Шелковая императрица

ГЛАВА 10 ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ, ЧАНЪАНЬ, КИТАЙ, 18 ФЕВРАЛЯ 656 ГОДА

— Ваше величество, это ужасно: мы не только испытываем недостаток в шелке, но, на мой взгляд, теряем изрядную часть прибыли из-за тайной торговли тканью! — пробормотал министр шелка, которого звали Очевидная Добродетель.

Он побелел и дрожал от страха, пополам сложившись в поклоне перед императором Гао-цзуном.

Правитель слегка приподнял бровь. Этот знак был хорошо известен всем, кто когда-либо приближался к особе императора.

Министр шелка чуть слышно прочистил горло; лишь с третьей попытки ему удалось сглотнуть скопившуюся во рту слюну, а голос звучал совсем слабо — как будто пеньковая веревка, какой связывают ноги заключенных, уже тянулась к нему из рук самого повелителя.

Восседая на троне вуму, вырезанном из цельного куска эбенового дерева, и рассеянно запуская руку в стоящую на треножнике чашу с фисташками и семечками, император Китая ожидал вразумительного объяснения, с какой стати его повеление оказалось неисполнимо.

— В… в-вот… это… в-ваше в-в-величество…

— Быстрее! К делу, мой храбрый Очевидная Добродетель, ближе к делу! И побыстрее! Я согласился выслушать тебя, ибо, по уверениям моих советников, твое сообщение имеет крайнюю важность, но я не собираюсь тратить время впустую! — нетерпеливо бросил император министру, отправляя в рот очередную фисташку.

Правая нога Гао-цзуна постукивала по подножию трона, что свидетельствовало: правитель вот-вот потеряет терпение.

Очевидная Добродетель приготовился в очередной раз прочистить сведенное спазмом горло, чтобы произнести заранее выученное обращение к императору, как вдруг в зале повеяло ароматом изысканных духов с оттенком цветов апельсина; тягостное напряжение в мгновение ока рассеялось, и в тишине отчетливо прозвучала песенка, выводимая сверчком.

— Это ты, моя дорогая! В столь ранний час! Какой сюрприз и какая радость! — вскричал повеселевший Гао-цзун.

Он не ошибся: то действительно была У-хоу, за которой бесшумно следовал Немой, неся крошечную клетку со сверчком. Появление супруги императора во время официального приема не было заурядным событием. Следом за императрицей и ее слугой в кабинет вошла кормилица, державшая за руку сонного Ли Она.

— Я вам помешала, мой драгоценный супруг? — кокетливо спросила У-хоу.

— Вовсе нет!

— Я обещала Ли Ону вылазку в город, на рынок живности, но, проходя мимо вашего кабинета, я не удержалась от желания поприветствовать императора.

— Мы разговаривали с Очевидной Добродетелью на тему, которая непосредственно вас касается, дорогая моя У-хоу… Мы обсуждали ситуацию с тканями… с шелком! — стал объяснять император игривым тоном и жестом пригласил супругу присесть на диван, расположенный сбоку от трона, рядом с низким рабочим столиком.

— Шелк — величайшее сокровище империи. Это небесная материя, прославленная за горами и за морями! — соблюдая правила придворного этикета, ответила У-хоу, скромно опуская глаза.

— Ваше величество, если будет вам угодно знать всю правду, дело обстоит… самым неблагоприятным образом! — решился наконец министр, съежившись на неудобном стуле, специально установленном так, чтобы ни малейшее движение собеседника не могло укрыться от императорских глаз, делая чиновника совершенно беззащитным. — Я убежден, что в стране создан незаконный рынок поддельного шелка, выпускаемого без императорской лицензии!

Очевидная Добродетель чувствовал, как по лицу и спине текут струйки пота; он в страхе мял в руках отрез шелка, который осмелился принести показать повелителю и который сам увидел впервые лишь этим утром.

— Ты хочешь сказать, кто-то нашел способ изготовлять шелк, не используя для этого гусениц шелкопряда и листья тутового дерева? — с насмешкой произнес Гао-цзун, мельком взглянув на супругу. В голосе его звучало презрение к жалкому, дрожавшему от ужаса министру.

