Шелковая императрица

ГЛАВА 44 ПЕЩЕРА В ГОРАХ, КИТАЙ

— Завтра в путь! — заявил стражник.

— Скажи Калед-хану — мне необходимо видеть его. Да добавь, что теперь я снова могу ходить.

— Я передам ему. А сейчас ешь суп.

— Обычно твои товарищи ставят его как можно дальше от меня, словно я смердящий пес, который вот-вот подохнет!

— У меня заложен нос, так что я не чувствую запахов.

— Банда негодяев!

— Ты, похоже, в ударе, — стражник громко шмыгнул носом.

Как ни странно, злосчастный епископ Аддай Аггей последние несколько дней чувствовал себя заметно окрепшим, хотя по-прежнему страдал от цинги: десны его воспалились и кровоточили, зубы шатались и начинали выпадать, а кожа покрылась множеством незаживающих гноящихся ран, источавших ужасный смрад. Пробуждение, как обычно, принесло узнику скорбь и страдание.

Провожая взглядом уходившего стражника, Аддай Аггей в бессильной ярости воздел к небу руки, и на поврежденных путами запястьях выступила кровь. Однако епископ был доволен и этим: впервые за долгое время у него появились силы протестовать и возмущаться! Умереть за веру — не проклятие, а милость, дарованная Богом, предоставившим шанс претерпеть настоящее испытание и обрести спасение. Но мечта увидеть еще раз дочь, обнять ее, убедиться, что судьба ее устроена хорошо, заставляла Аддая Аггея жить.

Несколько недель банда тюркютов переправляла несчастного — с туго стянутыми запястьями и щиколотками, что причиняло ему немалые страдания — с места на место, привязывая к лошади. Изможденное гниющее тело епископа вызывало страх у похитителей, так что они старались не смотреть на него и не прикасаться к больной плоти.

Отряд давно покинул Шелковый путь, свернув на юго-запад, в сторону покрытых зеленью безлюдных гор, по склонам которых скитались лишь табуны диких коней, так что пленнику не приходилось рассчитывать на помощь случайных путников. Целью тюркютов была ставка их предводителя — Калед-хана, гордо именовавшего себя императором степи. Ставка его представляла собой расположенное на берегу реки обширное поселение с домами-юртами из белоснежного войлока, некоторые были покрыты еще и шкурами. Над жилищами разносился характерный запах прогорклого масла — им тюркюты, как и многие другие степняки, приправляли практически все блюда.

Иерархия предводителей восточно-тюркских народностей довольно сложна, и, согласно ей, Калед-хан, вождь одного из племен, включавшего семьдесят семейных кланов, являлся одним из самых влиятельных владык. Соседи, даже таким сильные, как китайцы, хотанцы, персы и согдийцы, вынуждены были с ним считаться.

Через два дня после прибытия несторианский епископ впервые увидел того, от чьего каприза зависела теперь его судьба. У Калед-хана были густые свисающие усы, массивное тело прикрывала длинная накидка из козлиной шкуры. На голове красовалась лохматая шапка из снежного барса.

Хан выслушал похитителей епископа. Аддай Аггей ни слова не знал по-тюркски — никогда прежде его не интересовали ни степняки-кочевники, ни их дикая речь, ни их уклад жизни или верования. Но епископу объяснили суть разговора: продавать его на рынке рабов в Самарканде или ином городе невыгодно, ведь за тощего и старого пленника заплатят меньше, чем за шелковый платок.

На следующий день кочевники снялись с места. Они торопливо собирали скарб, так как прошел слух, что готовится нападение соседнего племени. В сборах участвовали все: мужчины, женщины и даже дети. Со скоростью, поразившей Аддая Аггея, они ликвидировали поселение, уложили тюки на повозки и стремительно двинулись прочь с опасного места, как определил епископ по солнцу, на север.

