Тысяча кораблей

Глава 31 Поликсена

Подрастая, Поликсена в своих молитвах никогда не просила ниспослать ей мужество. В этом не было смысла. Родной город давно находился в осаде; об иных временах у девушки остались лишь смутные детские воспоминания. И потому о мужестве никто не мечтал, ведь оно ежедневно требовалось от каждого человека. Поликсена испытывала вечный страх за тех, кого любила: за братьев, когда по утрам они выходили из городских ворот; за сестер, когда в городе заканчивались запасы пищи. За мать, когда та начала горбиться, как дряхлая старуха. За отца, когда он стоял на высоких стенах и наблюдал, как его сыновья сражаются с неприятелем, стремившимся захватить его город. Каждая новая смерть служила причиной семейного горя и всеобщего страха: гибли мужья, сыновья, отцы; защитников становилось все меньше.

Но страх — не то же самое, что недостаток мужества. Любой может быть храбрецом, если не испытывает страха. Таков Ахилл, шептались троянцы, вот почему он смертельно опасен. Греческий герой мчался в битву на колеснице, не опасаясь за собственную жизнь. Его заботила лишь безопасность его друга Патрокла. Пока троянцы остерегались Ахилла, он, казалось, без разбора косил их ряды. Прошло много месяцев, а может, и лет, прежде чем они догадались, что самое правильное — это отправлять небольшой отряд против Патрокла, чтобы удерживать Ахилла возле друга. Разумеется, каждый раз отряд погибал. Мужчины тянули жребий, чтобы решить, кто из них вступит в заведомо проигрышный бой и тем самым спасет товарищей.

Поликсена видела этих обреченных, когда они прощались с женами и проводили последние минуты жизни с сыновьями. Мужчины хранили невозмутимый вид, пока окружающие хлопотали, застегивая на них доспехи и готовя оружие. Эти люди знали, что умрут, а значит, бояться было уже поздно. Все, что им оставалось, мужественно умереть, ценой своей смерти надолго удалив Ахилла с поля боя и предоставив возможность соплеменникам продвинуться вперед на дальнем фланге и оттеснить греков к кораблям. В то время Поликсена считала, что те воины от горя или скорби тронулись умом. Иначе почему они были так равнодушны к смерти? Теперь девушка жалела, что не обладает их уверенностью. Она бы многое отдала, лишь бы узнать, какая судьба ждет ее впереди.

Греки быстро тараторили на своем языке, а она не могла определить ни их акцента, ни наречия. Они были вовсе не так похотливы, как ей внушали. Один мужчина схватил ее, якобы помогая оступившейся девушке. Однако Менелай прикрикнул на него, и грек отдернул руки; он напомнил собаку, лакавшую молоко из кувшина и застигнутую хозяином.

А главное, Поликсена надеялась, что Менелай сказал матери правду и забрал пленницу не для себя. Не может быть участи хуже, чем стать рабыней спартанского царя и покинуть родину прислужницей Елены — причины всех их бед. Ну, может быть, не всех. Мать всегда была чересчур снисходительна к Парису. Брат Поликсены, Гектор, подобной ошибки не допускал. Он сразу же осудил Париса, и Поликсена знала, что Гектор прав. Тем не менее девушке не хотелось, чтобы Елена приказывала ей носить воду или молоть муку. Даже если ее сделают домашней рабыней, ей будет противно заплетать бывшей невестке косы, помогать ей одеваться по утрам или отводить глаза при появлении тайных любовников (Поликсена не сомневалась, что по возвращении в Спарту Елена не изменит своих привычек).

Девушка испытала внезапный прилив гнева на Париса, Приама, Гектора и прочих мужчин, которые обязаны были ее защищать, а вместо этого бросили на произвол судьбы. Гнев был окрашен завистью, ибо они погибли, а она стала рабыней. За ее руку должны были соперничать знатные женихи, а теперь Поликсену оплодотворит хозяин или другой раб, и этого не миновать. Ее отпрыск должен был принадлежать к царскому роду, а теперь станет ничтожнейшим из ничтожных: урожденным рабом. И свой позор ей придется нести в одиночку.

