Рассказы старого лешего

АРТЕМЬЕВКА

Никогда не забуду то раннее утро, когда наш поезд остановился на станции Аксеново. Мы уже давно собрали вещи и смотрели в окна вагона, нетерпеливо ожидая свою станцию. И вот она. На платформе стоит Александр Осипович, пытливо смотрит на подходящий поезд. Семь человек! Семь человек гостей вывалилось из вагона с портпледами, чемоданами, саквояжами, баулами. Семь человек радостно обнимают, целуют милого, доброго Александра Осиповича.

Все мы едем гостить на все лето к Александру Осиповичу в Артемьевку, где он служит управляющим. Это громадное хозяйство имеет десять или двенадцать тысяч десятин глубокого чернозема и, кроме того, еще хутора. Там у Александра Осиповича домик в четыре или пять комнат с террасой, рядом с ним много построек для служащих и рабочих, скотные дворы, амбары, сараи, конюшни. Жена и дети Александра Осиповича уехали на лето в Крым, и он, бедняга, остался в одиночестве. Мы надеемся скрасить это его одиночество.

С нами приехали две его сестры и брат Анатолий — мой лучший друг и товарищ-художник; приехал Васенька Груздев, финн Тойво Кайля — будущий ученый-филолог; девушка-полька Зося и я. Мы все рассаживаемся на двух тройках. В большой тарантас запряжена тройка буланых. В этот экипаж садятся наши дамы и Александр Осипович, в другой садимся мы — мужчины. Тарантасы трогаются, и перед нами закружились степные просторы.

Заливается колокольчик, гремят бубенцы. Едем далеко, в дальний хутор. Подъезжаем к чувашской деревне. Мальчишки что есть духу мчатся запирать ворота. Деревни там большей частью в одну улицу, и с обоих ее концов стоят ворота. Ворота заперты. Тройка останавливается, и тогда вновь появляются мальчишки, они стрелой летят отпирать ворота и кричат: «Дяденька, дай камушек сахару!» Мы бросаем им пригоршни дешевых конфет в бумажках. Ребятишки стайкой кидаются к ним и потом мчатся впереди через всю деревню к другим воротам. Там они тоже получают конфетки. Посвистывают кучера-башкиры. Поблескивают подковы лошадей. Трах, трах, трах — отбивают пристяжные ровный темп галопа.

Широка степь, далека дорога… Над степью, плавно шевеля крыльями, летают седые луни, от дороги поспешно отбегают суслики.

— Смотрите, смотрите! — кричат с переднего тарантаса.

По степи спешит к своей норке увалень толстый байбак.

И опять село. И опять мчатся ребятишки, быстро перебирая босыми ножонками, и кубарем бросаются подбирать конфеты, толкаясь и споря друг с другом.

В чувашской деревне улица грязная, вся изрытая свиньями, ни одного деревца, ни одного цветочка перед окнами. Бабы у колодца в расшитых рубахах и в синих поневах. На ногах у них навернуты такие толстые онучи, что ноги кажутся бревнами. Чем толще — тем красивее.

Вот украинская деревушка. Белые хатки красиво, аккуратно покрыты соломой. Перед окнами цветничок огорожен плетнем, в нем мальвы и маки. А вот башкирская деревня. Улица зеленая, в густой траве. Здесь нет свиней и улица не изрыта. Тройка мчится, мелькают деревушки, то русские, то польские, то чувашские. То вдруг въезжаем в деревню немецких поселенцев — чистую, с хорошими домиками, обсаженными деревцами, с цветничками перед окнами.

Едем как по этнографическому музею. И везде перед нами мчатся мальчишки, босые, с белыми, выгоревшими на солнце волосами в домотканых рубашонках и с веселыми загорелыми рожицами.

Восемь пар волов тащат двухлемешный плуг. За плугом пахарь, а рядом с волами два погонщика. Тихо тащится плуг, не торопясь идут волы. Погонщики все время хлещут длинными кнутами — волы только изредка обмахиваются хвостами, но шагу не прибавляют, а там, на горизонте, такие же волы тащат такой же плуг, а над полем трепещет-заливается жаворонок и кругами плавает в лазури степной орел. Вон там, далеко-далеко, по всходам пшеницы идут две дрофы. Остановились, зорко смотрят на меня и неторопливо уходят. Ну и осторожная птица. Сколько раз мы с Анатолием пытались подойти к ним — нет, не подпустят!

Прошу конюха заседлать Черепанчика. Черепанчик — небольшая киргизская лошадка, когда-то ходившая под борзятником. Черепанчик не покойного нрава, злой, но очень резвый. Он имеет привычку прижимать к забору или к дереву ногу всадника, так сказать, стереть с себя седока. Еду на нем пострелять зайцев. В мелких зарослях дикой вишни — зайцев как в мешке, так и скачут во все стороны. Убил двух русаков и перекинул их через седло. Лошадь привязал к деревцу на краю оврага, а сам стал подкрадываться к маленькому озерку в надежде подсмотреть утку. Оглянулся и ахнул. Мой конь бьет задом и кружит вокруг дерева, зайцы мотаются и бьют его по бокам. Бегу к нему что есть мочи. Гляжу, свалился мой конь в овраг и повис на поводьях. Подбегаю — лежит, глаза вытаращил и на зайцев косится. Отвязываю повод. Вскочил на ноги. Даю ему понюхать русаков и стараюсь пристыдить его: «Трус ты несчастный, зайца испугался, а еще охотничья лошадь! За лисами, за волками скакал, а зайца испугался!» Стоит слушает — и как будто на морде конфуз. Так на уток и не пришлось поохотиться.