Пленника разместили на запряженной мулами повозке, однако вонь от его тела была столь велика, что от нее страдали и животные, и погонщики, тщетно пытавшиеся как-то избавиться от тягостного запаха, наводившего на мысли о смертельной заразе. В результате двухдневных мучений встал вопрос, стоит ли вообще тащить за собой полуживого и чересчур дешевого пленника. И все же Калед-хан распорядился не бросать добычу. Наконец, кочевники стали лагерем в предгорьях, под защитой высокой неприступной скалы, надежно прикрывавшей тылы. Воины сели на «небесных скакунов» и отправились в степь, оставив епископа в компании женщин, детей и стариков. Один дряхлый тюркют, добровольно взявший на себя неприятную миссию кормить пленника, сообщил, что Калед-хан повел своих степняков на Турфан, намереваясь захватить богатый запас шелка, которым располагает тамошняя Церковь Света. Аддай Аггей понял, что Море Покоя в опасности, но не мог ничего поделать.

Через шесть или семь месяцев после набега на Турфан — время это показалось епископу вечностью — «император степи» лично явился к темной и провонявшей пещере, где содержали пленника, ожидавшего смерти. Возможно, властелин просто хотел убедиться, что тот еще жив…

Судя по довольному лицу Калед-хана, охота оказалась удачной.

— Мне сказали, что ты несторианин, — небрежно бросил Калед-хан.

То, как тюркский вождь произнес слово «несторианин», едва не заставило переводчика улыбнуться, так странно оно прозвучало в интерпретации кочевника.

— Именно так. Я верю в Единого Бога и в то, что сын его не является богом по существу, как указал епископ Несторий.

— Расскажи мне про Единого Бога. Он тот, в которого верят люди пророка Мухаммеда?[65]

— Я мало знаю об этом арабском пророке. Судя по всему, он, как и я, поклоняется Единому и Всемогущему Богу, — ответил Аддай Аггей.

— Мой дед обратился в веру пророка и стал поклоняться Аллаху, а вслед за ним приняли веру и все члены племени. Великий Бог повелевает всеми…

— Единый Бог заботится обо всех людях, — решительно кивнул епископ, довольный неожиданным поворотом разговора.

— Расскажи мне о твоем пророке, о Христе.

— Епископ Несторий проводит четкое различие между Богом и Христом.

Не очень понимая, к чему клонит собеседник, епископ решил не вдаваться в подробности богословских споров о божественной и человеческой природе Христа, которые четырьмя столетиями ранее привели к изгнанию и отлучению от церкви константинопольского патриарха Нестория.

— Я слышал о споре вашего Нестория с другими церковниками, — заметил Калед-хан.

— Вы так хорошо знакомы с ситуацией… — пробормотал епископ города Дуньхуана, пораженный осведомленностью кочевника, — тот не производил впечатления человека религиозного или просвещенного…

— Увы, я знаю слишком мало. Тебе я могу прямо признаться в этом, но мне даже трудно бывает порой понять, где север, а где юг! — сокрушенно покачал головой мощный тюркют.

Подобная откровенность и простота в сочетании с интересом к несторианству вызвали у Аддая Аггея прилив сил, он подумал, что у него появляется хотя бы слабый шанс освободиться… Однако, к его глубокому сожалению, разговор не получил продолжения и Калед-хан не проявил ни малейшего желания даровать пленнику свободу. Визит его не повторился.

Аддай Аггей взял в руки миску с супом и поставил ее на колени. Вскоре мучительное чувство голода уступило место привычной боли, всегда следовавшей за приемом пищи. И все же еда давала силы… На следующий день он медленно выбрался из пещеры наружу.

— Я хочу видеть Калед-хана! — заявил он стражнику, который схватил его, словно охапку хвороста, перенес через лагерь и грубо бросил на некое подобие платформы, покрытой шкурами, служившими кочевникам для построения жилищ.

Его появление в центре поселения встретили насмешками, а стражник тем временем крепко связал пленника и заткнул ему рот кляпом. После чего епископа пренебрежительно перегрузили на повозку; вокруг раздавались крики детей, животных, гомон взрослых людей, скрип колес. А вскоре вся толпа двинулась в путь — судя по положению солнца, на север.

В течение следующих недель племя пересекло полосу травянистых пастбищ, что позволило «небесным скакунам» вдоволь наесться и нагулять крепкие мышцы, а затем орда вышла на менее гостеприимные пространства каменистой равнины, что свидетельствовало: пустыня неподалеку. Епископ догадался, что Калед-хан привел своих людей в окрестности жуткого Такламакана.

Вскоре вся орда остановилась, а ее предводитель, спрыгнув со своей повозки, стал всматриваться в высившиеся на горизонте серые песчаные дюны, в их весьма характерные силуэты.

