Тысяча кораблей

Глава 3 Троянки

Женщины ждали на берегу, уставившись в море пустыми глазами. Запах засохших водорослей и склоненных к земле коричневых стеблей тростника мешался с запахом гари, исходившим от одежды и спутанных волос. По прошествии двух дней греки наконец закончили разграбление почерневшего города, и троянки, ожидая решения своей участи, сгрудились вокруг царицы, словно ее угасающий огонь мог согреть их.

Гекаба — маленькая сморщенная фигурка с полузакрытыми глазами — сидела на приземистом камне, отшлифованном водой и солью. Она старалась не думать о муже, зарезанном остервеневшим греком прямо у алтаря, не вспоминать темную кровь, стекавшую по груди Приама, и голову, запрокинувшуюся назад под клинком убийцы. Когда город пал, царице было суждено узнать, что старики умирают не так, как молодые: даже кровь у них струится медленнее.

Гекаба сжала губы. Головорез, убивший Приама — старика, молящего богов о защите, — заплатит за свою жестокость, неуважение к царю и святотатство. Лишившись всего, только за такие мысли Гекаба и могла теперь цепляться: нельзя, чтобы человек, поправший святость божьего храма, продолжал жить и благоденствовать. Существует закон. Даже на войне. Люди могут пренебречь им, но боги — никогда. Зарезать старика, преклонившего негнущиеся колени у священного алтаря, — непростительный грех, и боги, как было хорошо известно царице обращенной в пепел Трои, редко оставляют такое безнаказанным.

Гекаба до крови прикусила внутреннюю сторону щеки и ощутила во рту металлический привкус. Она заново принялась составлять в уме скорбный список; сыновья, погибшие в бою; сыновья, павшие в засаде; сыновья, убитые две ночи назад при разграблении города. Со смертью каждого какая-то частичка материнской души усыхала, как звериная шкура, забытая на солнце. После того как не стало Гектора — когда мясник Ахилл отнял у нее самого храброго из сыновей-воинов, — царица решила, что усыхать уже нечему. Но кто-то из богов — она не осмеливалась назвать имя Геры, — должно быть, услыхал даже эту дерзкую мысль и решил наказать Гекабу еще больше. А все из-за женщины. Из-за вероломной спартанской шлюхи. Царица сплюнула кровь на песок. Ее жажда мести была безгранична и неутолима.

Гекаба заметила птицу, которая повернулась на ветру и полетела обратно к берегу. Не предзнаменование ли это? Известно, что птицы в полете передают послания богов, но только опытные жрецы могут читать язык крыльев. Впрочем, царица была убеждена, что это простое сообщение, напоминающее ей, что один юноша — единственный из всех ее красавцев сыновей, таких высоких и сильных, — до сих пор жив.

И жив только потому, что греки не ведали о его местонахождении и даже существовании. Ее последнего, младшего сына Полидора вывезли под покровом ночи из города и укрыли у старого друга во Фракии. У друга, которому щедро заплатили. Даже союзники нуждаются в вознаграждении, чтобы поддерживать сторону, терпящую поражение, сказал Приам. А Троя слишком долго терпела поражение: лишь крепкие стены и упорство жителей в течение нескончаемых десяти лет сдерживали натиск греков.

Перед отъездом сына Гекаба с Приамом обернули тканью четыре витых золотых браслета и надежно запрятали в мешок.

— Два браслета отдашь хозяину, когда приедешь, — велели родители. — Два других спрячь и никому про них не рассказывай.

— Тогда какая мне от них польза? — спросил готовый к отъезду доверчивый юноша.

— Ты поймешь, когда они тебе потребуются, — ответила мать, положив руку сыну на плечо и заглядывая ему в глаза, несмотря на высокий рост юноши. — Люди охотнее помогут чужестранцу, если у него есть хоть крупица золота. — И Гекаба показала, как отделить от витого браслета мягкую металлическую проволоку, если понадобится дать мелкую взятку.