Поликсена знала, что мать, сестра, Андромаха и другие троянки разделят ее судьбу, но никого из них не будет рядом, чтобы поддержать ее, и она также не сможет сказать им ни слова утешения. Подобная жестокость свойственна грекам. Если бы все вышло наоборот и море переплыли бы троянцы, чтобы осадить эллинский город, они поступили бы с греками так же. Убили бы мужчин и обратили в рабство женщин и детей. В конце концов, такова победа в войне. Но, даже утратив свободу, греческие женщины и дети остались бы вместе. И несли бы друг другу утешение. В то время как греки — жители разных городов и островов — разлучали уцелевших троянок. Поликсена тихо выругалась и повернулась к Менелаю, который молча брел вперед, приволакивая одну ногу по зыбучему песку.

— К кому из греков ты меня ведешь? — спросила Поликсена. Она говорила по-гречески вымученными правильными фразами.

Менелай не ответил, и на мгновение девушке показалось, что он не расслышал или не понял ее.

— Я спросила, куда ты меня ведешь, — повторила она.

— Я не обязан отвечать рабыне, — отрезал спартанец.

Поликсена почувствовала краску гнева на щеках, однако сохранила самообладание.

— Неужели ты настолько малодушен, что боишься поведать слабой рабыне о ее грядущей участи? Мой брат Гектор хорошо говорил о тебе и называл храбрецом.

Она не улыбнулась, увидев, как Менелай распрямился и слегка вздернул подбородок. Стал бы Гектор говорить такое! Всем — и грекам, и троянцам — было известно о грубом мужланстве Менелая: он не опускал кувшин с вином, пока не вылакает его до последней капли. Он до позднего вечера глушил вино, едва запивая его водой, и громогласно удивлялся, почему от него сбежала жена, а его собутыльники помалкивали, прикусив языки. Брат Менелая, Агамемнон, не столь ничтожен, говорили троянцы, зато куда более вздорен. По троянским меркам ни тот, ни другой в цари не годились, но греки, решила Поликсена, менее взыскательны.

— Я не малодушен, — возразил Менелай. — Я вытащил самую короткую соломинку и выполнил то, что должен, согласно решению совета греков, который собирался минувшим вечером. Я забрал тебя у родных и доставлю к Неоптолему.

Поликсена подавила дрожь. Троянцы боялись отца Неоптолема Ахилла — великого воина, который был быстрее и опаснее горного льва. Но своей натурой он также походил на льва: Ахилл не питал вражды ни к троянцам, ни к прочим жертвам, которых срезал, точно пшеничные колосья, — по крайней мере, до тех пор, пока Гектор не убил Патрокла. Враги были всего лишь добычей, и Ахилл убивал их потому, что был рожден для этого. Чего нельзя было сказать о его сыне.

Неоптолем — непредсказуемый, угрюмый, обремененный сознанием того, что ему никогда не сравняться со своим великим отцом, — вызывал страх как у троянцев, так и у греков. Именно Неоптолем убил отца Поликсены Приама, когда тот цеплялся за алтарь в храме Зевса. Какой человек столь мало боится царя богов, что осквернил его святилище? Поликсена была уверена в одном: Неоптолем непременно понесет кару за святотатство. Сама Фетида не сможет спасти внука от грядущего гнева Зевса.

— Ты права, что боишься его, — заметил Менелай, хотя девушка не произнесла ни слова. — Но Неоптолем не задержит тебя надолго. Ты станешь подарком его отцу.

— Его отец умер, — ответила Поликсена. И тотчас догадалась о своей участи.

