Рассказы старого лешего

ИЗВИНИ, РУМЯНКА

Леса, бесконечные леса, перерезанные вырубками, оврагами, лесными дорогами, еловые и смешанные леса, тогда еще обильные всяким зверьем и птицей. Глухие, нехоженые чащи, обиталища медведей и рысей.

У меня смычок очень хороших гончих, и со мной всегда ходит лесник Василий Алексеевич, а иногда и дядя Карп. У него старенькая одностволка и рогулька, с которой он стреляет, когда зверь неподвижен; стрелять в бегущего зверя или в летящую птицу дядя Карп не умеет. Он свистнет — заяц от свиста сядет, и тогда только гремит выстрел.

У дяди Карпа нет собаки, и за зайцами он ходит со мной. А бывает и так: когда хорошая пороша и след печатный, он идет со своим сыном Семкой. Семка идет по следу и тявкает. Он ловко разбирается в следах и гонит не хуже гончей. Заяц из-под Семки идет тихо, не торопясь, прислушивается, присаживается, делает петли, скидки. Глядишь, дядя Карп и подвесил на пояс зайчишку.

Там, в этих тихих еловых лесах, я был наедине с природой, там я впитал в себя красоту задумчивых елей, болтовню бегущих по оврагу ручьев, тишину и запах туманного осеннего леса. А как я любил слушать гневный шум качающихся от ветра елей, когда идешь, бывало, без дороги, прямиком через овраги и чащи с ружьем за спиной.

Все темней тучи, все чаще дуют ветры, облетают последние листья. Замерзли лужи на дороге, замерз большой пруд под старыми ивами. Зависли тяжелые тучи. Ночью повалил снег. И день, и два, и три кружилась вьюга, выл ветер и качали вершинами старые ели. Снегу выше колена. Все живое попряталось куда-то. Только ветер гуляет по лесу, только поземка метет по полю.

Но вот к вечеру проглянуло солнышко, улыбнулось на прощание и тихо закатилось. Природа облегченно вздохнула. Взошла луна, и светлая ночь окутала природу.

Наступило утро, ясное морозное утро.

На дворе перед окном сидят Румянка и Найда и внимательно смотрят в окно, им видна стена и шкура северного оленя, на которой висит ружье, и стоит мне подойти к этой стене и протянуть руку к ружью, как обе собаки вскочат и, радостно махая хвостами, подымут визг и вой.

Но я пока не подхожу, я жду, что ко мне придет Василий Алексеевич. Вот и он: «Здрасте, Алексей Никанорович. Вы чаю уже покушали? Нет? А идти бы надо — след печатный. Я и Будишку привел».

На скорую руку пью чай. На дворе собачий концерт. Для них уже ясно, что будет охота, и они визгом и воем выражают свою радость.

Лес у нас вот тут, рядом, вплотную подходит к дому. Не отошли мы и с версту, как Румянка отчаянно завопила. К ней подвалила Найда, потом Будишка, и лес загремел собачьими голосами.

Вот досада! Повалил снег. Гон уходил все дальше и дальше. Чуть слышны были голоса собак. Я стоял не шевелясь: смотрел и слушал. Голоса собак запутывались в переплетах заиндевевших веток, в тяжелой кухте на еловых лапах.

Было тихо, как на горных вершинах. Снег валил не переставая и ложился комочками из любовно обнявшихся снежинок на мое лицо, на рукава, на ружье. Все было бело. Перед глазами мелькала сетка падающих снежинок, и в них тонули и звуки, и формы, и цвета.

Что такое? Передо мною вдруг появились четыре черные точки. Всматриваюсь внимательно — и что же? Легкий намек на зайца, и четыре точки: два черных глаза, два черных кончика ушей. Зайца почти не видно. Он замер и смотрит на меня. Я не шелохнусь и тоже смотрю на него. Вспоминаю о ружье, тихо поднимаю стволы и ищу мушку. Что за чудо? Вместо мушки сидит на стволах синичка-пухляк и глядит на меня своими бусинками.

Вот и изволь охотиться в такой компании! Четыре точки исчезли. Синичка порхнула. Над головой я слышу легкое царапанье — это поползень спускается по коре ели, а вот еще синичка, и еще, и еще — целая стайка. Все они летят слева направо. Они не торопятся и тщательно обыскивают каждую веточку, каждую щелку в коре. Я тоже не тороплюсь. Стою тихо и смотрю на них. Вот две синички-гаечки что-то не поделили и сердито закричали друг на дружку. По стволу вверх царапается пищуха и тонко-тонко попискивает.

И вдруг громкий голос Румянки совсем рядом. Вот она. Прыгая по глубокому снегу, возбужденная, она прошла совсем близко от меня и поглядела на меня. Что это был за взгляд! Он ясно говорил: «Эх ты, растяпа! Я выставила зайца на тебя, ворона, а где он?» Взгляд был уничтожающий, и я отвернулся. Мне не было жалко упущенного беляка. Пусть бежит! Но мне было стыдно перед собакой. Какое у нее будет мнение обо мне! Если так ведет себя охотник, то и собаке нет резона стараться по глубокому снегу, из последних сил, гнать этого негодного зайца.

Заяц легкий, лапы у него широкие, ему легко бежать по рыхлому снегу — он не провалится даже около куста! Знай печатает малик. А каково гончей?

Извини, Румянка, я постараюсь исправиться. Извини, пожалуйста!