Во время пребывания в Дуньхуане Аддай Аггей слышал от путешественников рассказы о том, в какую чудовищную западню могли угодить одинокие странники и целые караваны среди этих бесконечных пространств, где не было ничего, кроме камней и песка, носимого ветром. Древние китайские хроники эпохи Хань определяли эту пустыню как Лиу-ша, то есть «двигающийся песок». Останки людей и животных быстро превращались в голые выбеленные кости, наводившие ужас на караванщиков, а потом крошились, постепенно смешиваясь с серым песком. Летом пустыня так раскалялась, что смерть от жажды настигала путника за три часа. Сухие бури, кошмарные кара-буран, способны были поднять в воздух чудовищные массы песка и мелких камней и стремительно пронести их на значительные расстояния, сметая все, что попадалось по дороге. Зимой ледяные ветра превращали людей и животных в замороженные статуи, служившие пропитанием для волков, когда приближалась оттепель и мертвая плоть начинала оттаивать в лучах бледного солнца, редко выглядывавшего из-за черных облаков. Темное небо над пустыней Такламакан казалось смешанным с серым песком ее дюн, страшных гор праха земного, смертоносного и мрачного…

Несторианин отметил про себя, что орда, несомненно, сбилась с пути. Калед-хан явно нервничал; он вскочил на коня, чтобы получше осмотреть ужасный регион, в который по неосторожности завел своих людей. Ветер уже заметал их следы, так что трудно было понять, откуда пришло племя и как теперь вернуться в более гостеприимные края. Аддай Аггей лежал неподвижно, не рискуя привлекать к себе внимание в столь опасный и напряженный момент. Калед-хан и его приближенные топтались в растерянности.

К счастью, из-за дюн внезапно появился вооруженный отряд — судя по облачению, это были китайские солдаты.

Аддай Аггей вслушивался в отдаленный разговор между капитаном китайского отряда и вождем тюркютов, до него долетали лишь обрывки фраз, но жесты вполне красноречиво дополняли недостаток слов. Китайский офицер решительно отговаривал собеседника углубляться в песчаный район. А затем несторианину показалось, что Калед-хан, потерявший обычную напыщенность и самоуверенность, осторожно спрашивает совета относительно дальнейшего маршрута. И несторианин не ошибся: вскоре предводитель степняков отдал приказ своим людям поворачивать, а китайцы двинулись впереди орды, прокладывая ей путь.

Еще два дня перехода во главе с китайским отрядом — и кочевники взяли вправо, к огромным скалам, напоминавшим очертаниями руины фантастической крепости.

За эти два дня состояние епископа заметно ухудшилось, потому что он почти не получал пищи, а связанные руки и ноги сильно отекали. Он испытал невероятное облегчение, когда его наконец сняли с повозки.

Тюркюты разбили лагерь у подножия голого каменистого утеса, прорезанного многочисленными пещерами. В этом неприютном месте дневная и ночная температуры почти не отличались, в чем Аддай Аггей смог убедиться уже в течение первых суток. Все пещеры походили одна на другую. В них не проникало солнце. Епископ подумал, что сумрак стал для него за время пленения и болезни самой ненавистной вещью на свете.

Как обычно случается, добрые известия пришли в тот момент, когда Аддай Аггей их уже не ждал. Он понял, что его положение изменится, взглянув однажды утром в красное лицо человека, принесшего ему кусок пирога с абрикосами, на который изголодавшийся епископ накинулся с удивившей его самого жадностью. После бесконечного жидкого супчика это было настоящее пиршество.

— Это слишком хорошо для тебя! — бросил стражник, наблюдая за тем, как несторианин поедал пирог.

— Какой сегодня день? — спросил Аддай Аггей.

— Какое это имеет значение? Сегодня — великий день, потому что ты предстанешь перед великим ханом Каледом! — отрезал кочевник и вышел.

Аддай Аггей торопливо привел себя в порядок; ему дали чистую одежду и немного воды, чтобы он видом и запахом не оскорблял повелителя. Епископ испытывал от этого такое удовольствие, что не мог сдержать улыбку: пересохшие, воспаленные губы скривились, обнажив израненные десны. Стражник ухмыльнулся в ответ, его длинные, висячие усы пошевелились, глаза еще больше сузились, и лицо приобрело неожиданно свирепое выражение.

