Рассказы старого лешего

ДАРВИНСКИЙ МУЗЕЙ

Подходит Сергей Сергеевич с высоким человеком в очках, с бородой с проседью и высоким лбом, переходящим в лысину, и говорит: «Вот, знакомься, это директор Дарвинского музея Александр Федорович Котс». Я давно слышал про Александра Федоровича и давно хотел побывать в Дарвинском музее, но все как-то не удавалось. Александру Федоровичу понравились мои тетерева, что я писал для зоомузея, и он стал настойчиво приглашать меня к себе, и вот я в Дарвинском музее. Александр Федорович показывает мне залы музея, битком набитые чучелами, скульптурой, картинами. Тут хватит на пять музеев, а он мечтает о новых и новых экспонатах. Он полон энергии, и замыслы его грандиозны: он мечтает о музее с тридцатью залами, о таком музее, где бы не было ни одной надписи и все было бы ясно для посетителя и без них. Он хочет создать такой музей, в котором не было бы ни одной банки с заспиртованными лягушками или двухголовыми младенцами, такой музей, где сами экспонаты говорили бы ясно и понятно, что хотел сказать создатель музея. Он хочет, чтобы я написал ему целую серию картин, говорящих языком Дарвина.

Я начинаю работать в Дарвинском музее, я знакомлюсь с семьей Александра Федоровича и с сотрудниками музея. Там работает Василий Алексеевич. Он лепит фигуры доисторических людей, пещерных медведей, гигантских ленивцев, им уже сделано много чудных рисунков экзотических птиц, попугаев и пр.

Василий Алексеевич обогатил музей прекрасными фигурами Дарвина, Линнея и других ученых. Василий Алексеевич вложил колоссальный труд в музей. Он да еще Филипп Федулов, который сделал для музея сотни чучел зверей и птиц. Федулов был как бы членом семьи Александра Федоровича, да и другие сотрудники музея жили одной семьей, и всем были близки и дороги интересы музея. Работал там художник Езучевский, но я с ним не встретился: он неожиданно умер, когда я вступил в сотрудники музея.

Я тоже полюбил музей и всех его сотрудников и работал в нем, не гоняясь за деньгами и за славой, работал под влиянием Александра Федоровича, который заражал меня своими идеями и знанием природы.

Работать в музее было удобно. Большой зал, громадные окна, тишина, всегда можно было найти в коллекции музея зверя или птицу, нужную для картины, всегда можно было посоветоваться с Александром Федоровичем или с Ватагиным. В 1934 году я съездил с зооэкспедицией Зоомузея на Алтай и там сильно обогатил свой запас пейзажей. Моя первая картина, написанная в музее, — охотник-алтаец с белым тетеревом. Тут мне очень пригодился алтайский этюд. Александру Федоровичу хотелось как можно скорей осуществлять свои замыслы, и он все время торопил меня и не давал дописывать и переделывать картины. «Довольно, довольно! Очень хорошо! Ни убавить, ни прибавить!» — говорил он и уже описывал новую картину и приносил чучела или шкуры для нее. Все мои работы ему очень нравились, и он искренне восхищался.

Работал там и художник Трофимов Вадим Вадимович. Он слепил серию. «Происхождение лошади». Все скульптуры были в натуру. Вадим Вадимович знает лошадь — он одно время был жокеем на скачках и близко был знаком с лошадью.

Александр Федорович еще до нашего знакомства был директором Московского зоопарка, и был в самое тяжелое время — во время революции, когда голод, холод и война косили животных; тогда Музей Дарвина обогатился многими крупными зверями. Тут были и слоны, и жирафы. Когда я увидел музей, в нем было так много чучел, что в двух залах наверху пройти можно было только протискиваясь бочком между зверями. Но Александру Федоровичу все было мало, и он и выменивал, и приобретал все новые и новые экспонаты. Федулов непрерывно работал, и из шкур возникали новые звери и птицы. Возникла целая серия собак всех пород. У меня издохла южнорусская овчарка, и она тоже попала в музей.

