Тысяча кораблей

Глава 20 Энона

Энона потеряла себя. Потеряла уже давно. Раньше она знала, где ее место — в горах, где она носилась по берегам ручьев, отдыхала под тенистыми деревьями, играла на свирели, состязаясь с певчими птицами. Ведя существование обыкновенной горной нимфы, Энона знала, как ей жить. А потом встретила Париса — и все изменилось.

Поначалу к лучшему. Но сперва Энона понятия не имела, кто такой Парис на самом деле. Изгнанный в младенчестве из Трои после предсказания, что это дитя станет причиной падения города, он не должен был пережить свой первый день. Родители не решились оставить его при себе, но не решились и убить. Приам и Гекаба отдали младенца пастуху, чтобы тот отнес его на склон горы и лишил жизни. Но пастух не смог заставить себя выполнить приказ целиком. Одно дело забрать дитя в дикую местность, и совсем другое — высоко занести посох и обрушить его на голову младенца. Поэтому добрый человек не убил ребенка, но тайно взял к себе и воспитал как пастуха при стаде коз. Разве ребенок способен причинить зло целому городу? И потом, никто никогда не узнает правды.

Поэтому, когда Энона впервые увидела на предгорьях Париса — стройного, довольно крепкого юношу в окружении коз, — она сочла его сыном пастуха. Но он был так хорош собой, даже прекрасен, что нимфа целыми днями украдкой следовала за ним. Если бы Парис хоть раз взглянул в ее сторону, Энона могла затеряться среди молодых деревьев. Но с чего ему глядеть? Она передвигалась по земле тише любой из его бойких козочек. Парис играл на свирели: подносил ее к пухлым губам и наблюдал за стадом. К тому времени, как Энона предстала перед юношей, она была уже почти влюблена в него.

В день свадьбы Парис поведал ей, что пастух Агелай усыновил его и что он происходит из троянских чертогов. Но Энона, обладавшая двумя дарами, прорицательства и медицины, с самого первого их разговора знала, что он сын Приама и Гекабы. Размышляя об их совместном будущем, нимфа слышала странный гул в голове, но не придавала ему значения. Да и к чему беспокоиться, когда она уже ждет сына?

Супруги были совершенно счастливы, пока не явились богини, потребовав, чтобы Парис рассудил их. Энона никогда не подвергала дальнейший исход сомнению, хотя понимала: остальным трудно поверить, что Парис не бросил ее — его у нее отняли. По крайней мере, в тот, первый, раз. Муж откровенно рассказал ей о случившемся: он пас стадо в предгорьях, и вдруг его окутал туман. Затем он очутился на высокогорной поляне перед тремя богинями; каждая из них настаивала, чтобы он присудил ей дорогую безделушку, из-за которой они повздорили. Энона, не успев услышать имена богинь, тотчас догадалась, кто они такие.

Нимфа не совсем ясно представляла себе доводы, которыми руководствовался Парис, делая выбор, и не знала наверняка, как разрешился спор. Ей было известно только одно: муж вернулся домой поздно, когда уже давно стемнело, потому что ему нужно было спуститься с горы и забрать коз. В тот вечер он был на редкость рассеян и несдержан. На следующее утро Парис попрощался с женой и заявил, что должен отправиться в Трою и встретиться с родителями. Прежде он никогда не заговаривал о знакомстве с царской четой и не выказывал желания поселиться в городе. Энона понимала, что пытаться остановить его бессмысленно; в любом случае она рассчитывала, что через пару дней муж вернется, получив ответы на свои вопросы.

Только когда Парис ушел, мысли Эноны прояснились. Ей стало очевидно, что Парис не вернется ни завтра, ни послезавтра. Он ушел в Трою, чтобы в нем признали царевича. А потом (нимфа потерла виски, решив, что дар предсказания подводит ее) он уплывет в Грецию. В Грецию? С какой стати? Чего ради счастливый человек бросит жену с сыном и отправится в заморское плавание? Ему не дали никакого поручения, никакой бог не поставил перед ним задачу, Энона была совершенно уверена в этом. Несмотря на прорицательские способности, она не могла постичь мыслей Париса. Ее пророческие видения обычно бывали очень подробными, но теперь, когда речь шла о муже, зрение Эноны затуманилось. Она даже спросила о случившемся своего отца Кебрена, речного бога, но тот знал не больше дочери.