Она молча возблагодарила Артемиду. Троянская царевна много раз твердила себе, что скорее умрет, чем будет жить рабыней. Ее просьба была услышана. Вдобавок Поликсена взмолилась, чтобы мать не узнала, что ее младшая дочь — и последняя в здравом рассудке — вскоре разделит судьбу младшего сына. Полидор пал жертвой греческой жажды денег, ее принесут в жертву греческой жажде крови.

Хотя, возможно, Поликсена недооценивала мать. Гекаба была гордой женщиной и не желала видеть ярмо рабства не только на себе, но и на своих детях. Возможно, она будет только рада услышать, что Поликсена умерла, а не стала рабыней, и ощутит облегчение оттого, что ее позор не перейдет на Приамово потомство. И уж конечно мать будет горевать меньше, если узнает, что дочь с готовностью приняла смерть. Поликсена твердо шагала впереди воинов, рядом с Менелаем. Ее не назовут малодушной.

Воинов оказалось меньше, чем ожидала Поликсена. В воображении она нарисовала себе огромный помост, толпу жрецов в полном церемониальном облачении, длинный строй греков, которые будут глазеть на нее, желая, чтобы жертвоприношение побыстрее закончилось и они могли подкрепиться и приготовиться к завтрашнему отплытию. Но когда девушка прибыла в лагерь мирмидонян, перед ней предстало куда более жалкое зрелище. Она увидела несколько маленьких шатров, залатанных и покрытых соляным налетом. Интересно, здесь ли спала Брисеида? Женщина, которая удерживала от битвы все греческое войско, когда Ахилл отказался сражаться, пока ее не вернут. Неужели она все еще здесь, теперь, когда Ахилл мертв? Его сын унаследовал лирнесскую царевну или подарил ее кому-то из своих подручных? Поликсена поразилась своему любопытству. Странно было интересоваться чужой судьбой, когда ее собственная столь внезапно приблизилась к концу. Однако Поликсена обнаружила, что ей небезразлична женщина, с которой она никогда не встречалась. Она поймала себя на том, что переводит взгляд с одного лица на другое в поисках той, которая могла изменить ход войны. Но среди женщин, которых она видела в греческом стане, — лагерных прислужниц и рабынь — она не находила никого похожего. Поликсена ощутила необъяснимое разочарование. А потом ее осенило: будь она на месте Брисеиды, ей было бы невыносимо стоять и смотреть, как юную девушку приносят в жертву, точно телушку. Она бы тоже где-нибудь спряталась.

Менелай что-то прокричал (Поликсена не разобрала слов), и из шатра под беспощадное солнце вышел юноша. Он прищурился от яркого света, и это лишь усугубило брюзгливое выражение лица. Поликсена была наслышана о красоте Ахилла: светлых волосах и золотистой коже, длинных руках и стройных ногах. Но у его сына были спутанные рыжевато-каштановые локоны, по-девичьи обрамляющие нежное лицо, слабый подбородок и блеклые, маленькие голубые глазки. Даже несмотря на это, Неоптолема (с его прекрасной кожей оттенка слоновой кости) можно было бы назвать красавцем, если бы не очевидна черствость. Рот его превратился в презрительно сжатую линию, а на лбу залегли морщины вечного недовольства. Поликсена сразу поняла, почему юноша так жесток: даже стоя перед собственным шатром в окружении своих людей, он производил впечатление мальчика, нацепившего доспехи отца. Но именно этот мальчик заколол отца Поликсены, стоявшего на коленях у Зевсова алтаря.

— Это она? — спросил Неоптолем.

— Кто же еще? — ответил Менелай.

Поликсена хорошо расслышала в его голосе неприязнь к юноше, но если Неоптолем и заметил это, то ничем не выдал себя.

— Я думал, девушка окажется более привлекательной. Она предназначается в дар моему отцу, который отдал жизнь, сражаясь за тебя.

— Это троянская царевна, — возразил Менелай. — Пленницы все в саже и соли: мы сожгли их город и держали женщин на берегу.