Царь и царица ни словом не обмолвились о браслетах рабу, сопровождавшему сына: сила золота чересчур притягательна, и юноша, не отъехав от дома и на один день пути, получил бы нож между ребер. Необходимо было во что бы то ни стало сохранять тайну; Гекаба молила богов внушить Полидору: если он не сумеет держать язык за зубами, на кон будет поставлена его жизнь. И муж, и она сама предупредили сына об этом. Когда юноша в последний раз поцеловал мать и выбрался через потайные ворота в северной части города, он еще не был ее последним уцелевшим сыном. Но, рыдая и прощаясь с ним, Гекаба уже знала, что так и случится.

Царица ощутила, что по телу пробежала легкая дрожь, и плотнее запахнула столу. Греки неторопливо грабили Трою. Алчные, словно галки, они обшаривали каждый уголок, чтобы не упустить ни крупицы добычи. Из всех тайников извлекли золото и бронзу, сложили на песке и с превеликой тщательностью поделили между солдатами, поскольку в прошлом году несправедливая дележка добычи ввергла греков в бесконечные раздоры. Само собой, не обошлось без плутней. Уже изловили каких-то ворюг, распихивавших в складках одежды вещицы из драгоценного металла. Гекаба слышала, что одного грека товарищи поймали с золотым кольцом за щекой; он схлопотал удар в лицо за свой обман. Теперь у него во рту не осталось ничего. Даже зубов.

Женщины ждали, беспомощные и надломленные. Что бывает после конца света? Поликсена сидела у ног Гекабы, рассеянно поглаживая ладонью голень матери, точно ребенок. Андромаха устроилась чуть поодаль от свекрови. По рождению она не была троянкой, но вышла замуж за Гектора и теперь принадлежала к их числу. На руках у нее хныкало дитя — шум и паника нарушили его сон. А Кассандра повернулась лицом к океану, беззвучно шевеля губами. Она давно научилась сохранять спокойствие, пусть даже не могла остановить поток слов, извергающийся изо рта.

Ни одна из женщин не плакала. Еще свежи были раны, оставленные гибелью мужей, отцов, братьев и сыновей. Они рыдали по ночам, рвали на себе волосы и одежду. Но у греков, охранявших троянок, не нашлось времени выслушивать жалобы пленниц. Поликсена теперь залечивала почерневший кровоподтек под глазом, а остальные женщины помалкивали. Каждая мысленно обещала себе и другим, что будет горевать в уединении, когда представится возможность. Однако все понимали, что с уединением покончено навсегда. Мужчины с завершением войны лишились жизней. А женщины — всего остального. К тому же победа не сделала греков милостивее.

Поликсена издала низкий гортанный вопль, слившийся с гомоном бакланов и не услышанный поработителями. Как ни старалась девушка подавить горе, она ничего не могла с собой поделать.

— Могли ли мы избежать этого? — спросила она у матери. — Разве Трое суждено было пасть? Неужто не оставалось никакой возможности спастись?

У Кассандры, изо всех сил старавшейся сдержать крик, задрожали плечи. Ее трясло от сильнейшего желания заорать, что она предупреждала их сто, тысячу, десять тысяч раз. Но никто ни разу, ни на миг не прислушался к ней. Они ничего не слышали и ничего не сумели бы разглядеть, а она, пророчица, видела лишь грядущее — бесконечное, вечное. Точнее, не вечное. Собственное будущее Кассандра различала столь же ясно, как все прочее. Его краткость служила ей единственным утешением.

Гекаба взглянула на дочь и провела пальцами по волосам Поликсены. Царица не заметила тонкой пленки сажи, оставшейся на ладони. Ей невыносимо было видеть собственную руку, ласкающую дочь, и понимать, что руки грека осквернят девушку еще до наступления ночи. Вопрос лишь в том, каким мужчинам достанутся дочери и невестки царицы. Каким, а не «достанутся ли» и «когда».

— Не знаю, — ответила Гекаба. — Это известно богам, тебе следует спросить у них.

Устремив взгляд на море поверх голов изможденных подруг по несчастью, она вдруг сообразила, что одна из троянок пропала.

— А где Феано?