— У тебя есть новости о твоей единственной дочери? — напрямик спросил пленника Калед-хан.

— Откуда вы знаете, что Умара пропала? — опешил Аддай Аггей.

— Я знаю больше, чем ты можешь вообразить. О твоем злосчастье мне рассказал персидский предводитель Маджиб. Ее внезапное исчезновение посреди безводной пустыни причинило тебе немало хлопот.

— Я отдал бы десять лет моей жизни, чтобы вернуть ее хотя бы на мгновение!

— Что нужно тебе, чтобы вернуть ее?

— Свобода!

— В таком случае у меня есть для тебя предложение.

— Слушаю вас, — ответил епископ, который был ни жив, ни мертв.

— Один арабский посол сейчас сопровождает молодую китаянку из Пальмиры в Чанъань. Мои наблюдатели сообщили, что недавно вся группа прибыла в Дуньхуан. Если бы ты смог провести меня туда, стал бы свободным человеком и смог бы отправиться на поиски дочери… Знаешь, я неравнодушен к женщинам, — Калед-хан многозначительно подмигнул.

— А та группа велика?

— У них восемь верблюдов, несколько воинов и одна женщина под охраной.

— Если это заложница высокого ранга, разве ее захват не вызовет военного конфликта?

— Она простолюдинка, ценность ее невелика. Просто китаянка, только очень красивая. Зовут ее Нефритовая Луна.

— Но почему вы доверяете мне?

— У тебя, епископ, нет ничего, кроме честного слова…

Аддай Аггей боялся поверить в нежданную удачу, хотя душу смущала мысль, что он покупает свою свободу ценой заключения неизвестной девушки. Если бы только он мог покинуть кочевников, не заключая никаких сделок!

— Я готов выйти хоть сейчас. Я могу указать дорогу до оазиса. Однако если тот караван уже покинул Дуньхуан, мне вряд ли удастся проследить их на следующем отрезке пути.

— Мы возьмем лучших скакунов! Небесные кони летят, словно птицы!

— Я не слишком уверенно держусь в седле, — признался Аддай Аггей.

— Среди небесных скакунов найдутся кроткие и надежные, с таким даже у тебя проблем не будет, — заверил Калед-хан.

И вождь степняков не обманул: конь по имени Молниеносный с лоснящейся темно-гнедой шкурой, отливавшей огненными рыжими всполохами на солнце, без возражений позволил несторианину взобраться в седло, пока один из кочевников держал его под уздцы. С места двинулся спокойно и ровно. В лицо епископу задул легкий бриз — ветер свободы! Копыта коней выстукивали ровную дробь по каменистой дороге, и Аддай Аггей испытал истинный восторг от этого плавного движения, от ритма скачки, от простора вокруг.

К вечеру первого дня решили остановиться на ночлег на берегу пересохшего ручья, где после дождей оставалось еще немного травы для лошадей. Аддай Аггей, все еще полный воодушевления, неуклюже, но самостоятельно спустился с коня — и в этот самый момент заметил двух всадников, которые поспешили укрыться за скалой. За ними кто-то следил!

Если бы он полностью доверял Калед-хану, то, конечно, поделился бы своим наблюдением. Но в данном случае епископ предпочел промолчать. Ветер усилился, предвещая песчаную бурю, небо потемнело; шум нарастал так стремительно, что вскоре у несторианина стало закладывать уши от свиста кара-бурана и непрестанного шелеста песка, однако глаза его оставались открытыми: он следил за тем, как нарастала буря. Молниеносный беспокойно прядал ушами, переступая с ноги на ногу. Со скал посыпались камни: сперва совсем мелкие, потом более крупные. Удары их были довольно болезненными. Оставаться на прежнем месте означало дожидаться смерти. Двое незнакомцев, следивших за отрядом Калед-хана, не могли дольше скрываться за той дальней скалой, так как и их укрытие осыпали камни. Однако Аддай Аггей, напряженно всматривавшийся в усугублявшуюся мглу, образованную песком и сумерками, тщетно ждал, когда они покинут убежище.

