Рассказы старого лешего

ЯМАНТАУ

Какое наслаждение не торопясь ехать верхом по лесу, с горы на гору, смотреть, как трепещут листы на осинах, как перебегают солнечные зайчики на стволах берез, как бежит горная речка Зигазинка, то прыгая по камням, то ныряя под упавшие стволы деревьев.

Я еду, понемногу взбираясь на Уральские горы. Подо мной каурый жеребчик башкирской породы. Он, помахивая гривой, идет спорой иноходью, слегка покачиваясь с боку на бок. За спиной охотничье ружье, через седло переметные сумы. В сумах котелок, чайник, кружка, мисочка, нож, вилка, ложка и пищевые запасы, там же палатка, одеяло, подушка, альбом, краски, карандаши, стульчик.

Моя цель — сделать наброски пейзажей, башкирских кочевий, костюмы и типы людей, лошадей и скота.

Вот уже два дня я еду один. Приходится самому приготавливать пищу, заботиться о лошади, ставить палатку. А когда же рисовать? Нет, так дело не пойдет. Надо найти верного Санчо Пансу. На третий день я его встретил. Он ехал верхом на мохнатой лошадке. Его лицо мне понравилось. Поздоровались.

— Куда едешь?

— А ты куда?

— Домой еду, в гости ходил!..

— Хочешь со мной ехать? Будешь кашу варить, рыбу ловить, лошадку кормить и за это каждый день по пятьдесят копеек получать. Понял? Подумай и ответ давай…

Мой новый знакомый постоял минут пять. Потом вдруг просиял, заулыбался.

— Якши, хорошо, поедем, друзьями будем… Ты с этого места никуда не гуляй, а я домой побегу… Бабе скажу, а завтра утром тут буду.

Он стеганул свою лошаденку и рысцой затрусил куда-то в лес, а я поставил палатку и стал кипятить чайник.

Теперь у меня есть верный Санчо Панса. Его зовут Гариф Улла. Утром он явился. С этого момента мы стали делить по-братски радости и печали, пищу и ложе в палатке. Мы ехали не спеша, приезжали в башкирское кочевье, угощали женщин и детей конфетами, мужчин папиросами, и я зарисовывал их наряды, их быт. Гариф Улла иногда ловил рыбу или стрелял рябчиков. Рыба в горных речках — это форель или, как ее там называют, пеструшка. Уха из форели не имеет себе равной, и котелок этой восхитительной ухи мы с наслаждением уплетали.

Когда Гарифу Улле удавалось подстрелить рябчика или тетерева, он варил кулеш с пшеном. Ночью мы спали рядом в палатке, спали под шум деревьев или под шорох дождя, спали крепким сном, не опасаясь ни зверя, ни лютого человека.

Так день за днем мы понемногу поднимались все выше и выше, приближаясь к нашей цели, к вершине горы Ямантау. Название горы не сулит ничего хорошего. Ямантау — значит Дурная гора. Посмотрим сами — так ли она дурна. Эта гора не может похвастать ни своим ростом, ни своими неприступными скалами, ни снеговой шапкой. Но она все же самая высокая гора на Южном Урале, и на ее горных лугах пасется много табунов башкирских коней.

Мы на вершине Ямантау. В голубой дымке тонут горные дали. Кое-где пестреют стада, кое-где видны косяки лошадей, слышны звуки боталов, конское ржанье и мычанье коров. Горный ветер треплет полы нашей палатки, которую мы стараемся поставить. Ветер вырывает колышки, ветер сдувает огонь с костра и раскачивает котелок. Наступает ночь. Небо все усеяно звездами, только на горизонте темнеет туча и порой вспыхивает далекой молнией. Слышны глухие раскаты грома. Кажется, где-то притаился грозный зверь и злобно, угрожающе рычит. Наши кони неподалеку пасутся, и нам слышно, как они переступают и пофыркивают.

Мы лежим в палатке и опасливо прислушиваемся к приближающейся грозе. Гром все слышней, молния уже ярко освещает надвинувшуюся тучу, и ветер все злее и злее накидывается на нашу маленькую, беззащитную палатку. Всеми шестью колышками она вцепилась в землю. «Держите меня, держите! Я улечу от вас в объятиях ветра! Держите меня, держите!» Но было уже поздно. Три колышка вылетели из земли, палатка взметнулась в страстном порыве, затрепетала и, обессиленная, упала на землю. Три других колышка удержали ее, не дали ей улететь. Над нами уже не было спасительного полога — над нами нависла грозная туча.

