Тысяча кораблей

Глава 39 Клитемнестра

Десять лет — долгий срок, чтобы таить злобу, однако Клитемнестра ни разу не дрогнула. Ее ненависть не прибывала и не убывала, но горела ровным пламенем. Царица могла греть на нем руки, когда ночи были холодны, и с его помощью освещать путь, когда дворец погружался во мрак. Она никогда не простит Агамемнону убийство старшей из их детей, Ифигении. Как не простит жестокий обман жены и дочери, одураченных разговорами о свадьбе. А значит, ей оставалось лишь обдумывать способ отомстить мужу и убедить богов помочь ей. Клитемнестра не сомневалась, что Артемида станет ее союзницей, ведь все вышло из-за того, что много лет назад в Авлиде Агамемнон оскорбил богиню. Жрец подал мысль принести Ифигению в жертву, чтобы Артемида вернула аргивянам благосклонность и послала попутный ветер до Трои. Но если богиня однажды разгневалась на Агамемнона, то сможет разгневаться еще раз. Если кто и понимал это, то именно жена царя.

Сначала Клитемнестра не помышляла убивать мужа. Год-два она ежедневно молилась, чтобы он погиб на Троянской войне и чтобы смерть его была бесславной. Чтобы он пал не на поле битвы (что и без того было маловероятно, учитывая его склонность прятаться за спинами других), но был заколот ночью тем, кого он знал и кому доверял. Однако шли годы, а царь по-прежнему оставался живым.

Когда миновало пять лет, Клитемнестра выбрала новую стратегию. Каждый день она размышляла над тем, как убить его по возвращении в Микены. Замысел ее был сложен, и она упивалась им. Просыпалась с первыми лучами солнца и углублялась в план, продумывая каждую мелочь, пока та не удовлетворяла ее полностью. Нужно пребывать в постоянной готовности, ведь кто знает, когда закончится эта бесконечная война. А еще нужно, чтобы месть была соответственной. Недостаточно просто убить Агамемнона, чтобы отплатить ему за столь ужасное злодеяние.

Первым делом царица послала гонца к Эгисфу, двоюродному брату и злейшему врагу Агамемнона, с приглашением посетить микенский дворец. Дело подвигалось туго, минуло несколько месяцев, прежде чем Эгисфа удалось убедить, что это не ловушка. Слуги царицы пришли в ужас от того, что она возобновила общение с сыном Фиеста. Но Клитемнестра и не ждала, что они одобрят или поймут ее поступок. Собственно, царица рассчитывала на обратное.

Она проявила изобретательность и настойчивость, и в конце концов Эгисф в сопровождении охраны прибыл в Микены. Рабы побежали по высоким чертогам, чтобы найти госпожу и сообщить ей, что у входа стоит злостный враг царского дома, требуя принять его. Они были поражены, когда Клитемнестра встала с места и направилась к воротам дворца, чтобы поприветствовать мужниного родственника, упрекая слуг за попрание священного обычая гостеприимства, ибо они, вместо того чтобы пригласить четырех вооруженных мужчин внутрь, оставили их снаружи.

Клитемнестра никогда не встречалась с Эгисфом (семейная вражда была застарелой) и поразилась малому сходству между двоюродными братьями. У Эгисфа был женоподобный рот, как у Агамемнона человека, которого она уже считала не мужем, а лишь врагом. Волосы точно так же были зачесаны назад от высокого лба. Но Эгисф оказался намного более молод и высок, почти строен. Выражение его лица было неуверенным, точно он нервничал, но пытался это скрыть. Интересно, подумала Клитемнестра, сражался ли когда-нибудь этот человек с мечом в руках? Но долго ей гадать не пришлось.

Царица увидела гостя раньше, чем он ее: Эгисф оглядывал высокие крепостные стены и таращился на двух каменных львов, венчающих ворота, которые он уже миновал, направляясь во дворец. Он не напуган, поняла Клитемнестра, но явно изумлен.

Рабы распахнули двери, и царица вышла к Эгисфу, высокая и уверенная в себе. Она отметила, как изменилось его лицо. Гость заволновался. Но вместе с тем был внезапно охвачен желанием.

— Братец, — промолвила царица, низко кланяясь Эгисфу. — Прошу тебя, входи. — Она напустила на себя слегка смущенный вид. — Не могу выразить, как я сожалею о том, что мои рабы заставили тебя дожидаться тут, во дворе. Такая неучтивость не останется безнаказанной. Я прикажу их выпороть.

Выражение лица Эгисфа снова изменилось, озарившись довольной улыбкой.

— Ничего страшного, госпожа. Ожидание было недолгим и дало нам возможность насладиться великолепным видом.

Гость жестом указал на горы, тающие в синей дали у него за спиной. Микены располагались в неповторимой местности, вокруг со всех сторон простирались земли Клитемнестры. Она часто думала, что город будет легко оборонять.

— Ты слишком добр, братец, — ответила царица, выпрямляясь во весь рост.

— Пожалуйста, не наказывай из-за меня рабов. В этом нет необходимости.

Клитемнестра увидела, что Эгисф поверил в собственное великодушие и это прибавило ему уверенности. Оказалось, все очень просто.

— Я исполню любое твое желание. Ты мой почетный гость. Не угодно ли тебе пройти во дворец и подкрепиться?

— Ты оказываешь мне честь.

— Это ты оказываешь мне честь, — возразила Клитемнестра. — Твои люди желают присоединиться к нам? Или ты предпочитаешь обедать без них?

