Тысяча кораблей

Глава 36 Кассандра

Кассандра вынуждена была признать: наказание, наложенное на нее Аполлоном, было почти образцом жестокости. Она желала обладать даром пророчества. Страстно желала. Слишком много часов провела девушка в храме со своим братом Геленом. У обоих была шапка темных кудрей и черные глаза, но только сестра обладала такой красотой, что привлекла внимание самого бога. Кассандра любила Гелена, но, как многим близнецам, ей хотелось обладать тем, чего не было у него, чтобы точно знать, где кончается он и начинается она. Гелен неустанно твердил сестре, что ее красота — сама по себе достаточное отличие. Но Кассандре хотелось большего, того, что не увянет со временем.

Когда Аполлон явился к ней, это случилось в прохладный ночной час. Брат и сестра порой ночевали в храме, если, справляя обряды, задерживались допоздна: Гелен спал слева от входа, Кассандра — справа. Они подкладывали под головы мягкие подушки, и Кассандра, забравшись под недошитый хитон, укрывалась им вместо одеяла. Не было святотатства в том, чтобы воспользоваться одеждой бога, если шитье не закончено и наряд еще не посвящен Аполлону. И когда бог появился, он встал на колени за головой у девушки и лизнул мочку ее уха, чтобы разбудить. Кассандра вздрогнула и проснулась, думая, что ей в ухо шипит гадюка. Девушка села и огляделась, ожидая увидеть, как змея ускользает прочь по холодному белому камню. Но вместо этого узрела сияющий облик божества. Аполлон был чуть крупнее обычного смертного мужчины и излучал странное внутреннее свечение. Он потребовал отдаться ему, но Кассандра отказалась. Бог попросил еще раз, и она, уже окончательно проснувшись, снова отказала — если он не даст ей что-нибудь взамен.

— Чего же ты хочешь?

— Предвидеть будущее.

— Некоторые люди считают этот дар проклятием, — заметил Аполлон.

Его золотистые волосы, ниспадавшие пышными волнами, слепили глаза. Бог был красив, но как-то холоден, несмотря на теплый свет, исходивший от него. Кассандра обнаружила, что щурится, чтобы не слезились глаза.

— Но если ты этого хочешь — изволь.

Девушка ожидала, что Аполлон что-нибудь сделает, например коснется ее лба золотой рукой. Но он неподвижно лежал рядом, а ее мозг тем временем наполнили видения. Минувшее отчего-то показалось призрачнее того, чему еще только предстояло произойти.

— Теперь ты отдай то, что мне причитается, — сказал он, протягивая руку, чтобы коснуться ее кожи, которая выглядела голубоватой по сравнению с его сияющими покровами.

Картина грядущего потрясла девушку. Кассандра так испугалась облика, который вот-вот должен был принять бог, что обхватила себя руками и прижала колени к груди.

— Нет! — воскликнула она. — Нет!

Вся красота Аполлона в мгновение ока улетучилась. Вечно молодой лучезарный стреловержец внезапно обернулся мстительным злодеем. Его раскрытая ладонь сжалась в кулак.

— Ты смеешь мне отказывать? — прогремел он. — Смеешь отказывать своему богу после того, как заключила с ним сделку?

Кассандра зажмурилась и попыталась заглушить возвысившийся голос Аполлона, зажав уши руками. Где Гелен? Почему не просыпается? Аполлон бросился на нее, как змея на жертву. Девушка почувствовала во рту его загустевшую слюну, а потом бог исчез.

Раньше никто никогда не плевал на Кассандру, и она с отвращением заскребла по языку пальцами. Однако ей был нанесен непоправимый урон. Девушка получила дар пророчества — непогрешимый и вечный. Зато лишилась дара убеждать окружающих в истинности предсказаний, которые произносил ее оскверненный язык. И она поняла это задолго до того, как выговорила первое слово. Кассандра уже видела, что ей не верят все те, кого она любит, даже Гелен. Люди пропускали ее предостережения мимо ушей. И с ее губ срывался досадливый лепет, когда ее никто не слышал. Кассандра осознала, что своим плевком Аполлон обрек ее на пожизненное одиночество и кажущееся безумие. Единственным утешением, похожим на крошечный проблеск в беспроглядной тьме, было понимание, что с ума она не сойдет. Но всегда будет предвидеть грядущее. И это приводило Кассандру в ужас.

