Рассказы старого лешего

НА ЭТЮДЫ

Было чудное осеннее утро. С ясного неба, улыбаясь, глядело солнце, и все кругом улыбалось извиняющейся улыбкой. Все эти березки, ели, осины, казалось, говорили: вы нас извините, но мы очень устали и хотим спать. Отвернитесь на минутку — мы сбросим свои платьица и нырнем под белое пуховое одеяло.

А пока… а пока они сверкали золотом и пурпуром.

По дороге недалеко от Звенигорода, нагруженные мольбертами, зонтами и этюдниками, шли молодые художники. Их было трое. Один приземистый, черноватый, в ярко-зеленой фетровой шляпе и с пестрым бантом на шее. Он не поспевал за товарищами и бормотал какие-то ругательства по их адресу. Впереди шел легкой походкой человек с большим турецким носом и в каком-то невероятном пальто с сорока карманами. За ним шагал самый молодой из них — высокий, худой, с копной кудрявых волос, на которые была надвинута невзрачная шапица земли греческой.

Все трое молча шагали, приближаясь к Москве-реке. Засверкала река. По ее берегам красовались дачи в так называемом «русском» стиле: с петухами, с резными наличниками и с блестящими шарами на клумбах. Дачи стояли пустые.

Художники миновали дачи, и на берегу в золотом березовом лесочке они поставили мольберты, раскрыли зонты и с надеждой на удачу взялись за кисти. Ведь, кажется, так это просто — пиши, что видишь, и все. Возьми самое светлое место в этюде, потом самое темное и следи за гаммой, следи за легкими нюансами. Но вот тут-то и есть загвоздка. Березка-то — она растет… золотой наряд трепещет, по ее белому сверкающему стволу бегут тени. А это осеннее небо! Голубое… Что тут нужно? Кобальт или ультрамарин? А к горизонту оно зеленоватое… попробуй немного изумрудной зелени — грязь какая-то получается… Светлее, чище надо. Смотри, как пронизаны деревья холодной лазурью, как сини и легки тени, как пылает пурпуром трепещущая осинка, и все, все это живет, меняется, дышит теплом, светом, тенью.

Ох, тяжела ты, шляпа пейзажиста! На этом вот холсте, купленном в рассрочку у Надежина, и вот этими красками, и вот этими руками передать и трепет листьев, и сияние неба, и бегущие тени… Трудно, очень трудно! Проходит час, другой. Художники сидят пишут. Иногда встают, отходят, смотрят и сбоку, и снизу, и сверху. Как будто получается что-то, а чего-то все-таки нет… Опять садятся, пишут. Счищают мастихинами и опять пишут.

Ярко-зеленая шляпа встает.

— Ребята, а я есть нестерпимо хочу!

— Ничего, сиди работай, не умрешь. Надо докончить этюды.

Шляпа, вздохнув, садится. В это время мимо них проходит дачник с ружьем за плечами и с охапкой газет под мышкой. Он вежливо приподнимает котелок и раскланивается с художниками. Обоюдные вежливые поклоны, после чего упитанная фигурка дачника удаляется в лес. Время идет, художники уже устали, пригляделись к этюдам и не видят их недостатков. Только силой воли заставляют себя работать. Волчий голод терзает их желудки. Со стороны, куда удалился вежливый дачник, раздаются выстрелы. В кого он там палит? Неужели это он в синичек или в дятлов?

— Вот жирная свинья! — говорит лохматый. — Вот дай такому идиоту ружье, он и палит во все живое! Не понимает, мерзавец, что губит красоту природы. С каким удовольствием я дал бы ему по уху. Ишь, опять палит! Вот стервец! Я, ребята, пойду резану ему разок в морду!

Художник с турецким носом посмотрел на лохматого и погрозил ему пальцем:

— Что ты! С ума сошел? Алеша, не глупи!

Алеша мрачно посмотрел в сторону, где раздавались выстрелы, но снова сел за мольберт. Зеленая шляпа стал укладывать краски, вытирать кисти. Он наконец принялся за свою гордость — новый, только что купленный этюдник. Этюдник по теории должен был легко собираться и раскладываться, но одна из ножек слегка помялась и не хотела входить в трубку. Зеленая шляпа хмуро возился с непокорной ножкой, товарищи уже давно сложили свои атрибуты и сидели, дожидаясь.

— Вася, ты попробуй ее немного погнуть. Да ты стукни ее камнем! Ох, и боюсь я этой мудрой техники, — сказал лохматый. — И на кой черт ты покупал эту штуку. Только лишние хлопоты с ней!

В это время к ним подошел вежливый дачник с ружьем, но уже без газет. Он опять галантно приподнял свой котелок и сказал:

— Господа, я вижу, вы складываете свои инструменты. Очень хорошо! Отлично! Вы, как говорится, потрудились на пользу отечества и теперь…

— А скажите, я вас спрашиваю, в кого вы там стреляли? — грозно вопросил лохматый, становясь перед вежливым дачником.

Художник с турецким носом (его звали Анатолий) схватил лохматого Алешу выше локтя и крепко нажал.

— Алеша, успокойся, замолчи!

Вежливый дачник удивленно посмотрел на Алешу.

— В кого же мне, господа, стрелять? В газеты стреляю. Ружье пробую. Недавно купил в магазине Рогена. Четыреста двадцать отдал. Бельгийское. «Пирло и Фрезар». Стволы Дамаск, бой изумительный.

Все с уважением посмотрели на ружье.

Вежливый дачник снова приподнял котелок, приложил руку к сердцу и в избытке чувств промолвил:

— Господа! Осмелюсь пригласить вас к себе. После трудов праведных и закусить не грех.