Телохранители Эгисфа были слишком хорошо вышколены, чтобы выдать свое удивление. Замужняя женщина, царица, предлагает мужчине, которого никогда раньше не видела, отобедать с ней наедине? Едва ли такое можно назвать обычным поведением. Тем не менее один из телохранителей пожал плечами: кто знает, вдруг в Микенах так принято?

— Мои люди пообедают с твоими слугами, если не возражаешь, — сказал Эгисф.

Клитемнестра кивнула и сделала знак рабам.

— Накормите этих людей, у них за плечами долгая дорога, — велела она. — Знаю, расстояние невелико, но с той поры, когда наша семья была еще едина, прошло столько времени, что путь до Микен кажется бесконечным. — Царица приблизилась к Эгисфу и взяла его руки в свои. — У нас есть возможность загладить старые обиды, — добавила женщина и слегка притянула гостя к себе, почти лишив равновесия. — Пойдем со мной. Мы начнем нашу дружбу с вина.

И когда царица взяла чужестранца под руку и повела его по коридорам своего дворца, оказалось, что оба — Эгисф в свой дорожной тунике и Клитемнестра в длинном струящемся платье — шагают в ногу. Она показывала ему прекрасные ковры тончайшего темно-пурпурного оттенка, висящие на стенах. Эгисф увидел, как богата Клитемнестра, хотя она даже не привлекала его внимание к наиболее дорогим изделиям. Но сама царица, рассматривая узелки, из которых складывались замысловатые узоры, красивые и четкие, окончательно уверилась, что ныне ее руками ткется новый покров. И однажды завязанные узелки на ее ковре развязать будет уже невозможно. Клитемнестра затрепетала от восторга и еще крепче стиснула руку Эгисфа.

Соблазнить его оказалось проще простого. Эгисфу хотелось нравиться, он отчаянно жаждал, чтобы им повелевали. Клитемнестра обожала его молодую кожу, гибкие руки и ноги, узкую талию. Она любила его в темные ночные часы и еще сильнее любила, когда утреннее солнце омывало его кожу, превращая ее в золото. Иногда ей приходилось напоминать себе, что у нее есть цель поважнее, чем прелюбодействовать с заклятым врагом мужа. Но об этом царица никогда не забывала дольше чем на мгновение, сколько ни отвлекал ее молодой любовник.

Завоевав однажды его преданность, царица могла не бояться ее потерять. Нравом Эгисф походил на преданного пса: Клитемнестре едва удалось добиться, чтобы он не следовал за ней по всему дворцу. Он ненавидел Агамемнона не меньше, чем она, и у любовников всегда находилась тема для беседы. Правда, Эгисфу претило любое напоминание о том, что до него у Клитемнестры была своя жизнь; он на дух не переносил ни Ореста, ни Электру. Мальчики (про себя царица так и называла Эгисфа и своего сына) несколько раз чуть не подрались. Пришлось отослать Ореста к родственникам. Мать хотела защитить сына, и это был единственный известный ей способ. Она не сомневалась, что в противном случае Эгисф скоро убьет Ореста, ведь тот еще не показал себя настоящим воином. В этом отношении он сын своего отца, думала Клитемнестра. Но ей нравилось, что любовник ее, будучи скор на расправу, никогда не торопится наедине с нею.

Клитемнестре было бы не на что жаловаться, не будь у нее еще и дочерей. Призрак Ифигении всегда витал неподалеку; порою царица ощущала дыхание дочери на своей шее. Она привезла тело Ифигении из Авлиды в Микены и похоронила в ближайшем из одобренных жрецами мест (хотя не понимала, с какой стати ей надо слушаться жрецов теперь, после того как один из них отнял у нее дочь). Каждый год в день смерти Ифигении мать приносила в жертву прядь волос. Но неотомщенная дочь не могла упокоиться с миром. И каждый год Клитемнестра склонялась над ее могилой и обещала, что накажет человека, который произвел ее на свет, а затем убил. Но война затягивалась, и царица не могла выполнить обещание. Поэтому Ифигения никогда надолго не покидала ее.

Мысль об Электре тоже не давала Клитемнестре покоя. Каждый день она желала, чтобы тогда, в Авлиде, Агамемнон принес в жертву не Ифигению, а Электру. По непонятным для Клитемнестры причинам ее уцелевшая дочь боготворила отсутствующего отца; кажется, девушку совершенно не заботило, что тот ради попутного ветра перерезал горло ее сестре. «Видно, такова воля богов», — заметила Электра однажды, когда Клитемнестра осведомилась — вернее, настойчиво потребовала ответа: неужто ее в самом деле не печалит участь сестры? Конечно, Электра была тогда слишком мала и плохо помнила Ифигению. Плохо помнила она и отца. Но, питая отвращение к матери и ненавидя Эгисфа с той же силой, с какой тот ненавидел ее, Электра приняла сторону убийцы. Это единственное, что роднит ее с дочерью, думала Клитемнестра. Хотя Эгисф тогда еще не стал убийцей.

Клитемнестра все крепче убеждалась, что боги поддержат ее. Она знала, что Агамемнон оскорбил их во время Троянской войны. Ясное дело — неотесанный глупец! Любого бога оскорбит, что по белому свету разгуливает такой болван, к тому же кичащийся своим царским положением. Олимпийцы справедливо наказали его в Авлиде за спесь. Но Клитемнестре не верилось, что боги потребовали принести в жертву ее возлюбленную дочь. К чему им это? Ифигения ведь была совсем ребенком.