— Нет, ваше величество. Виноват! Я, ничтожный, не сумел хорошо выразить мысль. Вот что произошло: кто-то тайно устроил собственный шелковый двор с тутовыми деревьями, шелкопрядом и всем прочим. Там-то и производится настоящий шелк, который идет в продажу намного дешевле… то есть, — министр старался произносить слова отчетливо, не слишком громко клацая зубами, — такой шелк, конечно, не может считаться настоящим, если изготовлен не по высшему соизволению вашего величества…

«Да, — снисходительно подумал Гао-цзун, — бедняга Очевидная Добродетель, кажется, совсем выжил из ума!»

— Это невозможно! — сказал он вслух. — Уже много поколений мы владеем монополией на производство шелка, и еще никто не осмеливался нарушить ее. Мой великий отец делал все, чтобы так было и впредь, и неоднократно издавал указы, неукоснительно соблюдавшиеся! Я сам в прошлом месяце приложил свою личную печать к очередному указу, касавшемуся введения особенно строгих правил! Кто осмелится его нарушить?! Ты, Очевидная Добродетель, попусту докучаешь императору Китая, рассказывая подобные нелепицы! Тебе повезло, что здесь императрица, иначе я приказал бы побить тебя бамбуковыми палками!

Но тут вдруг заговорила У-хоу, прежде сделав знак кормилице, чтобы та вышла и увела с собою ребенка, который заскучал и начал беспокойно возиться.

— Ваше величество, да позволено мне будет заметить, но министр, кажется, имеет определенные основания для таких утверждений, — промурлыкала супруга императора, а потом перевела взгляд на отрез шелка в руках Очевидной Добродетели.

— Ваше величество, я бесконечно сожалею о том, что мне приходится сообщать вам о нарушении имперской монополии. Но вот доказательство! — прошептал министр, которому уже не хватало воздуха.

Он трясущимися руками развернул перед императором ткань. Переливающаяся алым и кармином, она напоминала блеском чудесный глазурованный фарфор. Министр робко просеменил и расстелил ее прямо перед императрицей — на столе, изготовленном из грушевого дерева особого оттенка «желтый цветок», хуан-хуали, и инкрустированном пурпурным сандалом чжитан. Шелк на дорогой, изысканной мозаике представлял собой великолепное зрелище.

— Вот, ваше величество, образец только что захваченного груза. Нигде на этой ткани нет ни номера, ни государственной печати…

В приступе ярости император схватил красную ткань, смял в кулаке и поднес к носу, словно надеясь унюхать наглую подмену. Не осталось и малейшего сомнения: это был самый настоящий шелк. Причем отличного качества: с идеальным муаровым отливом, пунцовый, как солнце на закате, изящно отделанный по краю фениксами, вышитыми золотой нитью не толще волоска.

— Но эта ткань великолепна! Она ни в чем не уступает тем, что производят в мастерской Храма Бесконечной Нити, — вырвалось у императрицы.

— В том-то и дело… Это ужасно… — пробормотал смертельно бледный Очевидная Добродетель, с дрожью ожидавший новой вспышки императорского гнева.

— «Это ужасно! Это ужасно!» Тебе что, и сказать больше нечего? Откуда взялся этот шелк? — подался к нему император.

— Его захватили у торговца, который держит лавку в лучшей части города. Мы, ваше величество, постоянно проверяем склады всех купцов, торгующих шелком. Лавка совсем маленькая, что и показалось подозрительным. Торговец не мог внятно объяснить, на какие средства содержит ее в таком месте, а когда мои люди обнаружили шелк без императорской печати…

— Как зовут этого разбойника?! Как называется его лавка?! Сколько там еще незаконно выделанного шелка?! — не сдержался разгневанный Гао-цзун.

— Мои люди конфисковали первый же найденный у купца рулон и сразу доставили его мне. Я так спешил донести это важное дело до ваших ушей, что не успел вызнать название лавки и имя ее владельца. Знаю только, что находится она на улице Ночных Птиц, в шелковом квартале. Но если вы позволите, ваше величество, я немедленно выведаю все подробности и сразу же сообщу их вам…

— Этот купец — он китаец или чужестранец?