Поэтому, когда Парис приплыл обратно в Трою, Энона по-прежнему ожидала, что он вернется в горы. Вернется к ней. Но тут другая нимфа, злорадно улыбаясь, поведала ей правду. Ее муж Парис живет в городе с новой женой гречанкой. Энона смотрела, как ее сын — их сын — ковыляет по выжженной земле, и спрашивала себя: неужто мужчину может столь мало заботить собственный ребенок? И каким образом человек, который был ей так близок, оказался таким вероломным? Нимфа поняла: все, во что она верила, растворилось в хаосе.

Энона знала, что эта женщина приведет за собой войну. Даже с вершин Иды нимфа слышала лязг металла и ощущала запах крови. И когда в бухту вошли парусные корабли, она не удивилась. Энона держала сына в безопасности в их горном жилище: представлявшееся им с Парисом таким романтичным, оно оказалось весьма удобным, когда предгорья заполонили греческие воины, похищавшие коров и коз для своих пиров. Захватчики так и не обнаружили ее убежища за водами стремительной реки Кебрен, что протекала неподалеку: пусть муж покинул Энону, но отец по-прежнему заботился о ней.

За десять долгих лет Энона почти забыла Париса, его нежную улыбку и глаза с полуприкрытыми веками. Ей стало казаться, что этот мужчина ей приснился, и только сын — ныне стройный отрок с карими глазами и смуглой, орехового оттенка кожей — был доказательством существования Париса.

Война бушевала по всей Троаде, сначала в одной стороне, потом в другой. Порой Энона и ее мальчик сидели на травянистых кочках и наблюдали, как из греческого стана на защитников Трои несутся колесницы. Мать с сыном находились слишком высоко, чтобы разглядеть лица воинов, поэтому Энона даже не знала, жив ли ее муж.

Впрочем, Парис, конечно, был жив, иначе Елену (прошло много лет, прежде чем Энона сумела хотя бы мысленно произнести ее имя) вернули бы мужу и войне пришел бы конец. Распря затянулась на столь долгий срок исключительно из-за упрямства Париса.

Но в конце концов даже горная нимфа поняла, что одна сторона проигрывает, а другая выигрывает. Троянских воинов осталось так мало! Ряды врага тоже поредели, но греки начали войну с гораздо более многочисленными силами. Когда пал Гектор, у Эноны сжалось сердце, словно он был ее мужем, ее сыном. Она не знала старшего брата Париса и никогда не видела его лица, однако наблюдала его последний, смертельный бой с прославленным греческим героем, зная, что это именно Гектор. Имя великого воина, защитника троянцев, было у всех на устах. Греки уважали его, троянцы на него уповали. Он во всех отношениях являлся полной противоположностью младшему брату. К Парису, который ради любовницы подверг опасности родной город, все испытывали лишь презрение — одна из немногих вещей, в которых противники были солидарны.

Энона заметила, как на поле боя появилась горделивая фигура — не Ахилл ли? Нимфе казалось, что она видела, как несколько дней назад греческий герой погиб от руки Гектора, но теперь стало ясно: должно быть, то был другой боец в Ахилловых доспехах. Нынешний противник Гектора — стремительный, ловкий и беспощадный — мог быть только Ахиллом. На глазах Эноны он зарубил троянского царевича, а затем привязал труп к своей колеснице и протащил его вокруг городских стен. Нимфу поразила подобная жестокость. Она старалась скрыть слезы от сына (для которого война, бушевавшая далеко внизу, на равнине, была лишь игрой), ибо не сумела бы объяснить ему, что оплакивает незнакомого человека, который не заслуживал смерти.

Дар пророчества снова подвел нимфу, когда дело коснулось ее супруга; она узнала о ранении Париса только в тот момент, когда он, шатаясь, миновал рощу перед ее хижиной и со стоном рухнул наземь у порога.

— Энона, — позвал он. — Умоляю.

Услышав свое имя, нимфа сперва решила, что ей померещилось. Последние десять лет его никто не произносил. Сын, когда не пропадал в горах со своим любимым стадом, звал ее мамой. Речной бог Кебрен — дочкой. Другие нимфы называли ее по имени, но Энона давно не общалась с ними: ей было стыдно, что смертный супруг отверг ее. Поэтому она решила, что собственное имя ей примерещилось в трели певчей пташки, как не единожды бывало после ухода Париса. Но тут зов послышался снова:

— Энона, пожалуйста! Прошу, помоги мне.