Она была убита самым… царица задумалась, подбирая подходящее слово, подлым образом. Погубить юную девушку, дочь, — это само по себе скверно. Но совершить злодеяние под предлогом свадьбы, глумясь над молодостью жертвы, над ее девственностью, — выпадало ли когда-нибудь на долю матери столь жестокое издевательство? Нарядить невесту, посулить ей в мужья великого воина, а потом зарезать ее! По крайней мере, Клитемнестра знала, что муж заслужил ненависть Ахилла, которого втянул в свою омерзительную затею. Какой греческий царевич не ужаснулся бы, поняв, что его именем воспользовались как приманкой для беззащитной девушки? Агамемнону хватило бесстыдства опуститься до такого злодеяния, но у других мужчин более высокие понятия о чести.

Клитемнестра знала, кому молиться, и молилась всем богам, обиженным Агамемноном. Артемиде, оскорбленной в самом начале. Гименею, богу брака, чьи установления были попраны гнусным преступлением мужа. Затем молилась Ночи, прося утаить приготовления к мести. И наконец обращалась к эриниям, которые будут сопровождать царицу, покуда она исполняет их волю.

И все это время Клитемнестра рассылала везде и всюду лазутчиков, чтобы те приносили ей вести о Трое.

Через девять лет после того, как Ифигению, точно животное, бросили на заклание, Клитемнестра отправила лазутчиков в последний раз. «Не возвращайтесь, пока не узнаете, что царь направляется домой, — велела она каждому из них. — И каждые десять дней посылайте сюда весточку, чтобы я знала, что вы живы и продолжаете наблюдать». Царица понимала, что они не рады поручению, эти люди, отосланные из прекрасного города Микен, чтобы ожидать сигналов на вершинах гор и расспрашивать путешественников, прибывающих в порты с востока. Но ей было все равно.

И вот спустя год — целый год ожидания — весть наконец явилась. Явилась в виде сигнального огня, подобного ненависти Клитемнестры. Наблюдатели один за другим зажигали на вершинах гор костры, и новость добралась до Микен прежде, чем до любого другого греческого города.

Царица отправила самых верных рабов разузнать побольше. Они вернулись пешком, загнав по пути лошадей. Рабы доложили, что корабли аргивян покинули Трою. Город лежит в руинах: храмы его разрушены и опустошены, богатства распределены среди греков, а крепостные башни сровняли с землей. Мужчин убили, а женщин обратили в рабство. После долгой отлучки царь Микен Агамемнон возвращался домой на корабле, груженном сокровищами и наложницами. У царицы оставалось всего несколько дней, чтобы устроить мужу достойный прием. Клитемнестра встретила известие спокойно. Она была готова.

Для начала царица еще раз объяснила Эгисфу, почему он должен спрятаться, когда вернется Агамемнон. Ему поручалась жизненно важная задача: не дать Электре переговорить с отцом, чтобы она не выдала их раньше времени. Эгисф такой горячий мальчик: если бы Клитемнестра позволила, он бросился бы на царя с мечом прямо на ступенях дворца. Любовник не мог понять, пока она не растолковала ему, что это приведет к восстанию микенцев. Горожане недолюбливали долго отсутствовавшего царя, однако не настолько, чтобы позволить убить безоружного человека, вернувшегося с войны. К тому же он привез богатства, чтобы разделить их между под данными (хотя про себя Клитемнестра насмехалась над самой мыслью, что Агамемнон будет с кем-то делиться, даже с женой).

— А что делать с Электрой? — спросил Эгисф. — Она никуда со мной не пойдет, даже если я попрошу.

Клитемнестра пожала плечами.

— Заткни ей рот кляпом и брось в подпол, если это поможет убрать ее с дороги. — Узнав о возвращении отца, Электра совершила благодарственное жертвоприношение, и царица не простила этого дочери. — Я говорила тебе, что греки разорили троянские храмы?

Эгисф кивнул, однако эта часть истории не вызвала у него интереса. Он куда меньше любовницы заботился о снискании милости богов. В детстве отец наставлял его, что одобрение богов ничто в сравнении с волей человека. Однако Клитемнестра упивалась новостью. Ну разумеется, люди Агамемнона осквернили храмы и жрецов. Если дошедшие до нее слухи верны, греки даже не вняли мольбам Приама, искавшего защиты у алтаря самого Зевса. Царица качала головой, изумляясь тому, что люди, подчиняющиеся Агамемнону, питают столь мало почтения к царю богов. А потом прошел другой слух, внушивший Клитемнестре жгучую ярость и в то же время восторг: говорили, что наложница, привезенная Агамемноном в Грецию, — жрица Аполлона. От такой дерзости у царицы перехватило дыхание. Взять в плен жрицу, чье тело посвящено богу-стреловержцу, и пользоваться ею как шлюхой! Теперь Клитемнестра могла рассчитывать на поддержку не одной только Артемиды: Аполлон тоже будет на ее стороне.

Царица считала дни плавания Агамемнона и велела наблюдателям возвращаться домой. Дальнейшего подтверждения слухов не требовалось: скоро она воочию увидит, с кем приедет тот, кто некогда являлся царем Микен. Супруга была готова к его возвращению: состряпала маленькую ложь насчет сына Ореста и убрала с дороги Электру.

Клитемнестра посмотрелась в темное зеркало и залюбовалась своим сильным подбородком. Надо постараться скрыть жесткое, алчное выражение лица, которое появилось у нее за последние десять лет. Интересно, как минувшие годы сказались на Елене? Неужели сестра по-прежнему столь прекрасна, что мужчины рыдают от одного взгляда на нее? Клитемнестра закатила глаза, ощутив застарелое раздражение. Скорее всего, так и есть.

