Тысяча кораблей

Глава 38 Пенелопа

Одиссей!

Если честно, не знаю, с чего начать. Но поскольку ты наверняка уже мертв, не думаю, что это имеет большое значение. Вместо того чтобы пытаться отправить свое послание тебе, с тем же успехом я могла бы прокричать его в бездну. Возможно, именно этим я и занимаюсь. В таком случае должно быть эхо, ибо я готова поклясться, что иногда слышу, как до меня доносится ответ.

Чем дальше, тем лучше. Десятилетняя война против одного-единственного города, которую Греция вела всеми силами, что смогла собрать, не считая твоих. Звучит нелепо, верно? По крайней мере, тогда твое отсутствие дома было оправданным. Но за десятью годами войны последовали целых три года скитаний по бушующим морям и попыток вернуться домой — по тем или иным причинам безуспешных. Ты встретил чудовище. Ты встретил волшебницу. Людоеды разбили твои корабли. Водоворот поглотил твоих друзей. Сам Телемах не придумал бы подобных оправданий, когда еще был мальчишкой. Конечно, сейчас он уже не дитя. Ему двадцать. Наш сын — взрослый мужчина, которому нужны собственная жена и ребенок. Отец, конечно, тоже нужен. Но это, по-видимому, редко приходит тебе в голову.

А ныне прошло еще семь лет — семь! Одиссей, ты вообще понимаешь, что это значит? Минуло двадцать восемь времен года, семь урожаев, возмужали мальчики, умерли матери, одряхлели отцы — а от тебя ни слова! Но будь спокоен (а я уверена — ты совершенно спокоен), странствующий поэт нашел тебе оправдание. По его словам, ты пленник на острове Огигия. «Пленник? — переспросила я, когда он в первый раз изложил эту часть твоей истории. — Кто держит его в плену? Что за жестокий тюремщик лишил моего мужа солнечного света и отнял у свободного человека его свободу? Что за злобный тиран, повелевающий могучими силами, мог заточить моего бедного Одиссея?»

Надо отдать сказителю справедливость: у него, по крайней мере, хватило воспитания принять сконфуженный вид. Это не тиран, ответил он. Тебя, Одиссей, никто не захватывал. (Это уже напоминает одну из твоих уловок. Кто ослепил циклопа? Никто. Кто захватил тебя в плен? Никто.) В конце концов под градом вопросов певец признался, что ты в плену у женщины. «Это какая-нибудь ужасная старая карга? — осведомилась я. — Она живет в ветхой лесной хижине и приютила Одиссея как родного сына, чтобы он рубил для нее дрова и приносил ей с охоты вепрей?» — «Нет, — последовал смущенный ответ. — Это нимфа». Кто бы сомневался!

Как выяснилось, зовут ее Калипсо. Неудивительно, что певец пытался скрыть истину о твоем похитителе. У Калипсо, если верить сказителю, дивный певучий голос. Что ж, тебе ведь всегда нравилось пение, не так ли? Возможно, Калипсо напоминает тебе тех женщин-птиц, которых ты так отчаянно мечтал услышать.

Ее остров расположен на краю света, вдали от Итаки, вдали от любой земли. Нимфа живет в огромной пещере, и это кажется мне почти звериной дикостью, но у нее вроде есть очаг, и она топит его кедровыми дровами, чтобы в пещере было тепло и по-домашнему уютно. У тебя, правда, был дом на Итаке, но, вероятно, наши дрова не соответствуют твоим нынешним запросам. Пещеру Калипсо, судя по всему, окружают густые заросли; когда сказитель впервые поведал об этом, я усмотрела в его словах непристойное иносказание и даже пригрозила высечь его. Он заверил меня, что имел в виду исключительно тополя и кипарисы, в которых обитают совы, соколы и другие птицы. Не могу решить, смеется он надо мной или нет. Все это звучит совершенно идиллически, то есть на тюрьму совсем не похоже: виноградная лоза со спелыми гроздьями, оплетающая вход в пещеру; журчащие ручьи с чистой водой, протекающие поблизости. А вокруг — лужайки, заросшие петрушкой и усеянные фиалками, ибо я предполагаю, что ей нравится этот цвет. Или, может статься, она питается их лепестками. С твоими пассиями, Одиссей, все труднее разобраться.

