О чём молчат рубины

Глава 47. Шокирующие обычаи

…Да будут прокляты эти интересы цивилизации, и даже самая

цивилизация, если для сохранения её, необходимо сдирать с людей кожу.

Фёдор Достоевский.

Земли, принадлежащие Тевтонскому ордену, Новая Марка, Барлинек, 30.09.1410 года.

— Это ты мощно! — восторженно шепнул мне Андреас, когда я возвращалась в карету, — Это было круто! Какая ты, оказывается… боевая!

— А то! — задрала я нос, — Не то, что некоторые… песчаные гадюки!..

А на самом деле настроение было преотвратным. Я знаю, когда меня посещают подобные вспышки напористой дерзости и вздорности характера. И это значит, что надо срочно что-то предпринимать! До трактира бы успеть доехать!

Тьфу! Как назло! Карета замедлила ход и остановилась.

— Ну, что там?! — нервно пробурчала я.

Эльке живо высунулась в окошко.

— Стоим перед мостом! — бодро отрапортовала она, — Крестоносцы ругаются с мытарем![1]

— Что там ещё? — ёкнуло сердце, когда я заметил, что наше посольство замешкалось перед въездом на мост, — Неужели и возле моста была засада? Шарик! Вперёд! На помощь!

Помощь не понадобилась. Но картинка перед глазами открылась… красочная! Брат Марциан богохульствовал!

— Ах ты… крыса из преисподней! — орал раскрасневшийся брат Марциан на щуплого мужика, намертво ухватившего верёвку от подъёмного бревна, перегородившего въезд на мост, — Ты что?! Не видишь крестоносцев?! Угли из пекла тебе в глотку!!! Ты не знаешь, что мы монашествующий Орден?! Чтоб тебя черти на том свете на раскалённые крючья подвесили! Ты не знаешь, что священники и монахи проездных сборов не платят?! Да чтоб тебя голым задом на горячую сковороду черти посадили! И чтобы ты видел, как падают капли прохладной воды, но до тебя не долетают!!! А тебя прямо в брюхо: видами, вилами!! И кишки на эти вилы наматывают: помнишь, мол, как ты господ крестоносцев обидел?! Вот тебе, ещё и горячих угольков за шиворот!

— А я говорю, никак не могу никого пущать без денег!!! — отчаянно верещал мужик, опасливо кося глазом на окруживших его воинов, — Меня господин барон Фридхолд вчерась на этот мост посадить изволили! Старый-то сборщик, Михель, Богу душу отдал, вот меня и посадили! И наказали строго-настрого: никого без денег не пущать! Иначе, де, господин Фридхолд изволит из моей кожи ремней нарезать! А я побожился, что буду службу справно нести! Мне, может, самому моя кожа нужна! Не пущу! Хоть тех чертей сюда зовите! Не пущу!!!

— Что?! — совсем озверел Марциан, — Ты, пёс шелудивый, намекаешь, что крестоносный рыцарь с чертями знается?!

— И ничего я не намякивал!!! — совсем сжался мужик, — А только, без денег не пущу! Никого не пущу! Ежели меня барон Фридхолд истерзать изволит, кто моих детишков кормить будет? Не пущу!!

— Подожди, брат Марциан! — придержал руку нашего предводителя, потянувшуюся к рукояти, Ульрих, — Не дело это, благородным мечом простолюдина рубить! Даже секирой, и то урон чести будет… А давай-ка мы в палку гвоздей набьём! И той палкой по наглой роже?! Три гвоздя довольно будет?

— Только побыстрее! — попросил Марциан, — Иначе не сдержусь! Этот… эта ослиная блевотина, она меня из себя выводит! Чтоб ему его поганый язык на адовых кострах испекли и его же заставили сожрать! Чтоб ему в задницу раскалённых гвоздей набили, да заставили по горячим углям на заднице прыгать! Чтоб ему…

— Подождите! — подъехал я ближе, — Мне кажется, всё решается проще… Эй, ты! Сколько мы должны за проезд?..

— По три пфеннига за лошадь и по одному за человека! — живо отреагировал мужик.