Царица позвала служанок и приказала заплести ей тугие косы. При Эгисфе у нее вошло в привычку носить волосы распущенными, чтобы соответствовать его, а не своим годам. Но как царица и мать семейства, встречающая мужа, возвратившегося из похода, она должна выглядеть иначе. Любуясь своей длинной шеей (конечно, не лебединой, как у Елены, но все же), Клитемнестра осознала, что с нетерпением ждет предстоящего дня. Она много лет строила планы мести и теперь смаковала двойное удовольствие: не только осуществить возмездие после столь долгой отсрочки, но и увидеть, как ее замысел воплощается в жизнь.

Клитемнестра ощутила присутствие мужа еще раньше, чем услышала топот солдатских сапог по твердым камням. Она бы и без соглядатаев с их пылающими, как ее ненависть, сигнальными кострами поняла, что Агамемнон где-то рядом. По-прежнему пели птицы, стрекотали цикады, а ветерок шевелил сухие, пожелтевшие травинки у дворца. Но Клитемнестра знала: что-то изменилось; она чувствовала жар, пылающий внутри. Царица сделала глубокий вдох, задержала дыхание и на миг закрыла глаза. Затем отдала приказ рабыням, и те помчались выполнять подробное распоряжение. Они сняли со стен ковры и отнесли к главным воротам дворца, потом встали по четверо, и каждая взялась за угол темно-пурпурной ткани, которая будто переливалась в непривычных для нее солнечных лучах.

День выдался жарким и сухим, ветер не доносил до крепости ни толики морской прохлады. Царица ощущала во рту привкус пыли, поднятой воинами, шествующими от корабля к дому. Дорога с берега петляла по склону холма, так что сначала обитатели дворца услышали, а уж потом увидели людей. Когда войско наконец показалось из-за угла, Клитемнестра велела рабам пасть ниц, а сама низко поклонилась. Она на мгновение застыла в этой позе, прежде чем выпрямила спину, чтобы увидеть мужа впервые с тех пор, как десять лет назад в Авлиде их взгляды встретились над телом дочери.

Каким маленьким показался ей Агамемнон! Память делала его выше, предположила царица. И если она с годами похудела и усохла, то муж заметно поседел и обзавелся брюшком. Клитемнестра дивилась: как мужчина может разжиреть во время войны? Агамемнон побагровел и вспотел в своих нелепых царских латах. Кто, возвращаясь домой, нацепляет бронзовый нагрудник и шлем с перьями? Видимо, тот, подумала царица, кто полагает, что его сила заключается в доспехах. Ее взгляд упал на ножны тонкой красной кожи, усыпанные золотыми блестками. Клитемнестра не узнала их и решила, что это, должно быть, часть мужней доли в легендарном богатстве Трои. Погубить ее дитя из-за разукрашенного клочка звериной шкуры! Почувствовав, что губы начали складываться в презрительную усмешку, она спохватилась. Пока не время распаляться. Еще придет час.

Аргивяне не избежали потерь. Клитемнестра попыталась прикинуть, какую часть войска потерял Агамемнон: четверть, треть? Ей было известно, что некоторые воины встретили славную смерть на поле боя. Товарищи предали павших земле, а их доспехи поделили между теми, кому те еще могли принести некоторую пользу. Кто-то умер от болезни — чумы, навлеченной Агамемноном (ясное дело!) из-за отказа уважить просьбу жреца Аполлона. Услыхав про чуму, царица, лежа в постели с Эгисфом, где можно было смеяться без опаски, хохотала — хохотала так, что у нее заныло лицо. Чтобы сохранить благоволение Аполлона, ее муж всего лишь должен был не насиловать его жриц и дочерей его жрецов. Клитемнестра смеялась под покровом ночной темноты, тогда как днем рассылала соболезнования микенкам, которые оплакивали своих сыновей, отцов и братьев, сраженных богом-стреловержцем. Агамемнон был столь закоренелым себялюбцем, что до него не доходило: простейшее воздержание могло бы спасти его людей. Он походил на избалованного ребенка, который прибирает к рукам все, что пожелает, не думая ни об окружающих, ни даже о богах. Поразительная самонадеянность!

Некоторые воины получили в сражениях под Троей увечья, лишившись конечности или глаза. Их руки и лица усеивали иссиня-багровые шрамы; из незаживающих ран сочился гной. Клитемнестра поймала себя на мысли: захотят ли жены пустить этих убогих созданий домой? Приветила бы она сама калеку? Женщина на миг задумалась и решила, что нет. Но все же Клитемнестра была уверена, что предпочла бы любого из этих жалких уродцев мужу.

И тут в самой середине толпы, сразу за Агамемноном, окруженным своими людьми, Клитемнестра увидела жрицу. Царица едва удержалась от смеха. Так вот какой трофей привез с войны муж, в то время как его брат взял Елену, дочь Зевса и Леды? Девушка едва вышла из детского возраста, хотя носила жреческое одеяние и ленты в волосах, развевавшиеся при ходьбе. Клитемнестра заметила, что жрица беспрестанно шевелит губами, словно бормочет какие-то заклинания. Она была ниже и смуглее, чем Ифигения в том же возрасте.