Грозная туча увидела нас. Нас, беззащитных, напуганных. Сверкнула ослепительная молния, страшный треск — и холодный ливень обрушился на нас. Ставить палатку под таким ливнем, при таком ветре — и думать нечего. Мы на корточках присели на войлок, кое-как укутались палаткой и предоставили грозовой туче измываться над нами, как ее душеньке будет угодно.

Как мы могли бороться с грозной стихией? Мы только ежились и крякали, когда холодные струи текли по спине. Ежились и стучали зубами…

Гора оправдала свое название. Дурная гора. Но этого ей показалось мало… Дождь хлестал нас немилосердно, и вдруг мы слышим приближающийся топот и могучее ржанье…

Гариф Улла сбросил полотнище, схватил палку от палатки и опрометью помчался к лошадям. «Скорей, бери палку и беги! Он лошадок кончать будет. Он косячный жеребец, он к своему косяку бежит». Этого еще недоставало, чтобы этот разбойник загрыз наших смиренных лошадок. Мы встали возле них и, держа в руках палки, приготовились к защите.

Ржание и топот все ближе. Ближе… Сердце готово выпрыгнуть из груди. Трах, трах… Слышен бешеный карьер совсем рядом… Мимо нас в темноте промчалось что-то, тяжело дыша и храпя, и обдало нас брызгами из-под копыт. Этот разбойник, косячный жеребец, к нашему счастью, не обратил никакого внимания на наших лошадок. Топот и ржание уже где-то далеко-далеко.

Мы опять закутались в палатку, сжались и с нетерпением стали ожидать лучей солнца. Коротка летняя ночь.

Солнышко сжалилось над нами и занялось нашей просушкой. Это ему удалось довольно скоро, и мы тронулись в дальнейший путь.

Едем, обсуждаем события прошлой ночи.

— Ямантау, — говорит Гариф Улла. — Мы к нему в гости пришли, а он нас как угощал.

«Дурная гора», — думаю я. Мы едем по альпийским лугам. Высокое разнотравье цветет и благоухает. Горные трясогузки, луговые коньки, щеврицы все время вылетают из травы, садятся на высокие зонтики цветов и с тревожным писком пролетают дальше…

Высоко в небе кружат канюки, наполняя воздух мелодичной, печальной трелью. Здесь царство травы. Самой лучшей, самой питательной травы, какая только бывает на свете. Ее много, очень много, но башкирин косить и сушить сено не любит. Он покосит немного осенью, когда трава на корню высохнет, а лошадок он кормит всю зиму ильмом. Загонит лошадок в открытый всем ветрам загон и обставляет его кругом ильмовыми стволами и ветками. Грызут лошадки ильмовую кору, и к весне это уже не лошадки, а только конские кости, обтянутые мохнатой шкурой.

Придет весна, выйдут эти несчастные скелеты на луга, а недели через две их не узнаете. Куда там! Скачут по лугам сытые, блестящие красавцы, и их веселое ржание разносится далеко по Уральским горам.

Мы едем по лугам, понемногу спускаясь к темнеющим вдалеке лесам. Вот недалеко пасется косяк. Лошади сытые, блестящие, между ними резвятся жеребята. А вот и наш ночной гость — косячный хозяин — жеребец. Каурой масти, гривастый, с длинным хвостом и злобными, дикими глазами, он, пригнув голову к земле, карьером носится вокруг табунка.

Мой верный Санчо круто повернул коня.

— Айда за мной! — крикнул он, и мы поспешно стали отступать за бугор.

Встреча с таким субъектом ничего хорошего не сулит. Хорошо, что мой жеребчик не успел заржать — тогда наверняка этот разбойник набросился бы на нас.

Мы въезжаем в лес. Сначала редковатый, он, чем ниже становится, все гуще, все выше поднимаются вершины деревьев, все толще стволы лип и ясеней. Как флейта, звучно, красиво свистит иволга, кукушка с трелью перелетела с дерева на дерево. Вертишейка громко, однотонно кричит «ки, ки, ки» — как ястреб-перепелятник. Дятел барабанит свою любовную дробь. Большая полянка. Под могучей, развесистой липой мы спрыгнули с лошадей, расседлали их, стреножили и пустили на траву. Я стал акварелью рисовать поляну со старым, побуревшим стогом, с пасущимися лошадками и с далекой горой Ямантау.