— Ага… — я оглянулся, — Значит… девятнадцать лошадей[2]… да пятнадцать человек…

— Шестнадцать! — живо перебил мужик, — Вон у вас, в телеге лежит! Что же я, не вижу, что ли?!

— Он же мёртвый!

— Хошь и мёртвый человек, а всё одно, человек! Надо платить!

— Ах ты, дрянь грязнорылая!.. — скрипнул зубами Марциан.

— Пусть шестнадцать! — быстро согласился я, чтобы не дать возобновиться ругани, — Та-а-ак, это сколько же выходит?.. Семьдесят три пфеннига?! Это же… Шесть грошенов и пфенниг! Однако!!! Понятно теперь, почему заморские товары по цене золота идут и почему брат Марциан так взбеленился! Ну, так и быть! Вот тебе… а впрочем… нет! Вот тебе золотой дукат! Держи, держи… Подожди, брат Марциан! Не мешай! Держи эту монету, мужик! Да запомни: как будешь собранные деньги своему барону отдавать, так не забудь сказать, что эту монету ты стребовал с крестоносцев. И на обратном пути господа крестоносцы желают эту же монету обратно получить. А если не получат, то они заедут в гости к господину… как ты его назвал? Барон Фридхолд? Вот и заедут к барону Фридхолду в гости! Так сказать, побеседовать на тему заповедей Божьих и смертных грехов… в частности, о жадности и скаредности… Запомнил?! В точности запомнил?! Тогда открывай проезд!

Проезжая по мосту, Ульрих фыркал в усы, Вилфрид открыто хохотал, даже Марциан усмехался. А что я такого сделал?.. Сказал, чтобы отдали обратно монету?.. И что?..

— Ты, правда, дурак? — поинтересовалась я, разглядывая наивное лицо парня, — Или так ловко прикидываешься? Если прикидываешься, то у тебя хорошо получается! Да этого… как его, кстати зовут? этого мытаря его господин так плетьми располосует, что боюсь, придётся нового сборщика на мост подыскивать. Понятно, что мужик сам дурак, не расспросил в точности, кого можно пускать без денег, кого нельзя, но чтобы ТАК его проучить… ну, не знаю! Это постараться надо! Ну, дали бы в морду, ну, пару зубов выбили бы… думаю, брат Марциан больше и не стал бы яриться. Он отходчивый. И мытарю наука. А твоими стараниями, если тот мужик выживет, он навеки от крестоносцев шарахаться будет! Эх, ты!

И я полюбовалась на ошарашенную физиономию Андреаса.

Ну вот, опять этот… начудил. Глаз да глаз за ним нужен! А я чуть было уже не решила, что надо прекратить наши «каретные посиделки». Ну, чтобы искушения было меньше… Вы понимаете?.. И как тут чего сократишь?! Ох, Господи, да будет воля Твоя! Придётся искушаться как прежде… ведь это же не для себя?.. А пользы для?..

Ладно, решим так: пусть всё идёт как шло! А я буду бороться с душевными терзаниями! О, как я буду бороться! Ух, как! И ничто и никогда не свернёт меня с пути монашеского служения Господу! Вот так-то!

Эх, теперь, только бы успеть в трактир доехать!

Успели. Хотя со всеми задержками, приехали уже затемно. Обычно я не спешу в гостиницу, ну там, пообщаюсь с работниками, посмотрю на посетителей… И просто любопытно, и составлю себе общее представление о заведении и об уровне качества услуг. Чтобы потом знать, что заказывать. В некоторых, особо дрянных трактирах, и хлеб заказывать опасно! Если кухарка в грязном переднике и руки по локоть в саже. Но сегодня мне было не до того. Опрометью, не дождавшись, пока карета остановится как следует и мне подаст руку кто-то из рыцарей, я соскочила со ступенек — Эльке только охнуть успела! — и торопливо прошла в помещение, держа под мышкой томик Библии. И сразу же ухватила за рукав одну из служанок:

— Мы остаёмся здесь ночевать! Где будет моя комната?!

