Тысяча кораблей

Глава 7 Пенфесилея

Они были так похожи, эти девочки-амазонки, что с гибелью Ипполиты Пенфесилея потеряла не просто сестру — она будто лишилась собственного отражения. Ибо, сколько Пенфесилея себя помнила, ей достаточно было взглянуть на ту, что рядом, и понять, как выглядит она сама: каждая складка кожи, каждая черточка, почти каждый шрам у самого дорогого ей существа были точно такими же, как у нее. И когда Ипполита упала — грудь ей пронзила стрела, лицо исказилось от боли, — Пенфесилея осознала, что утратила не только сестру, но и самое себя.

Они с рождения были привычны к оружию. Задолго до того, как Пенфесилея стала ходить, Ипполита учила ее швыряться камнями в залах материнского дворца. По мере взросления сестер орудия становились все острее: деревянные мечи и копья вскоре заменили настоящими. И Пенфесилея упивалась такой жизнью. Они обе упивались. Что за наслаждение — быть молодыми и сильными! Девушки часами скакали по предгорьям на почти одинаковых лошадях — сначала легкой рысью, потом медленным, а под конец резвым галопом; волосы, чтобы не развевались, были заплетены в тугие косы и убраны под яркие кожаные шлемы. Сестры спешивались на лесных опушках, бросали лошадей и носились, пока не падали бездыханными на землю, не в силах даже стонать от рези в легких. Они валялись среди сосновых шишек и разглядывали небо, видневшееся между верхушками деревьев, зная, что счастливее нет никого на свете.

А их излюбленные игры! Они бегом взбирались по склону холма, собирали белые камешки или брошенные птичьи гнезда, а потом возвращались к подножию, чтобы пополнить груды лесных сокровищ, и каждая с завистью взирала на растущие запасы другой, изумляясь быстроте и силе сестры. Испытания на скорость Ипполита неизменно выигрывала. Девушки становились рядом на открытом пространстве и командовали самим себе: «Приготовились, внимание, вперед!» Пенфесилея вставляла стрелу в лук и запускала ее вверх по изящной дуге. В тот же миг Ипполита срывалась с места, дивясь собственному умению бежать с такой скоростью, что к тому времени, когда стрела начинала клониться к земле, она уже готовилась поймать ее рукой. Ипполита ни разу не сплоховала, до самого последнего дня.

И вот Пенфесилея потеряла сестру, которая была ей дороже жизни. Мало того, она сама и убила Ипполиту. Несчастный случай, говорили окружающие, пытаясь утешить девушку. Как будто непредвиденность могла служить утешением! А поскольку Пенфесилея потеряла самое дорогое в жизни не просто потеряла, но погубила своими руками, — а жить дальше без Ипполиты не хотела, амазонка решила умереть.

Однако просто покончить с собой было недостаточно. За ужасное преступление, которое совершила Пенфесилея, она могла искать лишь одной смерти — в бою. В каком именно бою, особенного значения не имело. Единственное требование — наличие опытного воина, который сумеет с ней расправиться. Большинству мужчин не под силу одолеть амазонку в сражении (Пенфесилея не была заносчива, но знала себе цену), однако существовал человек, о котором сами воительницы говорили шепотом. Кто-то даже слыхал, что он проворнее их. Самый быстроногий воин на свете. И вот Пенфесилея повела своих женщин в долгий поход на юг, под легендарную Трою.

Путешествие не представляло трудности для кочевого племени амазонок. Они скакали на выносливых лошадях от восхода до заката, не зная усталости. С наступлением темноты располагались на недолгий ночлег, а на следующий день на рассвете снова пускались в дорогу. Если подданные Пенфесилеи и хотели остановить ее, умолить отказаться от решения умереть, они слишком уважали свою предводительницу, чтобы спорить с ней. Женщины скакали рядом и готовы были сражаться рядом, бок о бок. Если царица погибнет, они погибнут вместе с ней.

Их прибытие не стало неожиданностью для царя Приама, чьи лазутчики уже слышали, что амазонки двинулись на юг. Навстречу Пенфесилее выехали два троянца, чтобы расспросить ее о намерениях. Чью сторону она примет в войне, вот уже десять лет идущей на Скамандрийских лугах? Греков или троянцев? Захватчицы эти женщины или защитницы? Приам послал два больших золотых треножника и инкрустированные драгоценными камнями чаши, чтобы попытаться заключить с амазонками союз. Пенфесилея приняла дары, даже не взглянув на них. Царицу амазонок не интересовали безделушки (зачем они женщине, живущей в седле?), но она не желала обидеть троянцев отказом.

