Рассказы старого лешего

ВОКРУГ «БУРЖУЙКИ»

Возле железной печурки-«буржуйки» сидели три человека. Они вытаскивали из печурки, обжигая руки, горячую, душистую картошку и, посолив, с удовольствием ели.

Комнату освещал малюсенький огонек самодельной лампадочки. Он хитро подмигивал. «Ничего, ничего, — говорил он, — потерпите. Вот „буржуйка“ да я будем лучшими вашими друзьями. Потерпите — все имеет конец». Один из сидевших, в черном сюртуке и галстуке-пластрон, кутался в большой теплый плед и поминутно вливал в нос наркотик. Папиросу не выпускал изо рта. Другой — с большим турецким носом и тоже укутанный шарфом, с ногами, обутыми в самодельные сапоги из волчьей шкуры, с веревочными подметками. Это художник Анатолий Осипович Вальтер. Он кончил Школу живописи, ваяния и зодчества, кончил академию и, разочаровавшись в своем таланте, поступил в Петровско-Разумовскую сельскохозяйственную академию. Теперь он студент. Третий был я.

Я давно работал в журнале «Светлячок». Там я рисовал танцующих лягушат, мышей, жуков, играющих на скрипке кузнечиков, зайчат, мишек и прочая, прочая.

Мы сидели в кабинете Федорова-Давыдова и рассказывали, как пилили сосну, несколько поленьев от которой мы принесли ему в подарок. Теперь они весело горели в «буржуйке», лаская нас своим теплом.

Десять дней тому назад сосна стояла в лесу Петровско-Разумовской академии и по ее веткам прыгали белки, пестрый дятел стучал клювом, вытаскивая личинок, ее обдувал холодный ноябрьский ветер. Эту сосну начальство академии разрешило спилить Анатолию, и мы отправились в лес. Лесник показал ее нам, выдал двухметровую пилу, топор и ушел. Перед нами стояла невысокая, но очень толстая сухая сосна. Мы обошли ее кругом, постучали по ней топором, смерили — оказалось два с половиной обхвата, покрутили головой, потом поплевали в руку и стали пилить. Появился какой-то человек неопределенной профессии, остановился неподалеку и начал издеваться над нами:

— Тоже, пильщики! Руби дерево по плечу! Да разве вам справиться с этим дубом. Он упадет и вас задавит, как червяков. Лучше бросьте, ребята…

Анатолий не выдержал:

— Эй, ты, скептик, уходи подобру-поздорову, пока цел. Уходи — я чемпион по боксу. Понял? — Человек неопределенной профессии скрылся…

Наша пила все глубже и глубже вгрызалась в ствол. Мы уже не видели друг друга, мы сняли теплые куртки и пилили в одних рубашках. Наконец дерево рухнуло. Ломая сучья, с треском и гулом ударилось о землю. Теперь, лежа на земле, оно казалось еще толще. Мы разметили ствол на шесть полен. Мы здорово устали, пожевали немного холодной картошки и направились к дому. Нелегкая работа пилить деревья на голодный желудок. На другой день мы распилили ствол на громадные круги. Осталась вершина и сучья. К нашему горю, погода сильно изменилась. Очень потеплело, полил дождь. Снег растаял. Ни на санях, ни на колесах не вывезешь. Придется подождать санного пути. Прошло пять дней. Наконец выпал снег, подморозило. Анатолий получил из академии лошадь, и мы поехали за сосной. Большое огорчение ожидало нас. От вершины и веток ничего не осталось. Лежали только шесть громадных кругов, и все. Мы закатили их на дровни и пошли следом за санями в Москву, на Малую Бронную. На дворе мы сложили круги, их мы раскололи на поленья и на горбу перетащили на пятый этаж.

Дрова мы рассовали под столы, под кровати, в диваны. Теперь мы были богаты. Мы затопили «буржуйку», пригласили друзей на огонек погреться. Даже устроили «пир горой», так как у нас было два мешка картошки, тоже выращенной нами в Разумовском.