— Моим людям он назвался китайским именем, ваше величество. В этом весь ужас! — едва не плакал Очевидная Добродетель.

Он не только не умел лгать, но за долгие годы службы не научился хотя бы приукрашивать истину, представляя все к своей выгоде. А этот удручающий случай свидетельствовал о явных промахах и неувязках в работе его ведомства, которые Очевидная Добродетель по обыкновению не потрудился скрыть. Оставалось только недоумевать, как такому человеку вообще удалось подняться до ранга министра.

— А что думает императрица У-хоу об этом прискорбном деле? — уже спокойнее поинтересовался Гао-цзун, оборачиваясь к супруге.

— Ваше величество, эта история представляется мне и вправду достойной сожаления. Если подобные вести дошли бы до меня из чужих краев, по моему скромному разумению я сочла бы, что чужеземное охранное ведомство недостаточно усердно блюдет закон… Разве не относятся подобные происшествия к вопросам соблюдения законности? — кротко ответила У-хоу.

— Моя супруга права! Необходимо срочно что-то предпринять, чтобы проверить усердие и добросовестность тех, кто по долгу службы обязан надзирать за исполнением законов! — решительно заявил император, нервно постукивая ухоженными ногтями по блестящей инкрустированной поверхности подлокотников трона.

— Как только мне принесли этот возмутительный рулон, ваше величество, я немедленно попросил об аудиенции! Никто из моих людей не может быть замешан… — Очевидная Добродетель совсем растерялся, не зная, как уверить императора в своей преданности.

— Этот прецедент опасен… Но почему меня никто не предупредил?! — в досаде воскликнул император.

— Ведь так всегда и бывает! Чтобы сообщить повелителю плохие новости, нужна подлинная отвага, — тихо заметила императрица, и Очевидная Добродетель покосился на нее с искренней благодарностью.

— Немедленно провести расследование! Я хочу знать абсолютно все и немедленно!

— Если будет на то воля вашего величества, я займусь этим лично, — вдруг заявила У-хоу, повергнув министра шелка в полное изумление.

Она взглянула на супруга и ободряюще улыбнулась, а затем непринужденно, ничуть не смущаясь присутствием министра, провела рукой по волосам Гао-цзуна и взъерошила их, нарушив тщательно уложенную и укрепленную благовонным маслом прическу, над которой трудились лучшие мастера.

Очевидная Добродетель не мог скрыть растерянности — и от неподобающей сцены, и от дикого, идущего вразрез всем традициям предложения императрицы, — в то время как Гао-цзун, напротив, был явно доволен и воспринял все как нечто само собой разумеющееся.

За все годы государственной службы чиновник не мог припомнить, чтобы супруга императора осмелилась вмешаться в столь важные, ответственные вопросы. Речь шла о сотнях служащих Главной инспекции империи, подчинявшейся непосредственно императору. Эти люди приносили его величеству особую клятву верности. Главная инспекция напрямую была связана с Государственной канцелярией, и во главе ее стоял мнительный и спесивый префект Ли Жинь-жи, самый влиятельный чиновник империи.

Для несчастного, побелевшего от ужаса министра шелка само предположение, будто император Китая мог поручить столь деликатное и ответственное расследование женщине, пусть даже собственной супруге-императрице, казалось неслыханным. Очевидной Добродетели вовсе не хотелось принести подобную весть главному инспектору…

— Речь идет о благополучии империи! Поскольку это дело высшей важности, необходимо провести самое тщательное и скрытное расследование. Итак, я повелеваю заняться этим лично императрице, — объявил император.

— Ваше величество, я бесконечно благодарна вам за доверие, которое вы мне оказываете. Если понадобится, я переверну небо и землю, чтобы пролить свет на эти загадочные обстоятельства! — воскликнула У-хоу, забрав отрез шелка и накинув его себе на плечи, отчего стала лишь прекраснее.

— Очевидная Добродетель, распорядись, чтобы в канцелярии подготовили соответствующий указ! — бросил император, вставая.

— Все будет исполнено, повелитель! Немедленно! — растерянно бормотал министр, пятясь к выходу и кланяясь в соответствии с этикетом.