— Сию минуту, сударыня! — изменилась в лице служанка, явно не ожидавшая подобного напора, — Глазом не успеете моргнуть!

И бросилась к хозяину. Быстро переговорила с ним и вернулась обратно, предусмотрительно прихватив с собой масляную лампу.

— Прошу за мной, леди!

И мы с Эльке, по возможности степенно, взошли на второй этаж по скрипящим ступеням вслед за девушкой.

— Сюда, пожалуйста… вторая дверь направо, легко запомнить… осторожно, порожек… вот эта комната подойдёт молодой леди! — тараторила служанка, — А разве госпожа не желает отужинать? Или подать ужин в комнату? Или вы так устали, что мечтаете об отдыхе? Так я сейчас перину взобью! Какие будут приказания?..

— Приказания будут! — пообещала я, — Но самое первое: есть ли здесь чистая овечья шерсть?

— Чистая шерсть? — недоумённо повторила служанка.

— Да! Чистая, мытая овечья или козья шерсть! — повторила я, — Хотя бы с пригоршню! И крепкая нитка!

— Ах, вот что!.. — начало доходить до служанки, — У вас сударыня… женское?..

— Да! — мрачно подтвердила я, — И обычно я чувствую подобное… незадолго до начала! Поэтому нужно срочно!

— Конечно! — подхватилась служанка, — Не сомневайтесь! Сейчас будет!

И опрометью кинулась прочь. Я слышала, как прогрохотали по дощатому полу её деревянные башмаки. Я печально взглянула на Эльке.

— Сударыня! — та обалдело глядела на меня, — Но почему вы не сказали об этом в карете?!

— А что изменилось бы?!

— У меня есть в карете небольшой запас… Для себя… На всякий случай…Но я бы с удовольствием отдала бы всё вам, сударыня! Благо и нужно-то, всего щепотку.

— У тебя есть запас шерсти? — не поверила я.

Боже, какая я дура! Сама же, выбирая служанку, старалась выбрать поумнее, которая предусмотрительная. И не подумала, что она может побеспокоиться о такой нужной для каждой женщины вещи!

— Конечно, есть! — подтвердила Эльке, — Мы же больше чем на месяц уезжали! А значит, обязательно подобное в дороге случится! Как же не предусмотреть?!

Я уже открыла рот, чтобы покаяться, что вот, я же, дура такая, не предусмотрела? И не подумала, что другие умнее будут… Но тут опять загромыхали деревянные башмаки и в комнату влетела служанка:

— Вот! — протянула она мне довольно пухлый пук мягкой шерсти, — Сами подобным пользуемся! Вам помочь?..

— Ну-ка, ну-ка… — подозрительно отобрала у неё шерсть моя Эльке, придирчиво рассматривая чуть не каждую шерстинку, — Ну-у… вроде неплохо… И чёсаная и мытая… А где нитка?

— Вот же! — ткнула пальцем служанка.

— Сейчас!.. — Эльке с силой подёргала нитку в руках, — Сойдёт! А теперь подожди за дверью! У нас с хозяйкой будет секретный процесс!

— Я этот «секретный процесс» сама каждый месяц проделываю! — фыркнула служанка, но попятилась к дверям, — Я постою за дверью, чтобы никто случайно, ненароком, не потревожил. А то конфуз выйдет! Ещё приказания будут, сударыня?

— Кусочек мыла и хлебный мякиш, — вздохнула я, — Но это через десять минут. Торопиться не нужно. А впрочем… какое у вас тут мыло?

— Обычное, жидкое. Которым и руки помыть и бельё постирать. Хорошее мыло, вы не сомневайтесь!

— Нет, — решила я, — Мыло мне принесёт Эльке из кареты. Кастильское! От вас только хлебный мякиш. Желательно, вчерашний, а если такого нет, то можно и сегодняшний, но несвежий. Уж точно, чтобы не горячий!

— Слушаю, ваша милость! — кивнула трактирная служанка, скрываясь за дверью.

