Последний конвой. Часть 3

Глава 13 Лидия

27 февраля 32 года.

Утро, но немножко позже.

Вот тут я по настоящему струхнула. «Фашисты» почти в полном составе на войну ушли, а ну как погибнут там, кто нас охранять будет? Пятерых мальчишек они оставили. Это просто ни в какие ворота не лезет!

Одним словом, я очень сильно разозлилась на Быкова и решила со злости высказать Чекисту все, что я о нем думаю. Глянула на того — чернее тучи. Видать, тоже недоволен распоряжением Эмиссара, но субординация есть субординация.

У меня сразу и гнев куда-то улетучился. Нет, думаю про себя, не стоит тебе, Лида, сейчас политрука злить, не до того ему грешному. И потихонечку обратно в скорую вернулась, в кабину заныкалась. Сидим, ждем.

А штурмовики по лагерю носятся, ящики двигают, землю роют, пулеметы туда-сюда таскают.

— Чего это они суетятся? — у Арсения спрашиваю.

— К обороне готовятся, — отвечает.

Странно, от кого они собрались обороняться, если на нас никто не нападал?

— Могут напасть, — зевая пояснил Арсений, — а могут и не напасть. Как повезет.

Вот тебе бабушка и Юркин день.

И не успела новость осмыслить, как Чекист объявляет общее построение лагеря. Я, как обычно, надеялась прохлять. Ну не люблю я все эти дебильные сборища с закосом под армию. Мы люди гражданские, для нас все эти «налево-направо-в одну шеренгу становись» — не более, чем анахронизм, если не сказать грубее — идиотизм.

Однако в этот раз не проканало, погнали всех, включая «ученый люд». Только раненым позволили остаться в скорой. Профессуру стараются никогда не дергать по пустякам, они у нас на привилегированном положении. Как-никак, а научный совет экспедиции. Так что, если даже их «настойчиво пригласили», значит, все совсем серьезно стало. И от этой мысли на душе сразу кошки скребут. Что-то нехорошее назревает.

Василий, слегка поразмыслив, увязался следом за мной.

— Пойду, — говорит, — послушаю, что наш любезный политрук расскажет. Очень уж, говорит, мне любопытно, чем все это закончится?

Построились. Чекист вышел вперед и речь толкнул. Начал с того, что он, мол, не Быков, красиво говорить не умеет. Но получилось не только не хуже, а еще и красноречивее, чем у Эмиссара. Вот только радости нам его доклад ни капелюшечки не добавил, скорее, вогнал в уныние и запугал до крайности. И ведь нового-то политрук ни черта не сказал. Просто слова такие подобрал, что мороз по коже.

Наши, говорит, доблестные защитники и охранники конвоя отправились на поле брани, чтобы с помощью меча и орала, в смысле брони и разящей стали, пробить дорогу сквозь плотный строй нехристей поганых, кои позарились на товары наши бесценные. А посему оставили они нас на некоторое время без своей охраны и защиты. И если мы хотим в целости и сохранности до Эфиопии добраться, то защищаться придется самим. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. От каждого по способности… в смысле, кто во что горазд.

И попросил выйти из строя тех мужиков, что автомат в руках держать способны. Несколько человек вышли, а с ними и Арсений, водитель скорой. Я сначала помешать хотела, шепотом отговаривать принялась и даже за рукав дергать. А он отмахнулся грубо так, даже немножечко обидно стало.

Сержант из «фашистов» добровольцев вооружать увел, потом распределил в подчинение к ребятам-охранникам. Кого — «вторым номером» к пулеметчикам, а кого — просто в «пехоту».

Остальных Чекист огорошил просто невероятным приказом: всем немедленно приступить к рытью окопа. Мы аж прифигели от новости, а особенно прохфессура столичная. Аркадий Валерьевич, ну это который глава научного совета экспедиции, немедленно сцепился с политруком в словесной баталии. Пытался эмпирическими фактами и аутентичными тезисами доказать полную бессмысленность приказа вооружать лопатами научных работников, поскольку те, мол, ни хрена руками делать не умеют и копать физиологически не способны. Только под ногами у нормальных людей мешаться будут, и все, к чему их корявые руки прикоснутся, ломать и портить. За что и огреб по самое не балуйся.