Едва оказавшись вне кабинета, потрясенный чиновник опрометью бросился в Главную инспекцию.

Управление, которое возглавлял префект Ли, располагалось на втором этаже так называемых Западных врат — элемента императорского дворцового комплекса в Чанъане, в непосредственной близости от зала официальных приемов. Однако в этот ранний утренний час министра шелка принимали не в нем, а в личном кабинете Сына Неба, в его Великих внутренних покоях, куда не было прямого доступа из прочих помещений дворца, а проход извне был специально затруднен — весьма длинен и запутан. Так что министру пришлось преодолеть сложный кружной маршрут, чтобы добраться до цели.

Минуя череду мощеных дворов, рысцой сбегая по мощным лестницам с перилами из белого мрамора, которые поддерживались мраморными драконами, выдыхавшими мраморное же пламя, Очевидная Добродетель чувствовал, что ему нехорошо не только из-за одышки. На мгновение он остановился посреди дворика, граничившего с залом Сокровенной Гармонии, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями. По сторонам света здесь были расставлены массивные вазы, в которых росли столетние мандарины. Рядом с одним из них хлопотали трое почтенного возраста садовников в одинаковых ливреях.

— Господин министр, молю вас взглянуть, куда вы поставили ноги! Это деревце — жемчужина императорского сада! — отчаянно вскрикнул один из них и поспешил к Очевидной Добродетели, желая предотвратить катастрофу.

У самых ног министра обнаружился невзрачный кустик, едва ли больше карликового пиона, усыпанный плодами величиной с кошачий глаз. Это был военный трофей из южной провинции, завоеванной одним из предков Гао-цзуна, и, стоило Очевидной Добродетели сделать еще шаг, растение оказалось бы повреждено.

— Ах, это все из-за спешки… Я никогда не осмелился бы прикоснуться к такому сокровищу! — выдохнул министр шелка и заторопился дальше.

Покинув внутренние части дворца, чтобы пройти к Западным вратам, он окунулся в гул огромного города, заполненного бесконечными толпами. Мимо с истошными воплями мчались носильщики с паланкинами, разгонявшие перед собой прохожих. Министр, как и все, шарахался, прижимаясь к стенам, ибо высокая должность не помешала бы ему оказаться сшибленным, — что толку от принесенных потом извинений!

Наконец Очевидная Добродетель, задыхаясь и истекая потом, оказался перед дверьми с двумя огромными бронзовыми курильницами по бокам. Выстроенное в виде восьмиугольника, величественное здание было частью храма Фенцзян, посвященного отправлению культа предков императорской семьи; расположенное у входа в один из дворов дворцового комплекса, оно получило название «Великие и Почтенные Западные врата». Здесь министра бесцеремонно остановили стражники, помешав ему подняться наверх.

— Префект Ли Жинь-жи приказал: никого не пускать без его личного разрешения! — объявил один из них.

— Но я министр шелка! С каких это пор член правительства нуждается в специальном разрешении, чтобы посетить Главную инспекцию? — возмутился Очевидная Добродетель.

— Я не имею права давать какие-либо разъяснения. Это приказ префекта Ли! — с наглым выражением лица заявил стражник и жестом призвал на помощь своего товарища.

— Что там за перебранка? — раздалось сверху, и на мраморном балконе над входом появился сам главный инспектор Ли, облаченный в черный муаровый шелк. Свесившись через перила, он так взглянул на стражников, что те мгновенно позеленели от страха. Никто не рискнул бы шутить или препираться с префектом Ли. — Очевидная Добродетель! Что ты там делаешь? — зычным голосом окликнул министра начальник управления. — Тебе повезло застать меня на месте. Вообще-то, сегодня я должен был ехать в провинцию! Эй вы, расступитесь и дайте пройти министру шелка!

Всякий раз, входя в кабинет главного инспектора, Очевидная Добродетель испытывал робость. Длинное черное одеяние, застегнутое до самой шеи, которое всегда носил префект Ли, лишь зимой было оторочено соболем; на нем отсутствовали какие-либо знаки отличия — за исключением алой отделки, дозволенной лишь чиновникам самого высшего ранга. К тому же префект Ли никогда не расставался со своей бамбуковой тростью, чья рукоять в форме двойной сферы была выточена из слоновой кости. Этот строгий облик, безусловно, мог многое поведать о характере и репутации сурового и неумолимого префекта.