Александр Федорович рассказывал мне, как создавался музей. Еще пятнадцатилетним мальчиком он задумал создать музей. Он ходил на Трубную площадь и покупал у торговцев мертвых птичек и делал сам из них чучела. Эти первые экспонаты сохранились и до сей поры, и он показывал их мне. Эта идея создания музея крепко держалась в сердце Александра Федоровича. Он пронес ее через всю свою жизнь. Он мечтал создать особенный музей. Всеми силами он старался добиться от правительства признания и постройки музея, но идеи Дарвина не всем были понятны, и так при жизни Александр Федорович и не добился постройки музея. Уже начали строить на Набережной, но потом отдали здание балетной школе — видимо, она нам нужнее.

Так и умер величайший энтузиаст, крупный ученый и человек неизбывной энергии, не добившись осуществления своей мечты. У Александра Федоровича были проекты всех тридцати залов с точным указанием места для каждой картины, для каждого чучела. И вся эта колоссальная работа свелась на нет.

Построят ли когда-нибудь музей, осуществятся ли мечты целой жизни? Или так пропадут, распылятся по другим музеям уникальные коллекции, мировые ценности. В музее имеются редчайшие выродки тетеревов: белые, пестрые, желтые, куроперые, которых Котс и Лоренц собирали в течение сорока лет в Охотном ряду. Через Охотный ряд ежегодно проходил приблизительно один миллион тетеревов. Молодцам, которые их продавали, было обещано вознаграждение за каждого необычного тетерева, и они откидывали таких в сторону и потом вручали Александру Федоровичу или Лоренцу. Таким образом, за сорок лет из сорока миллионов тетеревов было отобрано около десятка выродков.

В музее три или четыре белых орла, — когда во всех музеях мира имеется только два орла, белый ворон, белая ворона, галка, белая сорока и т. д.

А волки — и белые, и черные, и рыжие, и все они были убиты в одном выводке в Тульской области. Белые лисы и другие звери. Уникальная коллекция райских птиц, коллекция колибри, экзотических бабочек, жуков — и чего-чего только нет. А сколько чучел зверей и птиц, а скульптура, а какая масса картин. Только моих картин в музее сто сорок три штуки, а Ватагина, а Езучевского и других художников. Богатства музея очень велики, и сердце болит за их сохранность.

В… году Александр Федорович приезжал ко мне в Пески и погостил у меня около месяца. Он очень воспитанный, крайне деликатный человек, и все невольно около него подтягивались.

Гостила у нас и Надежда Николаевна Ладыгина-Котс. Много раз приезжал к нам и Дмитрий Яковлевич Федулов, один из семьи Федуловых — препараторов. Один Федулов работал препаратором в зоомузее, а два у Котса и, кажется, где-то еще есть препараторы Федуловы.

Работая в зоопарке, зоомузее и в Дарвинском музее, я перезнакомился со многими зоологами, и многие из них бывали у меня в Песках. В Дарвинском музее я привык к большим холстам, и меня уже не пугал холст в два-три метра, холсты небольших размеров теряются на большой стене в большом зале. Все это было бы хорошо, если бы не спешка. Многие картины надо бы прописать, доработать, довести до конца, а мы с Александром Федоровичем говорили: «Ладно, довольно, хорошо, а лучшее враг хорошего!» И отставляли ее к стене, а сами брались за новую. Более удачные мои картины-панно были написаны в Песках. Я привозил в Пески шкурки зверей и птиц и писал не торопясь. В бытность свою в Песках Александр Федорович восхищался нашим садом, тишиной и воздухом, но все время болел душой за свой музей, и к нему часто приезжал Федулов Дмитрий Яковлевич и докладывал, что в музее все благополучно и все здоровы. Ночевал Александр Федорович в моей мастерской, подымался рано и, чтобы не разбудить меня, выходил через окно. Окно было не высоко.