Короче, политрук наш не совсем козлом оказался, так прямо и заявил: кто копать траншею отказывается, тот и прятаться в ней не будет. Мол, хотите самоустраниться — не препятствую. Пока африканцы вас убивать и пожирать станут, мы от них отбиваться будем. Так что вы нам даже небольшое одолжение сделаете, коли по собственной воле сдохнете. Кормить вас больше не придется и последние капли драгоценной водички на вас тратить.

Короче, профессура красными пятнами пошла, живехонько лопаты похватала и с азартом принялась рыть траншею быстрее всех. Вот что страх животворящий с людями делает.

А тем временем Чекист меня в сторонку отводит, так сказать, тет-а-тет и, как будто невзначай, делами интересуется. Так, мол, и так, Лидия Андреевна, а что у нас с раненными-то?

А что у нас с раненными? Выздоравливают потихоньку.

И тут я струхнула конкретно, аж поджилки затряслись. Нет, ну Чекист сволочь, конечно, всякое о нем слышать приходилось и даже пару не самых благовидных поступков воочию наблюдать, но чтобы…

Да ну, нет…

…дура ты Лидка, нельзя так даже думать…

А что если правда?

Шальная мысль уже влетела в мою бестолковку, и мальчики кровавые в глазах. А ну как решит избавиться от обузы и действительно ликвидирует всех паразитов общества одним махом?

Может такое быть?

Вон в Спарте, например, больных и слабых младенцев, стариков и калек сбрасывали с Тарпейской скалы. Ни к чему много лет кормить маленького уродца, что не сможет стать сильным и здоровым воином. А уж о стариках и говорить нечего, отжил свой век, стал немощен и слаб — освободи место под солнцем для молодых и крепких.

Трусила я, наверное, зря, политрук всего-навсего уточнил транспортабельность Стивена. Мол, пусть пока оба раненых посидят в скорой, а когда окоп будет готов, мы их туда переправим. Людей для транспортировки он непременно выделит.

У меня от сердца отлегло.

Вот я дура, все-таки…

— А вы, — говорит, — Лидия Андреевна, со всем необходимым будьте наготове.

Я секунд десять соображала, что он вообще имеет в виду?

Потом дошло, что и мне нужно подготовится, на случай, если вдруг бандюки нападут.

А что мне готовить? Тревожный чемоданчик всегда со мной. От Василия, как помощника, пока толку мало, однако все-равно рядом трется. Хотя бы моральная поддержка, и то неплохо. А если совсем припрет и оперировать придется, то он и одной рукой подавать инструменты сможет.

Не-е, Ваську своего я пока менять не собираюсь. А руку мы ему со временем разработаем, слишком рано требовать результаты, рана серьезная и не зажила толком.

В общем, осмыслила я ситуацию, на всякий случай раненых еще раз осмотрела, в чемоданчике своем ревизию навела, пошла поглазеть, как идет рытье траншеи для «прокладки трубопровода».

Тут все и началось, политрук как заорет во все горло:

— Боевая тревога! Всем гражданским немедленно в укрытие.

Я и охнуть не успела, как меня кто-то сзади с ног сбил и прямиком в окоп, мордой вниз. Еще и сверху навалился, видимо, от пуль собственным телом прикрыл. Хотя с моей точки зрения это больше походило на попытку изнасилования в самой грубой и циничной форме.

Загрохотали пулеметы, засвистели пули, а потом еще и бабахнуло. Ведь совсем рядом — показалось даже, что прямо над головой. После взрыва со всех сторон песок посыпался, стенки-то у ямы ничем укрепить не успели.

Нет, так не пойдет, думаю. Выбираться надо.

Кое-как выкарабкалась из-под тяжеленного потного мужика, смотрю, а в небе красная ракета полыхает. И тут меня такая ясность мысли и понимание ситуации накрыли, что не описать.

Ведь неспроста это все!

Знал Чекист, что на нас нападут, во всяком случае догадывался, а потому и бесился. Ему оборону готовить нужно, а не с «научниками» философские диспуты вести. Чем больше народу копает, тем быстрее закончат. А если обратный отсчет уже пошел, каждая потерянная минута — чья-то жизнь. В этом сраном окопчике для всех может места не хватить. И кому-то останется только вжиматься мордой в песок и молиться на всех языках мира, что пронесет.

А потом, словно молния в голову — а как же раненные? Стивен без посторонней помощи передвигаться не может, а Василий с одной рукой его до окопов не доволочет. Скорая не броневик, хоть и железом обшита. Автомат ее насквозь прошьет. Я, конечно, сама не проверяла, но Арсений мужик серьезный, зря врать не станет.