Он подчинялся непосредственно императору и не признавал другого авторитета, он контролировал проведение в империи Тан экзаменов на звание чиновников всех уровней, он был главой инспекции. Едва ли кто-то мог сравниться с ним в могуществе.

Войдя в кабинет, министр шелка, не тратя времени на положенные по этикету пустые любезности, ровным, бесстрастным голосом кратко доложил об аудиенции у Гао-цзуна, о присутствии на ней императрицы У-хоу и о том, чем все закончилось.

— Просто невероятно! Ты вполне уверен, что император не шутил? Доверить женщине расследование такой важности! Это же ни с чем не сообразно! — задохнулся от возмущения префект Ли.

— Дело обстоит именно так! Я сам потрясен. Его величество ясно приказал, чтобы я лично позаботился о подготовке указа в Высшей императорской канцелярии.

— Но… Это и оскорбительно, и неподобающе! Кроме прочего, императрица не имеет чиновного ранга! Законы не позволяют этой женщине вмешиваться в ход расследования! — рычал главный инспектор, раздраженно хлопая ладонью по рукоятке трости.

— Я полностью разделяю твое негодование, — поспешил согласиться министр шелка, — но что мы можем поделать? Высшая власть в руках императора. Пожалуй, своим распоряжением он унизил меня куда сильнее твоего, — поищи утешение в этом.

Видимо, такой подход в самом деле показался префекту утешительным. Он задумчиво произнес:

— Да… так и есть, ты сам навлек на себя императорский гнев. Не могу сказать, что дело о незаконной выработке шелка явилось для меня полной неожиданностью, но я ведь имею право вести следствие в тайне до выяснения всех обстоятельств. У тебя же нет выбора: ты просто обязан обо всем доложить императору.

— Тебя не удивляет существование подпольного рынка? — опешил Очевидная Добродетель.

— Чего только не бывает на свете… — снисходительно улыбнулся главный инспектор. — Должность позволяет мне щедро платить соглядатаям, и за деньги можно узнать много любопытного.

— Но как глава своего министерства я делаю все возможное! Все входы и выходы под контролем. Я слежу за ежедневной инспекцией в императорских мастерских… Что еще я мог бы предпринять? — простонал министр.

— Не переживай. В надлежащее время Главная инспекция сама доложила бы о проблеме, не подними ты сейчас тревогу.

— Но эти подозрения бросают тень и на меня самого! Незаконный шелк наводнил столицу, а я и не подозреваю. Что, если бы я молчал и дальше? И почему мне — мне! — ничего не сообщили? Если главный инспектор считает меня недостойным доверия, моей репутации конец!

— Ну, полно… Репутация тех, кто в союзе со мной действует на благо империи, — с нажимом произнес Ли Жинь-жи, — не подлежит сомнению.

— Разве само мое присутствие здесь не достаточно свидетельствует о том, что я во всем полагаюсь на вас? — засуетился Очевидная Добродетель, при всем своем простодушии почуяв намек и подчеркнуто-почтительно переходя с панибратского обращения на форму, принятую по этикету.

— Так-то лучше. Знай, что ты мне нужен. В одиночку мне ни за что не спасти государство от бедствий, в которые ввергает его Гао-цзун под влиянием этой злосчастной У-хоу; нам нужно держаться сообща. Конфуций писал: тот, кто не помнит об отдаленной перспективе, быстро садится на мель. — Префект величественно выпрямился, скрестив руки на груди.

Министр шелка, истинный конфуцианец, исполненный почтения к мудрости Учителя, согласно кивнул и рискнул спросить:

— Не будет ли чрезмерной дерзостью с моей стороны осведомиться, на кого вы рассчитываете в борьбе за благополучие Срединной империи?

— Назовем их… старой гвардией. Вначале нас было совсем немного: прежний первый министр, генерал Чжан и я, обеспокоенные внезапным возвышением этой узурпаторши. Но с каждым днем нас становилось все больше. Люди склонялись к этому один за другим, как ты! Всякому ведь ясно, сколь вредно для государства такое положение дел. Теперь нас много — поэтому мы и сможем добиться многого!