Гариф Улла занялся кашей и чайником. Может ли быть на свете что-либо вкуснее пахнущей дымком жиденькой пшенной кашицы с салом или рябчиком и тоже пахнущего дымком чая. Тишина, солнце, ароматы цветов, пение птиц и этот вот дымок от костра — все они лучше всякого повара и кашицу сварят, и чай вскипятят.

Пьем чай, беседуем.

— Скажи, Гариф Улла, у тебя одна жена?

— Я не бай, не мулла, я бедный человек. Я прошлый год женился. Большой калым давал. Хороший баба взял, молодой.

— Вот ты жену оставил, со мной по лесу гуляешь, а она там одна скучает?

— Зачем скучает? К ней сестра приходит, песни поют, вместе баранчук в люльке качают. Мой баба совсем молодой, в куклы играет, а то танцевать станет. Веселый такой. Скучать не будет. Вот ты мне деньги заплатишь — я ей хороший платок куплю.

— Ты слышишь, Гариф Улла? Кто-то там гудит?

Из леса на полянку вышли две-три коровы и за ними еще и еще, потом с грозным гуденьем вышел громадный породистый бык. Бык был явно чем-то раздражен. Он останавливается и, грозно гудя, злобно роет и ногой, и рогом землю.

— Пойдем лошадок возьмем, — говорит Гариф Улла.

И мы бежим через поляну к своим лошадкам, бежим на виду у быка. Это окончательно вывело его из терпения, и он бросился за нами. Я оказался к нему ближе или его возмутила моя соломенная шляпа, но только он помчался за мной. Тут было не до шуток, и я припустился со всей скоростью, на какую был способен. Мчусь мимо стога, а бык уже близко. Я слышу за спиной его топот и сопенье. Сейчас догонит! Бурый стог прошлогоднего сена тоже не понравился быку, и он стал яростно разметывать его рогами. Эта короткая задержка спасла меня — я успел добежать до дерева. Теперь я был в безопасности, теперь я мог смело говорить ему всякие обидные слова. Бык в слепой ярости только рыл землю и гудел. Задержись я в своем беге на две-три секунды — и этот мерзавец сделал бы из меня отбивную котлетку. Как я его ругал, какие только обидные прозвища я не давал ему! Он этого вынести не мог и, бросив на меня последний, грозный взгляд, повернулся и рысью побежал за ушедшими коровами.

Ах, эта гора Ямантау! Все время она устраивает нам всякие неприятности. То бурю на нас напустит, то жеребца, то быка, то чуть было не укусила Гарифа Уллу гадюка.

Я изрисовал два альбома, Гариф Улла расстрелял все патроны, палатка наша сильно потрепалась, и в ее прорехи беспрепятственно лил дождик.

Пора домой. Мы ездили по лесам, по горным лугам, от кочевья к кочевью почти что месяц. Кое-где в деревенских лавочках мы пополняли свои запасы сахара, чая, всяких круп и муки. Мы совершили чудесное, увлекательное путешествие, и домой я привезу много рисунков, много рассказов, а мой верный Лепорелло — и деньги, и подарки. Пора домой. Мы все время, день за днем, спускаемся вместе с горными речками все вниз, все вниз. Проехали Усольский стекольный завод. Широкими полями приближаемся к реке Белой, к селу Табынску.

Вот и домик моего друга — агронома Александра Осиповича. Друзья радостно приветствуют нас, объятия, поцелуи. Нас сажают за стол, угощают. Они убеждены, что мы там голодали и питались чуть ли не одними грибами. Пьем чай со сливками, с горячими сдобными булочками, со сладким пирогом. Вот этого у нас не было. Но было много-много другого, такого, чего не достанешь ни в одном ресторане, не купишь ни за какие деньги. Мы питались чистым горным воздухом, мы пили ароматы цветущих лугов, мы ели кашу, пахнущую дымком, мы хлебали уху из пеструшки… А где вы получите такой крепкий, такой освежающий сон? Где?

В табынском универмаге я купил в подарок Гарифу Улле часы с цепочкой и шапку, а его жене Бибигуль ярко цветистый сатин на платье и золоченый браслет.

Мы расстались закадычными друзьями.