Вот, прямо сейчас, я поддерживаю ангела за плечи, чтобы тот не упал!!! О, Господи!!!

— Сестра Катерина, — вывел меня из прострации голос доктора, — Дайте больному пить. У нас же есть чистая вода? Я пока подержу беднягу.

Ага! Есть чистая вода! Я как раз притащила два полных ведра, а уже операции закончились. Одно ведро ушло на то, чтобы помыть столы, а второе стоит полнёшенько! Я бросилась в операционную и принялась метаться по разным углам. Вода есть, но нет ни кружки, ни бокала, ни, хотя бы, черпака! Ничего нет! А, была не была! И я зачерпнула воду горстями. И осторожно пошла к ангелу, стараясь не расплескать ни капли.

Ангел стоял всё так же неподвижно, рассеянно и недоумённо глядя прямо перед собой, всё так же беспомощно раскинув руки. Доктор фон Штюке бережно поддерживал его под локоть и пытался втолковать что-то, на незнакомом языке. Ангел явно ничего не понимал. Во всяком случае, не реагировал на слова. Он и на моё появление никак не отреагировал. Только потянул носом, когда я поднесла воду почти к самому его лицу.

Я стояла, вода капала из моих протянутых ладоней, а ангел задумчиво смотрел вдаль. Может, ангелы вообще не пьют?! Не помню я такого в Святых книгах! А я, как дура, ему губы смачивала? А потом ангел, словно что-то вспомнил. И жадно уткнулся в мои ладони. И послышались всхлипывающие звуки. Ангел лакал воду, словно пить ему приходилось впервые в жизни. Он выхлебал всё! Ещё и ладони мои облизал языком.

— Может, ещё? — почему-то шёпотом спросила я у доктора.

— Пока не следует, — так же шёпотом ответил доктор, — Завтра. С утра. И тогда можно давать столько, сколько сам захочет. Пока не напьётся.

— Ага, — согласилась я. А что я ещё могла сказать?

— Бу-бу-бу? — опять спросил ангел.

— Кто я? — перевёл доктор.

И мы переглянулись. Как ему объяснить, кто он?! И тут меня озарило! Пусть сам вспомнит! А мы только легонько подскажем.

— Катерина, — чётко выговорила я, прикладывая ладонь к своей груди, потом указала на доктора, — Иоганн фон Штюке!

И положила руку на грудь ангела с немым вопросом в глазах. Ангел молчал.

— Иоганн фон Штюке! Катерина. И?.. — я повторила свои движения.

На лбу ангела прорезалась глубокая морщина. Густые брови чуть не сошлись над переносицей. Он напряжённо размышлял. Он очень напряжённо размышлял и, похоже, копался в памяти. Ничего!

— Катерина! — я начинала впадать в отчаяние, — Иоганн фон Штюке! И?..

— Ан-дре-ас… — хрипло выдохнул ангел, и в глазах у него просветлело, — Андреас!!!

[1] … чтобы ланцет не скользил… Любознательному читателю: доктор фон Штюке, конечно, имеет прогрессивные для своего времени взгляды на хирургию. Однако, обратите внимание: доктор моет руки ПОСЛЕ операции, а не до неё. То есть, шанс не получить гангрену у второго пациента гораздо выше, чем у первого. Увы! Увеличительные стекла известны со времён древней Ассирии, это 4 000 лет до н. э., а промышленное изготовление очков началось в Венеции, Флоренции, затем в Нидерландах и Германии где-то с 1280 года. Однако, до изобретения микроскопа ещё далеко, более 100 лет. А значит, далеко до понятия настоящего смысла гигиены.