Последние десять лет Клитемнестра, увидев сверстниц дочери, непременно прикидывала: выше они или ниже Ифигении, красивее ли у них глаза? Держатся ли они с тем же спокойствием, что Ифигения? Будет ли их кожа так же сиять в шафрановом одеянии, волосы так же обильно струиться по плечам, а ножки так же ловко переступать в танце?..

Царица вонзила ногти в ладони, чтобы выкинуть эти мысли из головы. Ифигения скоро обретет покой.

Вернувшееся войско остановились перед Клитемнестрой, и она снова поклонилась в ноги.

— Муж мой, — промолвила она. — Добро пожаловать домой.

— Поднимись, Клитемнестра, — ответил Агамемнон. — Ты ведешь себя так, будто я какой-то варварский царек.

И больше ничего. Ни извинений, ни нежности — ничего. У Клитемнестры хватало честности признаться себе, что муж и не мог ни сказать, ни сделать ничего такого, что спасло бы его. Но он был так ленив, что даже не пытался. Словно желал, чтобы его прикончили. Или же (она рассматривала и эту возможность) боги желали, чтобы его прикончили. Вне всякого сомнения.

Клитемнестра поднялась и замахала руками рабыням:

— Постелите ковры! Мой муж войдет в дом по дорожке цвета крови варваров, которых он сокрушил.

Женщины бросились вперед, устилая землю переливчатыми пурпурными коврами.

— Что ты делаешь, женщина? — Агамемнон оглянулся посмотреть, поражены ли его люди столь подобострастной встречей. Их лица остались невозмутимы, и царь растерялся. Разве не странно ведет себя жена? — Только боги могут ступать по парче, — прошипел он. — Люди должны ходить по песку.

— Ты ступишь на ковер, если так велят боги, — ответила Клитемнестра.

По толпе пробежал тихий трепет, словно по земле легонько стукнул трезубцем Посейдон.

Агамемнон заглянул в бесстрастное лицо жены, пытаясь понять, что у нее на уме. Он принес в жертву их дочь по велению Артемиды. Никто не сможет назвать микенского царя нечестивцем: он повиновался богам, когда они вынуждали его к ужасным вещам. Даже когда потребовали его старшую дочь, он без колебаний исполнил приказание жрецов. Все знали, что Трое суждено пасть по воле Зевса. И если цена победы — его дочь, то ему оставалось лишь принести Ифигению в жертву самому или поручить это кому-то другому. Он поступил мужественно, но поймал себя на мысли: понимает ли это жена? Возможно, Клитемнестра предпочла бы, чтобы девушку зарезал другой аргивянин.

— Я сделаю все, что велят боги, — произнес Агамемнон. — Так поступают все мудрые люди.

— Если воля богов передана тебе жрецом? — спросила Клитемнестра.

Он снова заглянул жене в лицо, ища презрительные складки вокруг рта. Но глаза ее были скромно потуплены, и царь не заметил ни малейшего проявления чувств.

— Да, — ответил он.

Жрец Калхас передал ему послание богов: его дочь надо принести в жертву. Агамемнон разгневался на него, пригрозил убить или, по крайней мере, бросить в темницу, но Менелай вразумил брата, растолковав, что девушку следует лишить жизни. Он даже предложил совершить заклание сам (Агамемнон до сих пор был благодарен брату за доброту), но в итоге этого не понадобилось.

— А как, тебе думается, поступил бы на твоем месте Приам? — спросила Клитемнестра.

Приам никогда не был на месте Агамемнона. Старик проиграл и войну, и город, и жизнь. Кто-то рассказал Агамемнону, что вопящего троянского царя оттащили от алтаря. Дряхлое ничтожество. Агамемнон считал, что после стольких лет войны троянский царь найдет в себе мужество умереть как воин, а не ползать по земле, как слизняк.

— Он прошествовал бы по пурпурным коврам, уподобляя себя богам, — ответил Агамемнон.

— Значит, он не боялся сравнения с богами, которого опасаешься ты?

— Он был высокомерным человеком.

— Цари часто бывают высокомерны, — заметила Клитемнестра. — Чтобы напоминать всем нам о том, что они цари. Пройди по коврам, ведь мы так старательно расстелили их перед тобой. Вознагради нас за то, что мы радуемся твоему возвращению. Уважь нашу просьбу, чтобы мы знали, как ты прекрасен в роли победителя, хотя тебе никогда не приходилось быть в роли побежденного.

Агамемнон вздохнул и посмотрел себе под ноги. Он сделал знак рабыням, которые сложили на землю свою великолепную пурпурную ношу.

— По крайней мере, не в этих старых сапогах, — сказал он. — Пусть кто-нибудь из вас поможет мне снять их. Если надо прошествовать по крови своих врагов, я, из уважения к богам, сделаю это босиком.

Прислужницы покосились на царицу, и та кивнула. Рабыни бросились к ногам царя и расшнуровали старые кожаные сапоги. Невозможно было сказать, какого цвета они были когда-то: красные, коричневые, рыжие? Кожа пропиталась грязью Троянского полуострова, стерлась о пески троянского побережья.

Мгновение спустя Агамемнон уже стоял босиком перед своим родовым дворцом, войском и женой. Его загорелые ноги заканчивались неестественно бледными ступнями, похожими на существ, проживших всю жизнь в темноте. Царь опустил глаза и усмехнулся нелепому сочетанию.

— В Трое у меня не было времени снять сапоги, — объяснил он, оглядываясь на своих людей в поисках поддержки. Те уже начали расходиться, потихоньку отделяясь от толпы, чтобы воссоединиться со своими семьями. Агамемнон еле заметно кивнул, убеждая себя, что сам разрешил им уйти.