Ситуация тем временем становилась все опаснее. В какой-то момент епископу показалось, что он заметил у дальней скалы какие-то тени, хотя это могло быть иллюзией. И все же несторианин решился. Нащупав поводья, он потянул скакуна за собой и вслепую двинулся сквозь слои несущегося по ветру песка. Конь и человек задыхались, хрипели, но мало-помалу шли к цели. Потом Аддай Аггей почувствовал, что Молниеносный уперся носом ему в плечо в поисках защиты и поддержки. Еще несколько шагов в неизвестность… И вдруг прямо перед ними в серой мгле возникли силуэты другой лошади и человека.

Аддай Аггей всмотрелся и вскрикнул от неожиданности:

— Улик… это ты? Вот это да!

Перед ним и вправду стоял переводчик персов, некогда посещавший оазис Дуньхуан с тем злополучным отрядом Маджиба.

— Буря застала меня врасплох… Не было времени найти надежное убежище…

— Со мной случилось то же самое: мы похожи сейчас на призраков! А я-то думал, ты все еще с Маджибом.

— Я недавно решил покинуть его. Давно собирался. Маджиб стал невыносимым. Мы хотели вернуться в Персию, но потом он отказался. Мне надоело гоняться за миражами!

— А куда ты направляешься, Улик?

— Я и сам толком не знаю… А ты?

— Мне приказали перехватить на пути одну молодую китаянку, которую зовут Нефритовая Луна. Ее везут из дальней западной страны в Чанъань. Калед-хан, вождь тюркского племени, обещал мне за это вернуть свободу. Я провел многие месяцы в пещерах, без солнечного света и на скудной пище. Единственное, что удерживало меня в этой жизни, — надежда вновь увидеть Умару, мою дорогую дочь!

— Несколько недель назад я встретил на пути караван: восемь верблюдов, поклажа — вроде бы они везли перец и благовония. С ними была молодая женщина. Один из стражников сказал мне, что это ханьская принцесса из благородной семьи.

— Да-да, все сходится! Наверное, это и есть Нефритовая Луна! Но только она не принцесса, а обычная простолюдинка! По крайней мере, так утверждает Калед-хан…

— Начальник каравана — важное лицо, посол большой западной державы. Он обращается с этой женщиной, как с настоящей принцессой. Говорят, она состоит в родстве с самим императором Гао-цзуном и ее ждут в Китае, — задумчиво произнес перс.

— Этот арабский посол ошибается. Его ввели в заблуждение. Калед-хан явно не шутил…

— Не так важно, что здесь ложь, а что правда, — заключил Улик. — Я и сам мечтал добраться до Центрального Китая и обосноваться там…

Молодой перс вспомнил в этот момент про Пять Защит, но не стал называть его имя из чистой предосторожности.

— Не знал, что китайская администрация легко выдает разрешение о поселении иноземцев на внутренней территории империи, — заметил епископ.

— На самом деле подобное разрешение доступно только лицам, имеющим китайское происхождение. Мне необходимо доказать властям, что среди моих предков были представители народности хань! Мне должен помочь один друг, проживающий в Лояне; этот парень очень находчив, он наверняка что-нибудь придумает. А потом… мне нечего терять… Если хочешь, дерзнем вместе пойти в Чанъань…

— Почему бы и нет? Вдвоем нам легче будет пережить испытания на пути. Я благодарю Господа, ниспославшего эту песчаную бурю! — с энтузиазмом откликнулся несторианин.

— Там, откуда ты сейчас пришел, стоянка тюркютов?

— Да, но теперь Калед-хан и его степняки нам не опасны. Их всех засыпало.

— В таком случае, ты свободен! Нам нужно поскорее добраться до постоялого двора, передохнуть и привести себя в порядок, — предложил Улик.

— Суди сам, Улик: Небо на нашей стороне, — пробормотал епископ.

На границе пустыни Такламакан после долгой песчаной бури внезапно, словно по мановению волшебства, ветер расчистил небо, разогнав тучи, посреди серой мглы вдруг загорелись зеленые и оранжевые всполохи, алые, пламенеющие лучи солнца пробились сквозь туман, указывая путь…

Три дня спустя два странника вошли в Минфень, жизнерадостный город, окруженный виноградниками, благодаря которым оазис прославился замечательными винами.