При слове «закусить» в пустых желудках художников сильно засосало, и они алчно посмотрели на дачника. Выступил Анатолий:

— Мы очень благодарны вам за ваше любезное приглашение, но мы стесняемся доставить вам много хлопот.

— Господа, какие там хлопоты! Я сейчас живу один, все мои уехали в Москву, а я вот тут последние вещи отправляю в город. Идемте, господа, тут недалеко… Вы это музам там разным служите, а я больше утробе своей угождаю, да вот еще рыбку люблю ловить.

Компания художников, с надеждой на угождение утробе, отправилась вслед за дачником. Скоро дошли до большой богатой дачи. На застекленной террасе художники попросили у хозяина разрешения сложить этюдники, зонты, мольберты и посмотреть этюды. Этюды расставили у стены и стали придирчиво рассматривать и свои работы, и товарищей. Каждому казалось, что у других и свежей, и колоритней, и смелей написано. Несколько раз переставляли этюды, и в конце концов всем стало ясно, что лучший этюд у Анатолия.

Вежливый хозяин смотрел и восхищался.

— Господа, это у вас прекрасные картинки. Продайте мне, господа.

Художники посмотрели друг на друга. У всех мелькнула мысль: подарить придется.

— Охотно исполним ваше желание, — сказал Анатолий, — но этюды надо еще немного подработать дома. Вы нам дадите свой адрес, и мы вам принесем.

Этюды убрали. Прямо с застекленной террасы художники попали в обширную столовую, отделанную дубом, с громадным столом посредине. Стулья с высокими спинками окружали стол.

— Феня! — закричал вошедший хозяин, — Феня! Собери-ка ты нам, что там осталось. Да не тут, а в моем кабинете. Господа, прошу вас в мой кабинет.

Художники прошли за ним и очутились в комнате, где все стены были увешаны коврами, а на них в бесчисленном количестве красовались удочки, сачки, подсачки, спиннинги, всевозможные поплавки, какие-то хитроумные приборы, сети, а в центре — блестящие остроги и в два, и в три, и в четыре зубца. Тут же расположились разборная надувная лодка, палатка со всеми удобствами, всех систем складные стульчики, зонты и шляпы и от солнца и от дождя.

Все это художники рассматривали довольно холодно, так как их мысли были погружены в мечты об ожидаемой закуске. Феня в белой наколке, нарядная и хорошенькая, накрывала стол.

— Вот, господа, мы с вами, поди, целый час разговоры разговаривали, а ни я вас, ни вы меня не знаем, как величать надо. Меня зовут, господа, Иван Поликарпович Брюжанов.

Художники представились, назвавшись просто по именам: Вася, Анатолий, Алеша.

— Ну что ж, господа, не будем терять золотое время!

Художники повернулись к столу и чуть не ахнули — стол был полон.

— Я сам-то не пью, — говорил Иван Поликарпович, усаживая гостей. — Ну а вы — люди молодые, вам можно по маленькой. А я вот декохт употребляю — печенка у меня не в норме. Доктора прописали.

— За здоровье хозяина! — возгласил Вася.

Выпили по маленькой за здоровье хозяина. Аппетит разгорелся еще ярче, и с тарелок стали исчезать с молниеносной быстротой и жареная холодная индейка, и какая-то рыба, и какой-то соус, и опять жаркое, и грибочки, и огурчики. В промежутках выпивали по маленькой, и опять по маленькой, и опять…

Иван Поликарпович пил свой декохт, который он стал называть уже бальзамом, и становился все веселей и ласковей.

— Иван Поликарпович, ты меня извини, — говорил лохматый Алеша, — что я тебя хотел съездить по морде… Я ведь думал, что ты птичек стреляешь, извини, голубчик!

Вася встал, пошатываясь, подошел и снял со стены трезубец. На левое плечо накинул рыболовную сеть, на голову напялил подсачек для ловли сомов и сел на патентованный стульчик для пожилых рыбаков. Держа в правой руке трезубец, он сделал свирепую рожу и крикнул:

— Фенечка! Правда, я похож на морского бога Нептуна? А?

Тут патентованный стульчик хрустнул, и Вася твердо сел на пол. Феня захохотала и выбежала из комнаты.

Анатолий после долгих и бесплодных поисков в своих сорока карманах нашел наконец дудочку, свою любимую дудочку, купленную им когда-то в пивной, и заиграл русскую песню. Иван Поликарпович стал подтягивать. Вася расчувствовался, тоже стал подтягивать и, сидя рядом с Иваном Поликарповичем, обнял его и, целуя в щеку, чуть не плакал:

— Поликарп Иванович, друг, дай я тебя поцелую… Я, понимаешь, сирота. Один я, понимаешь, Ваня, один. Ваня, можно я на Фенечке женюсь? Можно?

— Вот что, мальчики, — сказал Анатолий, вставая, — хватит! Надо хозяину покой дать.

Иван Поликарпович сидел в кресле с блаженной улыбкой, но уже довольно плохо разбираясь в событиях.

Художники встали. Хмель уже немного выветрился, и они вежливо и сердечно поблагодарили хозяина и, надев на террасе свои доспехи, тронулись в путь.

С неба, окружив себя облачками, удивленно смотрела луна. Через дорогу перекинулись тени, и дачи, и деревья — все приняло новый, непохожий вид. Воздух, свежий, пропитанный запахом гниющей листвы и сырой земли, еще более отрезвил художников, и они весело зашагали по дороге.

— Бывают же такие удачи, — сказал Алеша. — Приди мы днем позже, и никакого Ивана Поликарповича мы бы уже не застали. Пожевали бы бутерброды с колбасой, тем дело бы и кончилось.

— Да… — промычал кто-то.

Набежал ветерок и замел следы художников.