Клитемнестра развела руками и указала на ковер:

— Ступай, царь. Пройди по крови своих врагов, втопчи их в землю. Прошествуй по богатству, которое ты завоевал для своего дома. Иди по кровавым волнам, на которых приплыл из Трои. Ступай.

И Агамемнон, пройдя по пурпурному покрову, скрылся во дворце.

— Ты тоже, — велела Клитемнестра жрице. — Войди внутрь.

Девушка не ответила. Царица обратилась к одной из своих прислужниц:

— Как, он сказал, ее зовут?

— Он не сказал.

Клитемнестра прицокнула языком:

— Да не царь. Вестник, который сообщил нам, что войско уже в пути.

Рабыня на миг задумалась, но не нашлась с ответом.

— Ладно, иди, — приказала Клитемнестра. — Согрей воду для царской ванны.

— Да, госпожа! — Девушка убежала во дворец.

— Остальные отнесите ковры во дворец и повесьте на место, — продолжала Клитемнестра. — Не забудьте смахнуть пыль.

Женщины собрали ковры и бережно встряхнули их на ветру, прежде чем свернуть и отнести внутрь.

Возле дворца еще болтались несколько человек, но Клитемнестра не обращала на них внимания. Микенские старики не знали, куда идти теперь, когда царь вернулся, а сыновья — нет. Но чем она могла им помочь? Их утрата была не столь огромна, как ее.

— Ты, девушка! — снова обратилась Клитемнестра к жрице. — Подойди.

Кассандра с явным ужасом на лице таращилась на крышу дворца. Клитемнестра испуганно обернулась, проследив за ее взглядом, но ничего не заметила.

— Что ты видишь? — спросила царица. Произнося эти слова, она сообразила, что не может вспомнить, когда в последний раз проявляла любопытство. Конечно, бывало, что ей требовались определенные сведения, особенно о местонахождении и здоровье Агамемнона. Но она не помнила, чтобы за последние десять лет — а то и дольше — интересовалась чужими мыслями.

— Вижу, как они пляшут, — тихо ответила Кассандра. Она ожидала пощечины, которую непременно отвесила бы ей мать, но Клитемнестра лишь посмотрела на крышу, а потом снова воззрилась на жрицу. Казалось, царица не сердится, но заинтригована.

— Кто пляшет? — спросила она.

— Три черных существа, вокруг них пылает черный огонь. Почему не горит крыша? Ее лижут и обнимают черные языки пламени, почему она не загорается?

— Не знаю, — ответила царица. — И почему же она не загорается?

Кассандра покачала головой, исступленно кусая губы.

— Не знаю, не знаю, не знаю! Ненастоящий огонь; должно быть, это ненастоящий огонь. Такое бывает? А ты их видишь? Видишь женщин, пляшущих в огне? Слышишь, как они кричат? Как шипят языки пламени и зме́и?

Клитемнестра тщательно обдумала следующий вопрос:

— Они кричат из-за огня?

— Нет, не из-за огня. Он их не жжет. Огонь — это они сами. Понимаешь? Они окутаны пламенем, они купаются в нем. Женщины кричат не из-за этого. Они вопиют о справедливости. Нет, точнее, не о справедливости. О чем-то наподобие справедливости, но сильнее ее. Что же это? — Кассандра мельком покосилась на собеседницу и снова уставилась на крышу, которая по-прежнему приковывала ее внимание.

— Ты сказала, что огонь черный?

— Да! Да, да, да! — заверещала Кассандра. — Огонь черный! Именно так. Ты его видишь?

Зная, давным-давно зная, что сегодня последний день ее жизни, Кассандра никак не ожидала, что именно теперь в ней пробудится надежда. Однако внезапное ощущение, что другой человек может увидеть то же, что видит она, заронило в ней зерно радости. Ведь у нее ни разу не было возможности с кем-нибудь поделиться своими знаниями!

— Нет, я ведь не обладаю твоим даром, — ответила царица. — Но я поняла, кого ты видишь. Женщины, окутанные черным пламенем? Это же эринии.

— Да!

— И кричат они не о справедливости. А о возмездии.

— Верно! Они кричат о возмездии, и змеи тоже кричат. Они раскрыли пасти и обнажили клыки. Ты должна послужить им, вот и все. Они ждут тебя, они давно ждали тебя.

— Они покровительствуют моей дочери, — промолвила Клитемнестра. — И пляшут в этих чертогах уже десять лет.

— Ножом? О нет! Он зарезал ее ножом! Твоя бедная девочка, твоя бедная маленькая девочка! В день ее свадьбы. Она была так счастлива, а потом… О! Твоя дочь. У алтаря на ее свадьбе!

Клитемнестра почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

— Да. Именно так. Агамемнон зарезал мою дочь. Он тебе рассказал? У этого человека нет совести.

Кассандра снова покачала головой:

— Нет, он не рассказывал. Он никогда со мной не разговаривал, лишь иногда бросал: «умолкни», «лежи тихо», «перестань рыдать». И все.

— Откуда же ты узнала? Тебе сказали воины?

— Мне поведала об этом она сама, — ответила Кассандра, — Ифигения. Красивое имя, очень красивое. Дивное имя для прелестной девушки. Твоей доченьки. Ты с таким трудом произвела ее на свет. С таким трудом! Она чуть не умерла, и ты чуть не умерла. Она была твоей драгоценной, любимой доченькой, а он отнял ее у тебя. Но ты увидишь ее раньше, чем думаешь. Она ручается. Ее брат и сестра тоже ручаются.