— Вы можете рассчитывать на мое усердие, на мою преданность и, безусловно, на мою скрытность… — прошептал министр шелка.

Он понимал, конечно, что оказался меж двух огней: с одной стороны, ему грозило вступить в прямое противостояние с У-хоу, а с другой — сделать своим недругом могущественного префекта.

Тяжелое квадратное лицо главного инспектора, его густые брови, нависавшие над узкими, как щелки, глазами, крепкая спина, не умевшая гнуться в соответствии с предписаниями этикета, создавали образ существа из металла, а не из плоти. Он не признавал никакого авторитета, кроме Конфуция, презирал буддистов, которых обвинял в стремлении стяжать серебро под предлогом устройства пышных государственных церемоний. Но он никогда не позволял себе открыто осуждать Гао-цзуна, пока тот не объявил об изгнании госпожи Ван и не провозгласил императрицей «эту маленькую пройдоху».

Тогда он не побоялся упрекнуть императора в небрежении государственными интересами и в предвзятости, попытался заставить его взяться за ум. Ничего не вышло, но и сам император не решился выказать гнев: он ценил главного инспектора как одного из столпов власти и лучших знатоков учения Конфуция, пользовавшегося огромным влиянием и ни разу не давшего повод усомниться в своей верности. Император даже постарался задобрить префекта Ли, но лишь вызвал у того раздражение и обострил тлевшее в нем недоверие к супруге Гао-цзуна, которая, ко всему прочему, открыто поддерживала Большую Колесницу.

— Но по велению императора мне придется спешить в канцелярию и позаботиться о составлении указа! И там будет прямо сказано, что следствие по делу о незаконном шелке возглавит У-хоу. Я ведь не могу не подчиниться, — жалобно пробормотал Очевидная Добродетель.

— Ничего, это ненадолго! Наступают великие времена; если промедлить, вся Поднебесная рискует утратить свою душу. Если бы император Тай-цзун Великий только видел… — сквозь зубы процедил главный инспектор.

— А как же конфуцианская заповедь о верности императору, которую мы даем при вступлении в должность? — недоуменно моргнул министр шелка.

— Мы должны хранить верность императору, если только он не потерял рассудок! Поверь моему опыту, да и сам подумай: именно это случилось с Гао-цзуном! Если главный инспектор не будет защищать интересы государства и заботиться о его процветании, вскоре и вовсе ничего не останется от величественного здания империи, возведенного Тай-цзуном и окропленного кровью наших славных воинов! По одному слову этой женщины его недостойный преемник готов бросить на ветер отцовское наследие! Даже шкуру того льва, что прислал правитель Самарканда в подарок его отцу!

— Живого льва? — удивился Очевидная Добродетель: бывший в те времена еще мелким чиновником в далекой провинции, он не слыхал этой истории.

— Ну не бумажного же! Я вспоминаю рык этого зверя, его роскошную, пламенеющую гриву и то, как император Тай-цзун установил клетку во дворе Мира и Покоя, прямо у подножия Колокола. Рев хищника разносился на многие ли вокруг, простой люд трепетал от ужаса! Э-э, все тогда имели страх, все опасались нарушать закон, и, если хочешь знать правду, сегодня установления империи уже никто не уважает так, как в былые годы! Да, то был совсем другой император! — сурово закончил префект Ли, в подтверждение стукнув по полу тяжелой тростью.

— А как умер самаркандский лев?

— Сразу после кончины Тай-цзуна эти трусливые шавки бросили ему куски отравленного мяса! Если и не по приказу, то с ведома нового императора. Еще одно подтверждение тому, что император Гао-цзун вылеплен совсем из другого теста, чем его отец!

Покидая роскошное восьмиугольное здание Западных врат, Очевидная Добродетель пребывал в полнейшем замешательстве, ведь прежде он и помыслить не мог, чтобы пойти против императора. Погруженный в свои горестные раздумья, министр не заметил в тени колоннады силуэт притаившегося человека: за ним следили.