В общем, во мгновение ока вспомнила обещание Чекиста помочь раненных в окоп доставить. Пока башкой вертела в поисках политрука надо мной настоящий ад и Израиль начались. Штурмовики из РПГ шмалять стали, одна из ракет с длинным дымным шлейфом совсем рядышком рванула, а вторая прямо над головой прошла.

А потом опять как грохнуло что-то, совсем рядом, и вновь песок на голову посыпался.

Я от перенесенного ужаса не только одежду отряхивать перестала, но и закопаться поглубже попыталась. Точнее, это не я принимала решение, а мой насмерть перепуганный организм отключил нафиг не нужный мозг и принялся заниматься моим, а точнее своим собственным самосохранением.

Чекист бегает, орет, слов не разобрать, а шум все нарастает и нарастает. Со всех сторон палят, прямо четвертая мировая началась. Или пятая… Сколько их там всего было? Я уже и не помню.

И чудятся мне сквозь канонаду звуки автомобильных двигателей. Неужто, думаю, наши вернулись? Заметили красную ракету и повернули взад. Надо бы выглянуть и посмотреть. Любопытство не порок… и все такое, прочее…

Короче, не выдержала я, хоть и страшно, подняла голову. Прямо передо мной, шагах в десяти небольшой окопчик на двоих, а в нем — Арсений и еще один молодой парнишка из «фашистов», не помню как зовут.

Арсенюшка привстал на одно колено, окопчик ведь низенький, и руку вперед протягивает. Я даже сперва не поняла, кому и зачем? Смотрю — Мишка ползет. И где его дурака только носило?

А потом разглядела, что вокруг пацана со всех сторон султанчики от пуль вскипают. Подняла взгляд повыше, а там бандюки цепью наступают, как в старых фильмах про войну — перебежками. Много! Наверное, человек тридцать или сорок. Точнее не сосчитать.

А позади них несколько легковых машин на нас движутся. Внешне пикап наших разведчиков напоминают, только пулеметы поскромнее, и обшивку на них тупые дикари зачем-то отодрали, все внутренности видно. Глупая машинка получилась, неказистая. Прыгает по дюнам, как горный козлик по скалам.

Вот один из этих убогих пикапов на Мишку охоту устроил. Только попасть никак не может, пацан шустрый, ужом извивается по песку, ползет обратно в лагерь. Еще секунда, и Арсений хватает пацана, второй рукой перехватывает за одежду и втягивает за бруствер. Молодец он у меня. Прямо вовремя успел: в то место, где секунду назад Мишка лежал, сразу несколько пуль в песок вонзились.

Михаил перепуган, дышит как загнанная лощадь, но глазки сверкают. Арсений что-то орет ему, почти в самое ухо, затем показывает назад, в сторону водовозки и вновь хватается за автомат. Я провожаю мальчишку взглядом и вновь опускаю голову ниже уровня мешков с песком, потому что этот чертов пикап останавливается и ведет стволом в нашу сторону — цель выискивает.

Сверху-справа грохочет пулемет, с водовозки палят длинной-предлинной очередью. Песок вокруг пикапа мгновенно вскипает, взмывает вверх и повисает в воздухе пыльным облаком, наполовину скрывая джип из виду. Не успев разглядеть, попал или нет, прячусь обратно в окоп, вжимаюсь лбом в песок, зажимаю уши пальцами, череп уже готов разорваться на куски.

Не проходит и минуты, кто-то хватает меня за плечо.

— Лидия Андреевна.

— Что? Где?

— Вас политрук зовет. Там пулеметчика ранило, помощь нужна.

И сразу куда-то улетучился страх, словно и не было никогда. Хватаю тревожный чемоданчик за ручку, выскакиваю из окопа и словно на крыльях мчусь на помощь.

Из-за водовозки выглядывает Чекист, орет что-то невразумительное, руками машет.

Да ну его!

— Куда? — спрашиваю на бегу, уши заложило от грохота, ничего не могу разобрать.

Политрук наконец сообразил, что я начисто оглохла, выбегает навстречу, хватает за шиворот и силой втягивает за машину.

— С ума сошла? — орет в самое ухо, — ползком!

— Где раненый? — кричу в ответ, не обращая внимание на придирки и замечания.

— Сюда, — немного успокаивается Чекист.

Пулеметчика стащили с бочки, уложили на песок, спрятали от шальных пуль за огромным колесом водовозки.