По лицу Клитемнестры заструились слезы.

— Конечно, ведь они захотят отомстить за отца.

Кассандра оторвала взгляд от крыши и посмотрела на стоящую перед ней женщину: высокую, широкоплечую, статную и сильную. В волосах ее пробивалась седина, глаза и рот обрамляла сеть морщин.

— Ты мне веришь? — спросила Кассандра. Сколько она себя помнила, ей никто не верил. Кто эта женщина, на которую не распространяется проклятие Аполлона?

— Конечно, я тебе верю. Я видела, как он ее убил.

— Мне никто не верит.

— Ты можешь прозревать и прошлое, и будущее? — спросила Клитемнестра.

Кассандра нахмурилась. Она давно перестала замечать разницу между прошлым и будущим, хотя любому другому человеку это казалось странным. Царица, казалось, услышала ее мысли:

— А, для тебя нет разницы. Итак, ты знаешь, что тебе предстоит, и все же не убегаешь,

— Да, — ответила Кассандра. — Какой смысл убегать от того, что уже случилось.

— Но это еще не случилось! Если ты сейчас сбежишь, то, возможно, останешься в живых. Ты молода, у тебя резвые ноги. Ты можешь спуститься с холма, притаиться среди деревьев и ждать, пока пастух или кто-нибудь другой найдет тебя и сделает своей невестой.

— Аполлон уже принял решение, — возразила Кассандра. — Сегодня все закончится.

— Ты не станешь противиться воле своего бога?

Кассандра сняла головной убор жрицы, который носила с тех пор, как один из микенцев отдал его жрице на обратном пути. Он приколол к ее волосам новые ленты, не догадываясь, что Кассандра видела, как он украл их из троянского храма Геры. Но девушка не пожаловалась. Она терпеливо сидела, шепча что-то себе под нос, пока он снимал с ее головы грязные ленты и прицеплял новые. Все это время мужчина тихо бормотал какие-то глупости, словно разговаривал с диким животным. «Ну вот», — проговорил он наконец, отступая на шаг, чтобы полюбоваться подправленным убором.

Теперь Кассандра выдернула шпильки из волос. Клитемнестра с удивлением заметила, что девушка не поморщилась. Юная пророчица бросила головной убор на землю и наступила на него изящной левой ножкой. Клитемнестре вдруг вспомнились красивые белые ступни Ифигении.

— Ты все-таки отвергаешь бога? — спросила она.

— Он покинул меня, — ответила Кассандра. — Он больше не мой бог.

Только этим можно было объяснить, почему царица поверила Кассандре, хотя раньше ей никто не верил. Слова, слетающие с губ жрицы, больше не искажало проклятие Аполлона. Бог исчез.

Он защитил бы тебя, — заметила Клитемнестра.

Кассандра рассмеялась жутким скрежещущим смехом, точно проржавевшим за давней ненадобностью:

— Он бы направил твою руку. Он все еще может это сделать. Отведи меня внутрь. Твой алтарь уже готов.

Клитемнестра кивнула:

— Требуется лишь жертвоприношение.

— Мы проведем его вместе.

Клитемнестра так долго ждала возмездия, что иногда, в самые мрачные часы, задавалась вопросом: достаточно ли будет просто убить Агамемнона? Ведь тогда все кончится. Едва ли можно убить его дважды. А вдруг, заговорил в ней тихий внутренний голос — даймоний, она посмотрит на труп мужа и не ощутит радости победы? Что же тогда станется с силой, толкавшей ее вперед?

Впрочем, оказалось, что беспокоиться не стоило. Как Клитемнестра и надеялась, убийство мужа доставило ей наслаждение. Отчасти потому, что Агамемнон десять лет скрывался на войне, с каждым месяцем старея и ожесточаясь. В то время как вокруг него беспрестанно гибли люди, он цеплялся за жизнь. И поэтому Клитемнестра понимала, ощущала каждой частичкой своего существа: она отбирает у него то, что он весьма высоко ценит. Слишком высоко.

Царица быстро прошла по залам, убеждаясь, что все подготовлено как надо. Проверила, что царю сделали ванну по его вкусу: горячую, с ароматом храмовых благовоний. Затем царица отвела юную жрицу в алтарную комнату во дворце и велела ей дожидаться там, подбросив в огонь фимиама. Кассандра, снова погрузившись в свои видения, опустилась на колени перед очагом и стала беззвучно твердить молитвы и пророчества. Царица чуть не задохнулась от сладковатого дыма, но девушку он, по-видимому, успокоил. Клитемнестра решила, что жрица привыкла к запаху благовоний.

— Я вернусь за тобой, — пообещала Клитемнестра. — У тебя еще есть время, чтобы сбежать.

Но девушка сделалась не только нема, но и глуха, поэтому царица задернула занавеску на дверном проеме и оставила ее молиться в одиночестве.

Она приблизилась к ванне — огромному круглому углублению в полу дворца. От воды поднимался пар, и Клитемнестра остановилась, чтобы глаза привыкли к мерцающему свету факелов и удушливому пару. Она увидела Агамемнона, тучного и дряблого, который сидел посреди комнаты. Царица подхватила пурпурное одеяние, которое так старательно соткала для этого момента.

— Сюда, муж мой, — позвала она и подошла к воде. — Мы облачим тебя в пурпурные одежды и отведем в соседнюю комнату. Там мы умастим тебя ароматическими маслами и соскребем с кожи последние остатки Трои.