Со временем девушка смирилась с горькой участью. Поначалу бремя трагедии — болезни или смерти любого человека, знакомого и незнакомого, — тяготило ее. Кассандра ловила себя на том, что выкрикивает предостережения каждому встречному, пытаясь отвести несчастье. И чем больше она пыталась достучаться до людей, тем невосприимчивее они становились. Юная вещунья снова и снова видела потрясение на лицах окружающих, когда сбывались ее пророчества, которыми они пренебрегли. Иногда ей казалось, что она заметила во взглядах проблеск понимания, точно в глубине души люди знали, что их предупреждают. Но огонек этот вскоре угасал, оставляя после себя лишь возросшую ненависть к бормочущей жрице, которую считали бесноватой. В конце концов Кассандра уже не могла видеть кого-либо кроме ближайших родичей и домашних рабов, потому что ей приходилось прозревать все новые трагедии в придачу к тем мертворожденным младенцам, недужным супругам и обездвиженным родителям, которые уже заполонили ее рассудок. Когда несчастную царевну заперли в крепости, в комнате с толстыми стенами, оставив при ней всего одну рабыню (ребенок у той умрет от незалеченной раны, и она повесится на веревке, которой подпоясывает свой хитон), это принесло вещунье облегчение.

Комната была сумрачная, с маленькими окнами под потолком, и напоминала Кассандре храм. Гелен иногда навещал сестру, и она, пусть и скорбя о его судьбе, утешалась сознанием того, что брат выживет в войне, хотя останется в плену у греков. Но Кассандре также было известно, что мать умрет, уверенная в том, что все ее сыновья убиты, ибо она не сможет поверить дочери. У нее самой не укладывалось в голове, что ее любимый брат-близнец выдаст Трою ненавистному Одиссею и воспользуется обретенным даром пророчества (не столь сильным, как у сестры, зато с одним преимуществом: окружающие верили Гелену), чтобы изменить родному городу. И все потому, что после смерти Париса царевичу не отдали в жены Елену, хотя ему было точно известно, что Елена Троянская опять станет Еленой Спартанской. Кассандра почти ощущала запах каменистых почв Пелопоннеса: Елена ни за что не осталась бы в Трое по завершении войны.

Кассандре не нужно было пытаться простить брата, потому что она заранее видела, как его корежит от обиды. Гелен не мог удержаться от зависти, как птица не может удержаться от полета. Кассандра верила в невиновность брата, хотя предвидела его измену. Она упорствовала в этом даже в день падения Трои, когда цеплялась за подножие статуи Афины, а греческий воин оттаскивал ее за волосы от алтаря, прежде чем надругаться над ней на полу храма.

Через год после того, как Аполлон проклял Кассандру, она осунулась от тошноты, которая так часто сопровождала ее видения. Девушка никак не могла уяснить, является ли тошнота составляющей самого видения либо следствием тех ужасных событий, которые разворачивались перед ее взором. Ей было трудно есть, еще труднее — сдерживать рвоту, когда пророческие видения обуревали ее с особенной силой. Но постепенно Кассандра поняла, что можно в некоторой степени управлять воздействием видений, если сосредоточиться на том отрезке грядущего, который предшествует наихудшему событию (оно и представало перед ней в первую очередь и с наибольшей ясностью) или следует сразу за ним.

Порой, конечно, бывали и утешительные прозрения. Так, даже когда Троя пала и Кассандра устремилась в храм Афины, она знала, что ее мольба о неприкосновенности святилища будет оставлена без внимания, а потому не испытала потрясения. Даже когда греческий воитель Аякс выдрал у нее клок волос, оттаскивая от статуи богини, когда он отломил каменную ногу скульптуры, отрывая пальцы девушки, отчаянно цеплявшиеся за изваяние, когда вошел в нее и она взвыла от боли, Кассандра знала, что изнасилование будет отмщено. Она видела, как ненавистный Одиссей призвал греков наказать Аякса за осквернение храма и статуи Афины, но те не прислушались. Однако пророчица знала, что Афина отомстит за нее: богиня не простит грекам оскорбления. Это не вернуло ей ни вырванных волос, ни порушенной девственности, и все же служило утешением.