— Я выступлю на стороне вашего царя, — объявила Пенфесилея. — Езжайте обратно к Приаму и скажите ему, что амазонки будут биться с греками, а я сражусь с Ахиллом и убью его — или умру, пытаясь убить.

Она не добавила, что оба исхода одинаково желанны для нее. Троянцы кланялись и стремились подольститься к царице, истово выражая признательность, но та отослала их прочь. Для чего амазонке знать, что Приам благодарен ей за помощь? Конечно, благодарен. История его сына, величайшего троянского воина, дошла даже до северных пределов скифской родины амазонок: храбрый Гектор в течение десяти долгих лет оборонял свой город и привел бойцов ко многим славным победам. Пенфесилее, как и остальным, было известно, что однажды Гектор сражался с юношей, одетым в доспехи Ахилла, и убил его; на мгновение троянцы поверили, что погиб сам Ахилл, и оттеснили греков обратно в их стан — то была величайшая битва за всю войну. Но затем Гектор сорвал с поверженного грека доспехи и с гневом обнаружил, что это не Ахилл, а другой воин, Патрокл, который взял оружие Ахилла и сражался вместо него. Когда Ахиллу сообщили о смерти друга, в нем вспыхнула неумолимая ярость; Пенфесилея знала, что греческий герой взревел, как горный лев, и поклялся отомстить Гектору и любому троянцу, который попадется ему на пути. Верный слову, он двинулся по полю битвы, калеча каждого встречного, пока перед ним не очутился Гектор. Пенфесилея знала, как Ахилл убил Гектора — на грязное месиво у них под ногами брызнула густая черная кровь — и возопил от дикой радости. Как изуродовал тело врага и, связав ему ноги кожаными ремнями, превратил человека в подобие тунга, не подумав о том, сколь кощунствен его поступок. Как промчался на колеснице вокруг стен города, волоча за собой тело троянского царевича, и трижды протащил его обезображенные останки перед убитыми горем родителями, несчастной женой и несмышленым маленьким сыном.

Конечно, Приам благодарен амазонкам за предложение дружбы. У него ведь больше ничего не осталось.

Пенфесилея с соплеменницами разбила у реки Симоис к северу от Трои лагерь: несколько примитивных шатров из кожаных полотнищ, натянутых на деревянные колья. Внутри не было ничего, кроме шкур, на которых женщины спали, и доспехов, которые они наденут в бою. Даже съестные припасы отличались скудостью: амазонки презирали роскошь, в которой жили их союзники троянцы. Простая еда — лишь для поддержки сил, не более. От избытка пищи только тяжелеешь. Пенфесилея не посылала посольство к грекам: у нее не было желания официально объявлять о своем прибытии. Греки и так скоро узнают об этом, когда на следующее утро царица поведет своих амазонок в бой рядом с троянцами.

Хотя земля была каменистой и жесткой, Пенфесилея спала спокойно — впервые с тех пор, как умерла сестра. Амазонка знала, что это ее последняя ночь; видно, Гипнос решил под конец усладить ее душу покоем. Когда на рассвете девушка проснулась, разминая длинные конечности, прежде чем надеть доспехи, она уже жаждала вступить в битву. Вместе с соратницами Пенфесилея подкрепилась горячей вкусной кашей, приготовленной на углях вчерашнего костра. Говорили мало и только о тактике.

Затем царица вернулась в свой шатер и надела воинское облачение. Сперва темно-желтый хитон — короткую тунику, которую она подпоясала толстым бурым кожаным ремнем с прикрепленными к нему ножнами. Сверху — дорогую накидку из леопардовой шкуры, не только согревавшую, но и распалявшую ярость. Греческие мужчины сразу поймут, что им не запугать женщину, которая способна догнать леопарда и убить его на бегу. Лапы зверя свисали ниже хитона, и при движении когти ласкали кожу бедер. Пенфесилея обмотала тонкие мускулистые икры ремешками кожаных сандалий и потянулась за головным убором — шлемом Ипполиты с высоким султаном из угольно-черного конского хвоста. Когда царица амазонок вступит в сражение, она будет похожа на сестру — величайшую из воительниц. Девушка взяла круглый щит из твердой красной кожи, обтянутый пятью слоями опойка[6], вложила меч в ножны и подняла длинное копье, проверяя его вес и остроту. Теперь она готова.