А Калипсо, похоже, идеальная хозяйка, раз ты предпочел забыть, что ты (даже странно, что я все еще помню об этом) мой муж, а не ее. Сказитель, к примеру, называет ее искусной ткачихой, работающей на золотом станке, и я уверена, что уж ты-то оценил ее умение. Надо полагать, после кораблекрушения тебе понадобился новый плащ.

Я тоже ткала, если тебе интересно. Ты, верно, гадаешь, чем еще я занималась последние двадцать лет: за это время можно было бы соткать плащи для всей Итаки. Вероятно, я бы и соткала, не будь я поглощена созданием бесконечного савана. Нет, не пугайся: отец твой еще не отправился на встречу с супругой в царство Аида. Лаэрт жив, хотя стар, немощен и согбен горем в ожидании сына.

Но ты так долго находишься в отлучке, Одиссей, что на Итаке тебя уже никто не считает царем. Конечно, за исключением нескольких старинных семейств. Они по-прежнему верны тебе, как и я. Но появилось много молодых мужчин, претендующих на твое место. Видел бы ты этих буянов, наскакивающих друг на друга, точно олени. Я надеялась, что Телемах возмужает и выдворит их, но наш сын — тихий, осторожный, слезливый юноша. Понятно, он вырос без отца и потому не знает, каким ему следует быть. На протяжении многих лет у меня доставало силы держать незваных гостей в узде, ссылаясь на твою славу. Истории, доходившие до нас из Трои, производили такое впечатление! В них ты представал царем-воителем, и никто не посмел бы ослушаться твоей жены.

Однако истории эти давно утратили новизну. Когда мы в последний раз слыхали о тебе? Семь лет назад: перед тобой одно за другим возникали немыслимые, невероятные препятствия. К тому времени, как странствующие певцы сделали свое дело, никто из нас не знал, жив ты или умер. Семь лет отсутствия всяких вестей привели к тому, что большинство жителей Итаки уверились в твоей гибели. Я не в силах признать тебя мертвым, но вместе с тем не в силах поверить, что ты еще жив. Возможно, я тку саван именно для тебя. Сыновья знати, которые тогда, много лет назад, были еще слишком молоды, чтобы плыть с тобой, выросли и превратились в порочных спесивцев. Каждый из них убежден, что должен занять твое место. Каждый знает, что наилучший путь к этой цели — женитьба на твоей вдове. И вот, Одиссей, ныне в моем доме полным-полно молодцов, которые поглощают все наши припасы.

Помнишь бочки с вином, зерном и маслом, которые мы хранили в погребах под большим залом? Помнишь, как я обхватывала руками плечи, когда мы спускались в подпол по прохладным каменным ступеням, чтобы укрыться от зноя и света? Когда это случилось впервые, ты решил, что я дрожу от холода. Ты расстегнул застежки своего плаща и накинул его мне на плечи. Твой запах на мягкой шерстяной ткани едва не заставил меня разрыдаться от восторга. (Само собой, ведь я была беременна. Обычно я не такая сентиментальная дура.) Поэтому я завернулась в твой плащ и глубоко вздохнула. Но впоследствии ты заметил, что я всегда обхватываю себя руками в погребе, неважно, мерзну я или нет. Тебе не пришлось ни о чем спрашивать: ты и без того знал, что это происходит от неизменного ощущения счастья. От непреложной уверенности: что бы ни сулила зима, мы к ней готовы. У нас было множество припасов, оберегаемых от плесени и мышей в наших прохладных, сухих погребах.