Прожив много лет с ужасным предвидением разграбления Трои, убийства братьев, отца, сестры и племянника, Кассандра, наблюдая падение города, возможно, испытала не меньшее облегчение, чем греки. Ожидание бедствия было мучительнее самого бедствия; по крайней мере, пока бушевали пожары, страх отступил. Хоть и ненадолго.

Когда крики Андромахи, у которой отняли сына, пронзили истерзанное сердце Кассандры, она попыталась сосредоточиться на будущем невестки через год, два, пять, десять лет. Но прием, помогавший пророчице в прошлом, отныне не работал. Куда бы ни падал ее взгляд, она не прозревала ничего, кроме страданий: ей было не выдержать груз многочисленных горестей Андромахи и Гекабы. Как всегда, когда чувства Кассандры подвергались подобному испытанию, ее душу вновь охватил беспредельный ужас. Она попыталась замедлить дыхание, зная, что иногда это помогает подавить панику. Но прием не сработал. В ее жизни после того, как случится худшее, не будет больше ничего. Событие, которое уже надвигалось, будет стоить жизни ей и…

Кассандра на миг утратила способность дышать и лишилась сознания.

Даже сон не давал Кассандре передышки. Видения являлись к ней и во сне, такие же яркие, как и во время бодрствования. Девушка всегда знала, что именно Агамемнон заявит на нее права, хотя не понимала почему: она предвидела будущее только тех людей, которые находились близ нее. Поэтому, пока аргивяне не стащили ее с камня и не отвели к своему царю, вещунье была ясна только роль ее самой.

Кассандра была последней из дома Приама, кто покинул Троаду. Ни Гекабы, ни Андромахи уже не было рядом, чтобы проститься с ней: Гекаба отплыла с Одиссеем, чтобы отомстить Полиместору; Андромаху забрал Неоптолем. Но девушка, как ни старалась, не могла отвлечь себя мыслями об Андромахе. Она лишь понимала, что вернется к невестке на пути в Грецию. Больше она ничего не сумеет сделать.

Впервые увидев Агамемнона, Кассандра испытала потрясение оттого, что узнала его. Этот пышнотелый седеющий мужчина с густо умащенными редкими волосами и складками жира на талии заворожил ее. Греческий царь оказался в точности таким, как в ее видениях, вплоть до уродливо выпяченной губы, после того как он взглянул на пленницу и нашел ее жалкой.

— И это троянская царевна? — спросил Агамемнон своих людей. — Она же оборванка.

— Они все оборванки, царь, — ответил ему мужской голос. Этот усталый, терпеливый тон был так хорошо знаком Кассандре, что ей почти показалось, будто говорит один из ее братьев. Пришлось напомнить себе, что этот человек — незнакомец, чей голос она слышала тысячу раз в пророчествах. — Это жрица, дочь Приама и Гекабы.

Агамемнон кивнул и принялся пристально разглядывать Кассандру.

— Пожалуй, она хороша собой, — промолвил он. — Лучше той, что уехала с Неоптолемом?

Усталый аргивянин ничем не выдал своего раздражения.

— Полагаю, да, царь. Ведь женщина, которая уехала с Неоптолемом, приходилась Приаму всего лишь невесткой. И даже не была троянкой по рождению.

— Она вдова Гектора, не так ли? — спросил Агамемнон. Ни Кассандру, ни усталого аргивянина его притворное неведение не обмануло.

— Да, царь, но не троянка. А эта, — он ткнул пальцем в спину Кассандры, — родилась в царской семье. И была троянской жрицей. Говорят, ее наделил даром сам Аполлон.

Агамемнон закатил глаза. Раньше, наблюдая эту сцену в видениях, Кассандра не понимала его реакции. Теперь, стоя перед царем, она увидела, что у него не так давно отняли другую девушку, дочь жреца Аполлона. Для ее возвращения домой потребовалось вмешательство жреца и самого бога. Кассандра видела в глазах царя отражение той девушки, прячущейся за шатром и добавляющей зелье в его вино. Выходит, Агамемнон тоже перешел дорогу Аполлону. Пророчица недоумевала, почему стреловержец отпустил захватчиков обратно в Грецию, вместо того чтобы разделить гнев Афины и потопить царский корабль. Но мечтать о смерти в морской пучине было напрасно. Кассандра уже знала, что доберется до Арголиды, и знала, что́ ее там ожидает.