А я принялась сворачивать овечью шерсть в этакое подобие фитиля, только толстого, толщиной примерно с мой мизинчик, а потом накручивать на него нитку.[3]

Сегодня Катерина к ужину припоздала. Ну и Эльке, разумеется. Куда же Эльке без хозяйки? Крестоносцы уже расселись за столом и успели наполнить вином кружки, а девушки всё не было. Брат Марциан хмурился и я его понимаю. Погиб крестоносец, рыцарь, один из состава посольства. Надо бы помянуть своего товарища добрым словом и глотком вина… а девушек всё нет и нет! Получается заминка, а заминка в таком деле, никому не понравится. Но вот, обе выпорхнули из номера на втором этаже и чинно спустились по лестнице в зал. И — упс! — не сели на обычное место! Вместо этого подлетела служанка из трактира и подставила два стула. Наверное, вытащила их из какого-то номера для приезжих. И маленький столик, который обычно занимали девушки, подчёркнуто, чуть отодвинула от стола рыцарей. Что такое?! А рыцари обменялись понимающими взглядами. Никто не задал лишних вопросов. Но я-то, я ничего не понимаю! А, между тем, брат Марциан уже благословляет трапезу…

А, вот ещё, на что я обратил внимание! Раньше закуски стояли на большом столе, у девушек был только их заказ, но когда девушки хотели чего-то со стола рыцарей, они просто просили передать им это. Ну, к примеру, пучок укропа, или горячие булочки, или что-то из фруктов. Теперь у них на столе стояли отдельные миски. И с булочками, и с зеленью, и с фруктами… не считая заказанных жареных грибов под сметанным соусом и цыплят в соусе сырном. А также, неизменных колбасок с тушёной капустой для Эльке. То есть, почти весь маленький стол оказался заставлен посудой, хотя раньше девушки этого недолюбливали. Не понимаю…

— Давайте помянем, — негромко и проникновенно сказал между тем Марциан, — нашего брата, настоящего рыцаря, с которым нам довелось сражаться плечом к плечу, и который пал честной смертью от руки подлого бандита… Да будет над ним милость Божья!

— Аминь! — хором ответили рыцари, оруженосцы и даже девушки, прикладываясь к кружкам.

Вообще говоря, провожать покойных в последний путь, это как раз задача жрецов. И я не раз в подобных церемониях участвовал. И поначалу удивлялся, насколько всё не так делают рыцари в этом времени! У меня руки чесались влезть в процесс и объяснить, что вы все ошибаетесь! Не так надо! Но, разумеется, я себя сдерживал. Потом постепенно привык. Теперь это для меня уже почти привычный обряд, благо, погибших в Мариенбурге хватало, чтобы привыкнуть. И я вместе со всеми поднимал кружку, говорил «аминь!» после очередной речи, пил, не чокаясь, вино, и слушал, о чём разговаривают братья-рыцари. А у братьев-рыцарей, после первых четырёх-пяти речей, развязались языки. Их потянуло в воспоминания. Ох, я и наслушался!

Будущих крестоносцев воспитывали жёстко, если не сказать, жестоко. Получить розог, а то и плетей можно было по малейшему поводу, а зачастую и без повода. Сами родители люто лупили собственных детей, комментируя свои зверства притчей Соломоновой, из Библии: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, а кто любит, тот с детства наказывает его»! Поняв, что руководство по истязанию написано не где-нибудь, а в Святой книге, мальчики уже на жалость не надеялись и пощады не ждали. Оттого и сами выросли… беспощадными. И они этим хвалились! Вспоминали детские драки с соседями и хвастались, как отчаянно лупили друг друга, вышибая зубы, ломая переносицы и всякие руки-ноги. И сами получая не меньше. А потом их безжалостно пороли, независимо от того, кто зачинщик и кто победитель.

Очень рано подростки видели смерть. Сперва — животных. Лет с пяти их уже возили на охоту. Конечно, не на саму охоту, а вместе с матерями они поджидали охотников с добычей, у края леса, в импровизированном палаточном лагере. И с радостью наблюдали, когда гордые охотники привозили подстреленных косуль, кабанов, лосей и прочую живность. И тут же её разделывали, под весёлые шутки-прибаутки. А ребятишки с любопытством заглядывали в мёртвые оленьи глаза… И тут же получали отрубленную заячью лапку: «на счастье». А лет с десяти-одиннадцати, уже и сами скакали по лесу, приглядываясь к охотникам и перенимая приёмы охотничьей сноровки. А потом рассказывали друг другу восторженным шёпотом, как один из охотников принял медведя один на один, да подпёр его рогатиной,[4] да завалил с одного удара секиры… Эх, меня бы пустили, я бы тоже смог!..