— Умойся, — велел Неоптолем, не глядя на Поликсену. — Заберите ее и найдите ей какую-нибудь одежду вместо этих лохмотьев.

Из толпы греков вышли две робкие женщины и медленно приблизились к Поликсене. Та кивнула, давая понять, что не будет кричать и сопротивляться, и последовала за ними в ближайший шатер.

Поликсена дождалась, пока женщины нагрели воду в большом котле. Она взяла у той, что помоложе, кусок ткани и попыталась поблагодарить ее. Но, где бы ни захватили этих рабынь, троянским наречием они не владели. Поликсене оставалось только кивать или качать головой, чтобы ее поняли. Она намочила ткань в теплой воде и провела ею по коже, с облегчением стирая жирную сажу. Никогда еще мытье не занимало у нее столько времени. Женщины терпеливо ждали, однако обе с тревогой поглядывали на вход в шатер, страшась внезапной вспышки ярости Неоптолема. Они все чаще косились в ту сторону, и Поликсена, сама заторопившись, стала быстрее прополаскивать почерневшую ткань.

Наконец она встала, и одна из женщин протянула ей маленькую бутылочку с маслом. Троянка с благодарностью приняла его и нанесла тонким слоем на кожу. Затем та, что была постарше, открыла сундук и вытащила белое одеяние с красным и золотым шитьем. Оно выглядело столь неуместным, что Поликсена чуть не рассмеялась, точно увидела прекрасный цветок посреди грязи. Она подняла руки, и женщины помогли ей надеть ритуальный наряд. В последний раз девушка облачалась в новую одежду и ей прислуживали женщины, совсем как в Трое. Она еще раз возблагодарила Артемиду за то, что богиня спасла ее от унизительного рабства. Лучше умереть, чем жить, как эти женщины, пугаясь каждого порыва ветра.

Поликсена жестом попросила женщин помочь ей распустить волосы. Гребень ей не дали, поэтому она расчесала пряди пальцами. Они заструятся по плечам и спине, и темные локоны на фоне белого платья будут смотреться великолепно. Драгоценностей на девушке не было, однако богатое шитье на платье послужит прекрасным украшением. Поликсена отложила в сторону узкий кожаный ремешок, которым стянула волосы в то последнее утро в Трое. Затем сняла сандалии и бросила их рядом. Она больше не нуждалась в этих вещах — последних предметах, которые связывали ее с прежней жизнью. Вполне естественно будет оставить их здесь.

Кивком Поликсена дала понять женщинам, что готова, и те торопливо отдернули полог шатра. Они попятились, отводя плотную залатанную ткань, чтобы та не коснулась платья троянки. Поликсена вышла на яркий свет, но слезы не выступили у нее на глазах. Один из воинов заметил ее и что-то пробормотал товарищу, который отвернулся и заговорил с другим мирмидонянином. Она увидела, как греки выстроились в ряд. Тот, что стоял к девушке ближе всех, поманил ее, и она неуверенно шагнула к нему. Мужчина кивнул, ободряюще прищелкнув языком, точно подгонял животное. Когда Поликсена приблизилась к нему, он отошел дальше, все время кивая, чтобы она следовала за ним. Она не могла отвести взора от его темных глаз; казалось, звуки лагеря, вид других бойцов, глазевших на нее, и даже исходящий от них кислый запах отступили. Девушка видела лишь бычьи глаза провожатого.

Немного погодя мужчина остановился и поднял руку, показывая, чтобы она сделала то же самое. Позади нее воины разомкнули ряды и образовали плотный полукруг. Но Поликсена не заметила этого, как не заметила остальных мирмидонян, замкнувших ряд перед ней. Она не видела ничего, кроме глаз мужчины, а когда он в последний раз ласково кивнул и отошел в сторону; она не видела ничего, кроме рыжеватых волос и сверкнувшего клинка.