Крупная серая кусачая кобыла терпеливо стояла, пока хозяйка заплетала ей гриву в тугую косу. Теперь ни одному воину не схватить животное за гриву, а если кто и попытается, лошадь мигом отхватит ему пальцы. Когда все было приготовлено по ее вкусу, Пенфесилея обернулась на соплеменниц — несовершенные отражения ее самой. Амазонки, яркие драгоценности гористого севера, блистали на здешних низинах. Они будут оборонять город, который до вчерашнего дня никто из них ни разу не видел, защищать женщин и детей, с которыми не знакомы. Пенфесилея ощутила в груди волнение, и ей потребовалось несколько мгновений, чтобы под неизбывным горем распознать чувство гордости. Ипполите уже ничем не поможешь, но Трою еще можно спасти, и амазонки станут ее избавительницами.

Царица взяла поводья в одну руку со щитом, чтобы другая — та, которая будет метать копье, — осталась свободной. Поразив Ипполиту, Пенфесилея выронила лук, и даже после погребального костра, вспомнив, что он пропал, не вернулась за ним, понимая, что больше в жизни не выпустит ни одной стрелы. Но все ее подданные были отличными лучницами; каждая из них закинула за спину колчан, а на плечо повесила лук. Разве сравнятся с ними греки?

Амазонки вскочили на коней и помчались к полю битвы, быстро покрыв расстояние в несколько стадиев[7]. Миновав низменность на южном берегу Симоиса, они услыхали отдаленные звуки труб, возвещавшие об открытии городских ворот. Вскоре всадницы пересекли фланг троянского войска и очутились впереди, где им полагалось быть. Ныне дружина троянцев, на взгляд Пенфесилеи, представляла собой разношерстное скопище бойцов. Где же герои, о которых она слыхала в песнях странствующих сказителей? Понятно, Гектор мертв, но куда подевались Парис, Главк[8], Эней? Царица прищурилась, оглядывая бойцов, и не заметила среди них ни рослых, ни могучих. Их мышцы не шли ни в какое сравнение с ее мускулатурой. Возможно, тут были и герои, однако не таких соратников она ждала увидеть.

Когда греческие воины выдвинулись из своего стана к западу от Трои, дыхание Пенфесилеи участилось. Противник едва ли превосходил числом троянцев. Только это и осталось от легендарной тысячи кораблей, доставивших греков к песчаным берегам Троады[9]? Сколько же их погибло, гадала амазонка, а сколькие просто отступились и уплыли домой? И все же среди греков ей бросились в глаза немногочисленные богатыри, чьи доспехи и богато украшенные щиты свидетельствовали о знатности владельцев. Наверняка найдется среди них и тот, кто принесет ей желанную смерть.

А потом она заметила свет, играющий на красно-черных перьях шлема воина, которого она искала взглядом. Он не носил щита, поскольку в эти дни, как слышала Пенфесилея, не боялся никого, кроме богов. Много лет ни один троянец не мог одолеть его в сражении, и единственным воином, оказавшим хоть какое-то сопротивление герою, был несчастный Гектор — погибший, оскверненный, погребенный с большим опозданием. А после убийства Гектора ему, как и самой Пенфесилее, было уже все равно, жив он или мертв. Вне всякого сомнения, это тот, кого жаждала видеть Пенфесилея. Ахилл, царь мирмидонян, сомкнувших черные щиты у него за спиной. Ее смерть — в руках этого мужчины.

Единоборство двух великих воителей оказалось — при всей его значимости для троянского народа ошеломляюще кратким. Никто, даже сами амазонки, не мог бы сказать, с какой целью Пенфесилея ввязалась в этот бой: погибнуть или победить? Так или иначе, третьего было не дано. Ахилл слыл самым быстрым существом на свете — быстрее рыси, что бродит по горам, быстрее Гермеса, доставляющего людям послания от Зевса. Быстрее Пенфесилеи.