— Нам следует экономить, но кое-какие деньги мне удалось припасти. Маджиб платил неплохо, — сказал Улик, у которого в поясе было зашито более сотни серебряных монет.

Вскоре они отыскали небольшую гостиницу, на вид чистую, хоть и скромную. Владелец, маленький человечек со сморщенным, словно урюк, лицом, с порога заявил им:

— Не могу ничего вам предложить, если не заплатите вперед!

Молодой перс отдал ему пару мелких монет, и хозяин явно повеселел. По его команде засуетились слуги, перед путниками на длинном столе появился горшок с горячим супом. А когда гости наелись, хозяин присоединился к ним и с заговорщическим видом завел неожиданный разговор:

— Если у вас маловато денег, но хотите заработать и при этом направляетесь в Центральный Китай, есть интересное предложение…

— Говори! — ответил Улик.

Человечек повел их в соседнее здание, отпер двойные двери и пригласил внутрь.

— Здесь хватит товара, чтобы на три месяца удовлетворить спрос Чанъаня на япиан,[66] — сообщил он. — Клиентов становится все больше. Увлечение япианом превратилось в настоящую лихорадку. Мне нужны люди, которые возьмутся доставить товар в Китай.

— И откуда этот продукт? — поинтересовался Аддай Аггей, уже несколько лет ничего не слышавший об этом маковом дурмане, поступавшем в Китай с тюркскими караванами. Оказывается, спрос возрастал, и мак стали высевать в провинциях Ганьсу и Юннань.

— Мне доставляет товар один арабский купец; в Чанъане у меня есть продавец, очень честный и усердный. Но вот с доставкой возникли проблемы. Если вы возьметесь за это дело, я заплачу вам по десять таэлей серебра каждому.

— Твой продавец — надежный человек? — переспросил епископ.

— Толстая Рожа — настоящий профессионал! Мы сотрудничаем с ним уже пятнадцать лет. Он платит мне рубинами в ноготь величиной, никогда и по мелочи меня не обманывал…

— А торговля япианом разрешена китайскими властями? — продолжал Аддай Аггей, желавший разузнать все поподробнее.

— Япиан не является государственной монополией. Однако мы предпочитаем избегать налогов и прочих платежей, — понизил голос хозяин гостиницы.

— Твое предприятие основано на потаенной деятельности… Это мне знакомо, — кивнул епископ, который и вправду знал, о чем говорит.

— Налоги слишком велики. Поэтому все торговцы в Китае хоть в какой-то мере уклоняются от их уплаты. Иначе просто не выжить. Виновато само государство!

— Этот человек, Толстая Рожа, изрядно рискует. Если его поймают…

— У нас неплохо все налажено, — туманно ответил хозяин гостиницы. — Соглашайтесь на мое предложение! Готов повысить плату до дюжины таэлей каждому, если вы доставите товар в Чанъань Толстой Роже!

— Я согласен! При условии, что ты заплатишь нам по двадцать таэлей, причем половину вперед. Иначе нам нечем будет платить за ночлег на пути в Китай, — заявил Улик.

Аддай Аггей не вмешивался в эту дискуссию, предоставив товарищу торговаться самостоятельно. Ему было все равно — переправить в Китай япиан или что-то иное. Главное, что он свободен и может добраться до Чанъаня, а там наверняка узнает что-нибудь про Умару… А тем временем Улик и хозяин гостиницы сошлись на восемнадцати таэлях.

— Как прибудете в Чанъань, идите в конфуцианский храм и садитесь перед бронзовой статуей Конфуция, там ждите человека, который подаст вам особый знак… Механизм прост, как водяные часы! — потирая руки, сообщил торговец.

— Согласен, — кивнул Аддай Аггей.

— Я дам вам повозку и двух мулов, этого хватит, чтобы перевезти двенадцать ящиков для Толстой Рожи. Чтобы пройти таможню, вы должны отдать стражникам у ворот горсть пилюль япиана, они вас благополучно пропустят…

Но ни хозяин гостиницы, ни Улик, ни епископ не обратили внимание, что за ними наблюдали три китайца. Их одежда не имела никаких официальных знаков отличия, так могли выглядеть обычные странствующие торговцы. Но как же еще должны были одеваться тайные агенты префекта Ли, которым поручено незаметно наблюдать за всем, что творилось на подступах к империи Тан?!