— Ты напугала меня, женщина, — промолвил царь, хотя Клитемнестра и без того это заметила. — Разве прислужницы не могут принести масло сюда?

— Мы приготовили для тебя ложе, — ответила Клитемнестра. — И чашу с вином и медом.

Царь развязно закатил глаза, встал, поднялся по трем ступенькам от бассейна к жене и протянул руки. Клитемнестра помогла ему засунуть правую руку в правый рукав и быстро вставила левую руку в левый, прежде чем мужчина понял, что это не одеяние, а силок, западня, ловушка. Рукава оказались зашиты наглухо и пришиты к бокам; как только руки оказались внутри, царь попался. Агамемнон вцепился в ткань пальцами, но ему не за что было ухватиться, ведь Клитемнестра зашивала рукава строчка за строчкой. Она резко повернула мужа и быстро связала концы пояса узлом у него на спине.

— Что ты делаешь? — взревел Агамемнон. Он разозлился, но не испугался. Не испугался, пока не увидел меч, сверкнувший в руке жены. До этого Агамемнон не замечал клинка, прислоненного к колонне в тени. Царь не признал его: это было короткое женское оружие. И где только жена раздобыла эту штуку?

Клитемнестра вонзила меч ему в живот над обездвиженными руками, и Агамемнон закричал. Она выдернула клинок и всадила его чуть выше, раздвигая щель между ребрами с правой стороны. Царь снова закричал и рухнул на колени, когда его супруга вытащила меч во второй раз. Агамемнон оглушительно вопил, но никто не примчался ему на помощь. Никто.

Клитемнестра, теперь возвышаясь над ним, опять вонзила меч ему между ребер. Агамемнон почувствовал, как воздух вышел из легкого, вспоротого лезвием. Он открыл рот, чтобы издать какой-нибудь звук, но голоса уже не было. Несчастный взглянул вниз и увидел, что потроха вываливаются на землю и их пурпурная поверхность сливается с пурпуром предательского одеяния.

Его вдова стояла над трупом и улыбалась. Все прошло как задумано. Клитемнестра наблюдала, как кровь окрашивает воду в красный цвет. До чего же похоже на Агамемнона: портить все вокруг, даже после смерти, думала она. Ей стало жарко, она вспыхнула от дикой радости, словно тоже могла плясать на крыше в языках черного пламени. Это напомнило царице, что месть еще не завершена, и она спокойно прошла в алтарную комнату.

Жрица до сих пор была там: она стояла на коленях, спокойно ожидая своей участи. Клитемнестра пропустила два удара бешено колотящегося сердца. Она колебалась, но знала, что должна убить снова. От Агамемнона не должно остаться ничего, кроме его крови, текущей в выживших детях. Кассандра предвидела такой конец, и ее бог требовал этого. Клитемнестра встала позади девушки и подняла меч, чтобы перерезать ей горло. Жрица должна умереть, но, в отличие от Агамемнона, ей не нужно страдать. Царица уже собиралась провести лезвием по шее Кассандры, но тут девушка открыла глаза и посмотрела вверх, на свою убийцу.

— Мне очень жаль. Я сожалею о том, что будет дальше.

Впоследствии, вспоминая это мгновение, Клитемнестра не сомневалась, что сама произнесла эти слова. Ибо о чем могла сожалеть жрица?

На крыше дворца эринии прекратили пляску и, возбужденно кивая, переглянулись. Дело сделано, воля их наконец-то исполнена. Никогда еще ожидание не было столь долгим; богини плясали в чертогах и на теплых каменных полах, попутно согревая босые ноги. Но через год-два это стало им надоедать. Эринии вскарабкались на крышу в надежде увидеть, как грешник вернется домой, чтобы кричать ему в уши, когда он пробудится или попытается уснуть, и выводить его из себя. Богини ждали, ждали, ждали его возвращения. Они не вспоминали об остальных преступниках, которые остались безнаказанными в те годы, что эринии провели на крыше микенского дворца. Возмездие настигнет их потом. В это мгновение богини испытывали лишь радостное возбуждение оттого, что здесь дело наконец уладилось.

И все же одна из сестер навострила уши, словно только что уловила некий звук, но не была в этом уверена. Змеи прекратили извиваться, языки пламени опали. До богинь донесся еще один звук, потом еще. Они не произнесли ни слова, однако начали спускаться с крыши вместе со змеями и пламенем. Откуда же исходил этот стук? Эринии сновали под стенами дворца, а он становился все громче. И шел из кладовой. Дверь была сделана из толстых досок, обшитых потемневшим металлом, но, оказавшись рядом, эринии услышали, как кто-то колотит по ней, умоляя выпустить его. Электра сидела взаперти уже несколько часов, а она отнюдь не была глупа. Девушка уже проведала, что отец погиб от руки ее матери. Кто рассказал царевне — рабы? Или Эгисф? Эринии не знали и не хотели знать. Они слышали лишь стук кулаков, колотящих в запертую дверь, и рыдания Электры, умоляющей позволить ей увидеть тело отца.

Эринии не замечали ни дверей, ни стен. Они появились рядом с Электрой и окутали ее черным пламенем. Их змеи угнездились у нее в волосах, и хотя девушка не видела окруживших ее богинь и извивавшихся вокруг змей, она ощутила исходящий от эриний неистовый жар и поняла, как ей поступить. Она должна найти своего брата Ореста. А потом они вместе отомстят за отца.