Царица со своими амазонками ринулась прямо к мирмидонянам, которые бросились врассыпную, точно муравьи[10]. Однако десять лет войны закалили их: греки знали местность как свои пять пальцев. Амазонки, привыкшие сражаться в суровых горах севера, были не столь уверены в себе. Но их лошади скоро поняли, что глубокая мягкая грязь не менее коварна, чем узкие каменистые тропы. Лучницы прицелились и перебили людей-муравьев на правом фланге. Ахилл обернулся, чтобы узнать, кто уничтожает его воинов, — кто, столько времени продрожав от страха и избегая битв, ныне дерзает нападать на него?

Вновь прибывшие всадники были полны сил, хотя немногочисленны. Его люди (Ахилл машинально оглянулся и покачал головой, заметив, что с десяток их уже полегли) дрогнули, страх передавался от одного к другому, словно чума, повально косившая греков прошлым летом. Царь мирмидонян не станет свидетелем поражения своих воинов! Один из нападавших держался позади незнакомых лучников с обнаженным мечом. Их царек? По всей вероятности, да: остальные скачут вокруг, словно берегут его для поединка. Что ж, Ахилл к его услугам. В мгновение ока знаменитый герой метнул короткое копье. Меткость его была безупречна. Древко загудело, и лошадь под царьком рухнула на подогнувшихся передних ногах. Однако царек не испугался: он проворно спрыгнул с падающего коня и ловко приземлился на ноги. Взгляды двух вожаков встретились поверх голов подданных, и оба поняли, что грядет смертельная схватка. Ахилл выкрикнул приказ, его бойцы прекратили отступление и приготовились к следующему залпу вражеских стрел.

Как много раз бывало раньше, Ахилл несся по полю боя, неуязвимый для вражеских ударов. Он был ненамного крепче или смелее других мужчин. Всего лишь чуть-чуть, но ведь любой человек однажды способен поймать удачу и одолеть более сильного воина. Однако ни один боец ни разу не поднял руку на царя мирмидонян, ибо никто не смог подобраться к нему настолько близко, чтобы попытаться сразить его. Каждый на равнинах знал то, что пока было неведомо амазонкам: истинная сила великого героя заключалась в его поразительной, невероятной быстроте.

Еще недавно Ахилл находился в сотнях шагов от Пенфесилеи, а в следующее мгновение оказался рядом с ней, вонзил меч ей в шею и слегка встряхнул жертву, как треплет гончий пес свою добычу. Герой без большого интереса наблюдал, как винно-красная кровь брызнула из горла врага ему на рубаху. За минувшие годы его столько раз пятнала человеческая кровь — что за важность! Ахилл выдернул меч и увидел, как царек, пошатнувшись, упал на колени. Голова жертвы откинулась назад, и шлем слетел на землю. Только тогда величайший из ныне живущих воителей понял, что убил женщину.

Ахилл испытал внезапный приступ стыда. Не потому, что раньше никогда не убивал женщин. Большинство поверженных им людей оставили у него лишь смутные воспоминания: в конце концов, все смерти похожи друг на друга. Однако на протяжении этой войны мирмидоняне опустошили столько фригийских поселений, что на своем пути он, должно быть, убивал женщин десятками. Не все из них соглашались стать рабынями или наложницами; некоторые, вероятно, отказывались покинуть мужей или пытались защитить детей, с которыми Ахилл также немедленно расправлялся. Великий герой не мог припомнить ни одного лица. Даже лицо Гектора — единственного противника, которого он поразил скорее во гневе, чем из склонности убивать, — даже оно теперь, по прошествии многих месяцев, ускользало от него. Но лицо его нынешней жертвы, искаженное болью, не было похоже ни на одно, виденное им прежде, и Ахилл понял, что совершил единственный в жизни поступок, о котором будет сожалеть. Эта женщина была его зеркальным отражением, как некогда Патрокл. Ахилл задохнулся от ужаса, когда у нее на губах запузырилась кровь. Он, который никогда не выказывал ни колебаний, ни страха! Воин видел, как затуманиваются ее глаза, словно в них образуются катаракты. Вот она открыла рот и произнесла одну-единственную фразу, после чего свет для нее померк. Герой в ужасе возвел глаза к небу и вдруг услышал позади хриплый смех. Он тотчас повернулся и, не задумываясь, пронзил смеявшегося ножом, даже не зная, кого убил. Ахилл видел, как другие греки попятились, опасаясь, что царь мирмидонян набросится и на них, но тут же забыл об остальных, помня только о женщине и ее окровавленных губах.

И задался вопросом: умирал ли кто-нибудь со словами «Благодарю тебя» на устах?