Падаю на колени, подползаю ближе, отодвигаю в сторонку молоденького помощника водителя, неумело пытающегося оказать первую помощь. Кровищи на песке, как будто здесь только что свинорыла разделывали. У штурмовика вся куртка пропиталась насквозь. Не обращая внимания, хватаюсь за лацканы и одним рывком освобождаю от пуговиц. Рана нехорошая. Кровь струится ручьем. Достаю индивидуальный пакет, зубами разрываю упаковку, прижимаю к ране.

— Иди сюда, — ору на мальчишку-водителя. Тот испугано вжимает голову в плечи, над самой головой высекая искры из железной бочки проходит очередь. Он тоже падает на колени, подползает ближе, заискивающе в глазки заглядывает.

— Держи вот так. Плотно прижимай.

Кровь стекает между пальцев, капает на песок и тут же впитывается ненасытной пустыней. Пока пытаюсь перевязать, штурмовик сереет и недвижно замирает. Все кончено! Не успела…

С этой секунды я больше не слышу выстрелов и не вижу вскипающих тут и там фонтанчиков от пуль. Почти сразу же замолкает второй пулемет, и я, не дожидаясь зова, сама мчусь к КАМАЗу. Забираюсь по лестнице на самую крышу. Один пулеметчик все еще жив, но словил две пули. Одну в грудь, вторую в плечо. На скорую руку делаю перевязку, кричу прибежавшим на помощь, чтобы спустили тело на землю и немедленно волокли в скорую. Меня оттесняют в сторонку от пулемета, помогают спустится по лесенке, тянут к следующему раненому.

Вновь грохочет пулемет на водовозке, это политрук сменил выбывший расчет. Бандиты невольно останавливают свое неумолимое движение, прижимаются к земле. Чуть поодаль дымит кверху колесами шахид-мобиль. С другой стороны дороги раздается треск очередей, турель на КАМАЗе разворачивается, теперь пулемет бухает, почти не переставая.

Совсем рядом юный штурмовик, почти совсем мальчишка, вскакивает во весь рост, удерживая на плече трубу РПГ, что-то неразборчиво вопит, а затем выпускает длинный огненный шлейф. Совсем близкий грохот разрыва гранаты заставляет меня упасть ничком и вжаться носом в песок. Когда поднимаю голову, молодой «фашист» уже валяется на земле. Подползаю ближе, на всякий случай нащупываю сонную артерию — пульса нет. Мертв!

Высоко подпрыгивая, мимо несется еще один шахид-мобиль, резко тормозит, разворачивает ствол пулемета в сторону водовозки. Дуэль короткая — несколько секунд, и пикап вновь скачет по барханам, со всех ног удирая от наших крупнокалиберных пуль. Я успеваю заметить, как очередь настигает его и буквально режет надвое, во все стороны летят обломки, клочки железа, куски еще живой плоти и брызги крови.

Бандиты совсем близко, я уже могу различить перекошенные злобой лица. Вот первая шеренга перебирается через баррикаду из ящиков. Они уже на территории лагеря, оборона окончательно прорвана. С нашей стороны почти совсем не слышно выстрелов, оба пулемета молчат.

А потом земля подо мной содрогается в чудовищном спазме, уши закладывает от невыносимого грохота, а небо чернеет от взметнувшихся кверху масс песка, чтобы через секунду обрушиться обратно песчаным дождем.

Невыносимая боль в голове и странное ощущение во всем теле, как будто мясо отстает от костей. Чувствую кровь на губах — толчками вытекает из носа — полопались сосуды. Контузия — ставлю неутешительный диагноз самой себе.

И тут замечаю, что время словно замедлило свой бег. Движения бандитов становятся плавными, неспешными, будто они не бегут, а не спеша плывут навстречу. Над траншеей с гражданскими торчит самодельный белый флаг.

И когда только успели сварганить? Неужели заранее побеспокоились? Трусы!

Не глядя по сторонам, я ползу к ближайшему окопчику, переворачиваю раненого, подающего признаки жизни и только теперь понимаю, что это — Арсений. Он без сознания. Невольно всхлипываю, делаю перевязку, стараясь ничего не замечать вокруг.

— Арсенюшка, родной мой, ну зачем ты в это полез? Ты же не солдат, а простой водитель.