На этот раз ошибки быть не могло. Энона сообразила, что действительно слышит свое имя, и узнала голос. Она поспешила на крик и увидела то, о чем грезила тысячу раз — сперва со страхом, а потом с гневом. В начале их любви нимфа ненавидела, когда Парис надолго покидал ее. Она боялась, что его ранит клыками горный кабан или растерзают волки. Снова и снова Энона представляла, как он лежит перед ней, смертельно раненный, и понимала, что ей потребуется все ее врачевательское искусство, чтобы вырвать супруга из ненасытной утробы Аида. Во мраке ночи нимфа твердила себе, что такова цена любви к смертному: постоянная угроза его гибели. Как только Парис ушел и Энона осознала (слишком поздно для своего достоинства), что он никогда не вернется, она начала представлять эту сцену по-другому. В ее воображении Парис полз по бурым сосновым иглам, устилавшим ее дом, умоляя о помощи. Она отвечала по-разному: иногда великодушно позволяла ему выпросить прощение и спасала ему жизнь; иногда, не шелохнувшись, смотрела, как последний вздох застревает в предательской глотке.

И вот ее мечта сбылась. Умащенные волосы Париса прилипли к потному лбу. Красивое лицо исказилось от боли, кожа — когда-то того же прекрасного орехового оттенка, что и у сына, — побледнела и посерела. Он упал вперед, уронив голову на руки. Левая нога неуклюже повисла, и Энона увидела темную кровь, сочащуюся сквозь кусок ткани, которым он перевязал рану. Парис прерывисто дышал, и ему потребовалось сделать невероятное усилие, чтобы снова заговорить.

— Энона, я погибаю. Без тебя я умру.

Нимфа смотрела на мужчину, лежащего у ее ног, и спрашивала себя: неужели она когда-то его любила? Он так хрупок. В нем столько человеческого. У смертных была неприятная черта, о которой боги знали, хотя никогда не говорили: от людей исходил странный запах — в молодости совсем слабый, к старости перерастающий в зловоние, но обязательно сопровождающий каждого из них. То был запах смерти. Даже здоровые люди без всяких увечий, даже совсем маленькие дети были отмечены этим невидимым, несмываемым знаком. И вот теперь от Париса несло тем же мерзким смрадом.

— Прошу тебя, — опять пробормотал он.

Как ты здесь очутился? — спросила Энона.

— Я шел, пока не отказали ноги. А потом полз.

— Мой отец позволил тебе переправиться через реку.

— Да. Хотя сказал, что ты, возможно, откажешься меня видеть.

Нимфа кивнула.

— Но я упросил его, и он замедлил течение, чтобы я мог добраться до тебя.

— Напрасно ты явился, — промолвила Энона. Эти слова вырвались у нее сами собой.

По лицу Париса пробежала судорога.

— Ты можешь исцелить меня, — прошептал он. — Если захочешь.

— А если не захочу? Если я предпочту не останавливать кровь и не залечивать твои раны? Если решу приберечь целебные травы для сына, его коз, для тех, кто не предавал меня? Что тогда?

— Энона, не говори так. Зачем сердиться? Минуло уже больше десяти лет с тех пор, как я ушел… — У Париса перехватило дыхание, и он закашлялся, а потом вскрикнул от нового приступа боли.

— Минуло больше десяти лет с тех пор, как ты оставил меня вдоветь! — воскликнула Энона. — Ты бросил меня с сыном, которого я родила тебе. Тебе было все равно, что с нами станется. А теперь ты приползаешь обратно — и я уже не вдова? Тебе по дороге сюда хоть раз — хоть раз! — пришло в голову спросить себя: может, я уже привыкла ко вдовству? Может, я сначала научилась жить с ним, а со временем стала предпочитать его прежнему положению? Ты хоть на мгновение задумался, чего я хочу, что я чувствую?

— Нет, — выдохнул Парис, и смертной женщине пришлось бы постараться, чтобы расслышать его. — Я умираю, Энона. Меня заботило только спасение.

— Именно поэтому я и не стану тебя лечить. Ты думал только о себе. Даже сейчас, когда ты должен упасть мне в ноги…

— Я и так у твоих ног. — Слабая улыбка скользнула по его запекшимся губам. Все-таки перед нею был человек, которого она любила.

— Но не ради меня, — возразила Энона. — Ради себя. Я не могу тебя исцелить, Парис. Ты должен покинуть гору, иначе ты осквернишь ее своей смертью.

Она повернулась и пошла прочь. А много позже, выйдя встречать сына с пастбищ, Энона увидела, что от визита Париса не осталось и следа, даже капли крови на сосновых иглах. И хотя нимфа была уверена, что на сей раз разговор происходил в действительности, все же она поймала себя на мысли, что ей, должно быть, опять привиделось.