И это десятилетний ребёнок!

К этому времени мальчики уже понимали, что их ждёт в дальнейшем. Что наследником рода будет их старший брат, а их доля — всемерно прославлять род, самому никогда богатством рода не воспользовавшись… ну, за исключением случаев, когда надо выкупить родственника из плена.

Наукой мальчиков не обременяли. Зачем? Вот старший сын — это да. Он должен разбираться в экономике, а значит, уметь читать, писать, считать, должен уметь блеснуть при дворе своего сюзерена, а значит, уметь разбираться в политике. Он должен знать фортификацию, разбираться в архитектуре, уметь читать планы, и всё такое. То есть, быть образованным. Поэтому первого сына учили хорошие учителя на дому или отдавали мальчика в известный университет. Ну, ещё немного учили второго сына, так, на всякий случай. Вдруг с первым случится несчастье? Нужно предусмотреть замену!

Остальных учили исключительно рыцарским наукам: в первую очередь — слову Божью и молитвам, во вторую — четырём рыцарским доблестям. А рыцарские доблести, как известно, это умение говорить дамам комплименты; умение играть на музыкальном инструменте и танцевать; умение играть в шахматы; знание стихов и умение их прочесть с выражением. А вы про что подумали? Вы подумали про оружие, коня и доспехи? Про знание истории своего рода? Ну, что вы! Это само собой! Это и не обсуждается вовсе!

Лет с двенадцати-тринадцати мальчиков определяли в пажи к рыцарям. Всех мальчиков. Включая того, который станет наследником. Пока его не произведут в рыцари. Младшие мальчики же уезжали в Орден и становились оруженосцами. С правом носить и применять оружие. Настоящее оружие, а не просто кинжалы, которыми вооружали мальчиков уже годам к семи. И мальчики учились у своих господ-рыцарей. Словно волчата, натаскиваемые опытными волками. Редко кто убил свою первую жертву позже пятнадцати лет. Иногда даже в тринадцать. И этим гордились!

Даже сейчас, пожилые рыцари, вспоминая молодые годы, пускали слезу умиления[5] и вздыхали горестно, что вот, достиг брат Лудвиг рыцарского звания, да не довелось ему вкусить в полной мере рыцарского счастья и великолепия… Да будет над ним милосердие Божие…

Как ни странно, самым трезвым из рыцарей оказался брат Вилфрид. Я понял его тактику! Он чаще других прикладывался к кружке, чаще других щедро плескал в кружку вина из кувшина, но вот пил он — если вообще пил, а не делал вид! — мелкими глотками и больше расплёскивал вина, делая широкие и неуверенные движения руками, чем вливал его в свою глотку. Именно он незаметно, исподтишка, показывал кулак тем оруженосцам, которые увлекались вином, именно он бдительно следил за порядком за столом, хотя внешне казался вдрызг опьяневшим. Именно он, после застолья, рассчитывался за ужин с трактирщиком, и трактирщик ушёл в весьма унылом состоянии духа. Явно, получив меньше ожидаемого.

Именно его я решил-таки спросить, а что происходит с нашими девушками? И ответ брата Вилфрида меня ошарашил.

— Ничего т-такого… — бормотал он, дыша перегаром и делая вид, что насквозь пьян, — П-природа берёт с-своё… Ж-женская п-природа, если ты меня понимаешь…

— То есть… женские дни? — удивился я, — И… и что?..

— Н-нельзя! — попытался покачать пальцем у меня перед носом Вилфрид, но палец, вместо покачивания, описал странную восьмёрку, — Ни-изя! Так в Святом Писании записано, что н-нельзя!