Кто-то грубо хватает меня за плечо, кричит прямо в ухо на непонятном языке. Поднимаю взгляд и вижу совсем рядом черное от загара, обветренное лицо бандита. Я ничего не чувствую, эмоции словно выключились или перегорели. Наемник не похож на африканца, скорее, на араба или турка. Выгоревшая до белого цвета форма, незнакомой конструкции автомат в руке, обветренные губы, во рту не хватает половины зубов. А ведь не старый еще, лет тридцать всего.

Я отрицательно машу головой.

— Не понимаю ничего. Интерлингва, Эсперанто.

Раздраженно цокает, грубо и небрежно обыскивает, находит кобуру с береттой, срывает и сует себе в карман. Я не сопротивляюсь, чтобы не провоцировать. Будь что будет!

Снова разворачивает меня лицом к себе и орет вопросительно:

— Окту?

Чтобы это значило?

— Окту?

Постепенно до меня доходит смысл, несмотря на совершенно непреодолимый языковой барьер.

— Да, я врач. Доктор.

Щерится беззубым ртом, хватает за руку и куда-то настойчиво тянет. Едва успеваю на ходу подцепить чемоданчик. Доктор, он и в Африке доктор. Раз не убили сразу, значит лечить заставят.

А куда я без инструментов?

Один из боевиков пнул лежащего на песке, заругался, сорвал с плеча автомат, опустил ствол вниз. Прежде чем успеваю сообразить, что я делаю, резким движением выдергиваю запястье из наемнических лап, срываюсь с места, изо всех женских сил толкаю боевика в спину. Очередь уходит в песок, не причинив никому вреда. Я падаю на колени и закрываю раненного штурмовика собственным телом. Еще секунда, грохнет выстрел и для меня все закончится…

Ну и пусть! Вот так хладнокровно добивать раненых я не дам. Пусть лучше убьют меня.

Проходит секунда, другая — выстрела нет. Собираюсь с силами и оглядываюсь. Два наемника, словно петухи перед дракой, стоят напротив друг на друга и орут во всю глотку. Еще секунда, и точно подерутся.

— Окту, — вопит один из них, — окту. А потом звучит длинная-предлинная фраза на совершенно непонятном языке. Второй вопит нечленораздельное, тычет стволом в раненного и делает недвусмысленные жесты. Мне даже переводчик не нужен, чтобы понять — добить требует.

В самый разгар словесной дуэли раненый штурмовик внезапно стонет и пытается перевернуться на спину. Оба спорщика переводят на него взгляд и резко замолкают. Воцаряется нехорошая такая тишина, слишком уж многозначительная.

— Да не шевелись ты, — бормочу едва слышно сквозь зубы, — может быть, пронесет в этот раз.

Меня вновь хватают за плечо, грубо вздергивают на ноги и волокут по лагерю, несмотря на вялое сопротивление. И все-таки выстрела позади нет. Слава Богу! Значит, не стали добивать.

Старательно отворачиваю лицо, чтобы случайно не встретится с кем-нибудь взглядом. Я слышала, что среди отсталых народов посмотреть в глаза, значит бросить вызов. А женщина и того хуже, вообще не имеет права поднимать взор от пола. Дикость неимоверная, но за нарушение этого табу — смерть. Лучше не рисковать.

И вот пока я крутила головой, вольно или невольно рассмотрела что происходит вокруг. И вовсе не то, что я ожидала увидеть. Наемники, так стремительно захватившие наш лагерь, не кинулись грабить, убивать и насиловать всех подряд. Как раз наоборот, они даже не проявили явного интереса к захваченным автомобилям и товарам, а принялись собирать своих раненых и убитых на поле боя. Экспроприировали наш брезент для навеса, расстелили его на песке, таким образом организовав небольшой мобильный госпиталь.

Мертвых уложили поблизости в один ряд, своих и чужих вперемешку. Их оказалось на удивление много, больше двадцати человек. Все-таки наши ребята молодцы, за свои жизни отплатили бандюкам по полной программе. Я невольно всхлипнула, погибших штурмовиков было искренне жаль. Все-таки успела привыкнуть за время путешествия и к черной форме, и к нахмуренным выражениям лиц. И даже слово «фашисты» больше не вызывало у меня аллергии и подсознательного раздражения.

Тем временем бандиты приняли капитуляцию у сидевших в окопе гражданских. Выволокли их на свет Божий, построили в один ряд, поставили на колени и связали.

Стало ясно, что мою судьбу должен решать кто-то другой…