Время было трудное. Шел девятнадцатый год. Холод и голод забрались в Москву. Далеко не у всех были «буржуйки» и печеная картошка, и назябшиеся гости, обогретые теплом «буржуйки», блаженно улыбались.

Частенько к нам приходил Василий Иванович Сытин, сестры Груздевы, Мария Тимофеевна Дроздова. Все старались вобрать в себя как можно больше тепла.

Я в то время работал в Охране материнства и младенчества, у Веры Павловны Лебедевой. Как-то я приволок оттуда целый пуд муки. Вот это была радость!

Часто приходил к нам дядя Абраша — Абрам Александрович Йоф. Он тоже был сотрудником Охраны материнства и младенчества. Это был художник-дилетант и очень милый человек. Он был знаком со всеми художниками и привлекал их работать для выставки «Охрана материнства и младенчества». Сидя в тепле «буржуйки» и перекидывая с руки на руку горячую, слегка обуглившуюся картошку, мы вели задушевные беседы. Хорошо рассказывала о своих необычайных приключениях Мария Тимофеевна. Это был наивный, непосредственный человек, и с ней всегда случались такие истории, какие не случаются с обыкновенными людьми. Мы хохотали над ее рассказами.

— Алексей Никанорович, помните, вы меня устроили рисовать с микроскопа в зоологическом саду, — начала свой рассказ Мария Тимофеевна. — Надо смотреть и в микроскоп, и на рисунок, и туда, и сюда, и опять туда-сюда. Очень скоро у меня закружилась голова, стало тошно, я ослабела, я ничего не могла делать. Не окончив работу, с трудом побрела по дорожкам сада к выходу. На улице я вспомнила, что тут, совсем рядом, на Красной Пресне живут мои друзья. Когда я пришла к ним, они испугались моей бледности и слабости и скорей уложили в темной комнате на кровать. Когда я полежала и немного пришла в себя, я поняла, что у моих друзей гости и им не до меня. Если я выйду к гостям в таком ужасном состоянии, они испугаются и уложат меня опять, а мне надо скорей домой. Дома я покойно полежу, и все пройдет. Надо как-то подвеселить себя, уничтожить эту бледность, дать румянец лицу, подкрасить губы, убрать синяки под глазами. У меня были только акварельные краски. Я знала их расположение в ящике и смело стала, послюнив палец, в темноте подрумянивать свои щеки, кармином подкрасила губы, белилами закрасила синяки под глазами. Вот теперь у меня здоровый цвет лица и я могу показаться людям. Когда я вышла из темной комнаты в ярко освещенную переднюю, ко мне подошла хозяйка квартиры. Взглянув на меня, она ахнула и чуть не упала. «Мария Тимофеевна, что с вами?» Я бросилась к двери. «Куда вы бежите?! Иван Петрович, пойди скорей сюда. Я не знаю, что с ней!» Я не стала дожидаться Ивана Петровича и помчалась что есть духу по лестнице вниз, на улицу. Скорей домой. Был уже поздний вечер, и на улице было темновато. Редкие прохожие с удивлением смотрели мне вслед. Скорей, скорей домой. Только бы не упасть на улице. Я напрягала последние силы и мчалась мимо зоосада вверх к Садовой. Вот открытые ворота Краснопресненской пожарной части. В воротах толпятся солдаты. Увидя меня, они стали хохотать. «Эй, красотка, не беги, погости у нас!» Какие-то еще крылатые словечки летели мне вдогонку, я не стала слушать и припустила как только могла. Вслед солдаты хохотали и свистели. Вот наконец и Малая Бронная, вот и Гирши. Напрягая последние силы, добралась до второго этажа. Звоню. Отворяет сестра. Взглянув на меня, она покачнулась, отскочила… «Машка! Ты напилась. У тебя все лицо разбито!» Я упала на кровать. Когда утром я посмотрела в зеркало, я поняла и ужас моих друзей, и смех пожарников, и негодование моей сестры.

Мы откровенно хохотали.

— Спасибо за рассказ, Мария Тимофеевна. Недаром Антон Павлович Чехов любил слушать ваши рассказы. А теперь возьмите эту печеную картошку. Кушайте. Вот соль.