— Ахре… — начал я и поперхнулся, встретив совершенно трезвый взгляд, — Я говорю: ах, речь настоящего мудреца! То есть, когда женщина… ну… когда её природа прорывается наружу, она должна сидеть отдельно?

— Н-не только с-сидеть! — тяжело качнул головой Вилфрид, — Н-нельзя есть из одной п-посуды… н-нельзя есть одной л-ложкой… н-нельзя касаться одежды… н-нельзя касаться руками… и вообще… пойду-ка я спать! — неожиданно закончил он.

Не знаю, как он спал. А я полночи ворочался, не в силах поверить. Как?! Это же природное свойство! В моё время, которое здесь считается древним, что в Греции, что в Египте, женщина вовсе не считалась существом второго сорта![6] Наоборот! Сколько было культов женщин-богинь! А женщины-воины амазонки? Свирепые воительницы, которых опасались закалённые воины-мужчины? А законы, наделявшие женщин и мужчин равными правами? Помню, как я удивился, когда мы с Катериной рассматривали вопросы наследования. Почему, только сыновья? Почему не дочери? Катерина тогда ответила довольно резко, что закон есть закон, и не нам его обсуждать. Но теперь я понимаю, откуда растут ноги у этого закона.

Как же так вышло, что прелестнейшее человеческое существо — женщину — в этом времени и за человека почти считать перестали? И я дал себе твёрдое обещание поговорить об этом с Катериной. Завтра же! Нет, уже сегодня. Вот, сразу как тронемся в путь, так и поговорю!

[1] …ругаются с мытарем… Любознательному читателю: напоминаем, мытарь — это тот, кто берёт «мыто», т. е., пошлину, налог, сбор и т. п. В данном случае, это человек, собирающий «мостовой сбор», или попросту, плату за проезд моста. В Средневековье подобный «сбор» — это самое обычное, очень распространённое, и достаточно прибыльное дело. Подобные сборы могли собирать не только за мосты, но и за пересечение брода, за въезд в город, за пересечение горного перевала, и вообще, на что фантазии местного феодала хватит! Впрочем, за эти деньги феодал обязан был поддерживать мост, брод, горный перевал и т. п. в исправном и рабочем состоянии, удобном для проезда. И, как правило, это выполнялось.

[2] …девятнадцать лошадей… Не забывайте, что к пятнадцати лошадям, которые выехали из Мариенбурга, присоединились три лошади, выигранные на турнире (две выиграл Ульрих и одну Лудвиг), и одну лошадь подарил Гельмут. Авторы строго следят за посольством!

[3] … подобие фитиля…. Любознательному читателю: да, именно так, не только в Средние, но и в Древние века, заботились женщины о личной интимной гигиене, изготавливая вручную аналог современного тампона.

[4] … подпёр рогатиной… Любознательному читателю: рогатина — это охотничье копьё с расширенным жалом, в древко которого вделана поперечина. Когда копьё пронзает зверя, поперечина мешает туше животного соскользнуть дальше по древку и достать охотника когтями. По утверждению В.И. Даля, часто вздыбившийся медведь сам хватается за поперечину лапами, чувствуя в копье опасность, но охотник упирает рогатну в землю и медведь, получается, сам нацеливает жало копья себе в грудь…

Рогатина.

[5] …пускали слезу… Любознательному читателю: быть может, с нашей точки зрения это выглядит весьма странным, но свирепым рыцарям, закалённым в боях и походах, было вовсе не зазорно всплакнуть. Даже, наоборот! Те, кто не рыдал, не лил слёзы горести или умиления, те выглядели… подозрительно! Считалось, что у них очерствелые, загрубелые души. И ещё вопрос, пройдут ли те души собеседование, чтобы обрести царство Божие! То есть, было вполне естественным рубить врагов в озверелой сече, пытать пленных жесточайшими пытками, а потом возрыдать над какой-то особо трогательной строкой в рыцарской балладе, когда рыцарь расстаётся с дамой сердца… Ну, такие были времена!

[6] Археологи и египтологи в один голос утверждают, что в Древнем Египте женщина пользовалась практически равными правами с мужчиной.