Что ж, теперь припасы почти на исходе. Эти грубые пещерные люди вторглись в мой дом и уничтожили все, что сумели найти. Они спят с моими служанками, и я уже не знаю, кому из челяди могу доверять. А если мысль об опасности, грозящей твоей жене, не побуждает тебя к действию, то знай, что они также замышляют убить твоего сына. Он отправился в путешествие, чтобы разведать об участи отца, — кажется, в Пилос, а может, в Спарту. Так что сейчас Телемах в безопасности (насколько вообще может быть в безопасности человек, уехавший из дома; надеюсь, что ты исключение). Но в конце концов он вернется, и женихи не дадут ему покоя.

Телемах уповает на то, что я выйду замуж за одного из этих алчных молодых красавцев и они станут меньше его опасаться. Ты бы этого хотел, Одиссей, будь ты жив? Не буду притворяться, что не думала о новом замужестве. Женихи мои очень, очень молоды. А я нет. Мысль об их твердой молодой плоти весьма соблазнительна. В конце концов, ты же не был мне верен. Песни о твоих изменах слагают по всей Ахее и за ее пределами. Некоторые дети, обучаясь игре на лире, распевают о твоих женщинах. О нимфах. О богинях.

Ты унизил меня, и я испытываю немалое искушение отплатить тебе тем же. Молодой муж был бы восхитителен. К тому же благодарен мне. Но, о Одиссей, до чего же они все глупые! Это невыносимо. Я предпочла бы дождаться возвращения умного старого мужа, чем связываться с безмозглым молодым. О чем мы стали бы с ним говорить? А впрочем, ему и не захочется бесед: молодежь не видит в них смысла.

Я отказываю женихам три года (для тебя это, конечно, ничто, но для женщины, дом которой заполонили непрошеные гости, — целая жизнь), объясняя, что не смогу выйти замуж, покуда не сотку саван для Лаэрта. Они мне, разумеется, верят. Твой отец согбен и дряхл, и молодые мужчины не верят, что он протянет хотя бы до конца ночи. А ткачество для женщины — самое уместное занятие. Я всегда была умелой ткачихой, как тебе известно. Но саван никогда не будет готов. Повторяю, женихи глупы. Им даже не приходит в голову, что я весь день тку саван, а по ночам распускаю сотканное. Ты бы сразу обо всем догадался, заметив, что усердная работа не приносит плодов. Возможно, у них просто не возникло мысли, что женщина готова тратить столько времени на обман. Естественно, распускать саван не быстрее, чем ткать. Приходится точно так же гонять челнок по ткацкому стану. Итак, я целых три года создавала и уничтожала, наступала и отступала.

Женихи и доныне не раскрыли бы мой умысел, если бы одна из прислужниц не выдала меня своему любовнику. Я могла бы вздернуть ее. Но к той поре стало уже слишком поздно: негодяйка получила у него защиту. А я потеряла свою.

Странствующий певец повествует, что ты глядишь на океан и тоскуешь по дому. Ты умоляешь Калипсо отпустить тебя. Уверяешь ее, что я не так красива, как она, особенно спустя столько лет, но я твоя жена и ты все равно любишь меня. Не буду лгать, Одиссей, я предпочла бы, чтобы ты этого не говорил. Ни одной женщине не захочется услышать от сказителя, что она немолода и недостаточно красива.

Так что мне, возможно, следует совсем отказаться от тебя, независимо от того, скоро ли ты вернешься. Вероятно, надо уступить тебя Калипсо, которая столь отчаянно нуждается в муже, что украла моего и не отпускает его целых семь лет. Но на днях сказитель поведал кое-что еще. По его словам, Калипсо посулила тебе бессмертие, если ты останешься у нее на острове наслаждений. Как супруг нимфы, ты получишь дар бесконечной жизни. И, как поет сказитель, ты отверг ее предложение.

Кто-то из охмелевших (разумеется, от моего вина) женихов заплетающимся языком пробормотал, что не верит этому. Ни один смертный не откажется от шанса на вечную жизнь, заявил он. Такого не было ни в одной из слышанных им историй. И хотя этот человек был пьян, он совершенно прав. Нет ни одной истории, в которой смертный отверг бы предложенный ему дар бессмертия. Однако ты это сделал.

Возвращайся домой, Одиссей. Я больше не в силах ждать.

Пенелопа