Тысяча кораблей

Глава 22 Троянки

Елена первая заметила, что со стороны греческого стана к ним приближаются мужчины. Гекаба всю ночь оплакивала сына. Поликсена, Андромаха и остальные троянки тоже горевали. Однако трудно сказать, скорбела ли Кассандра вместе с ними или же она плакала сама по себе. Елена подошла к презиравшим ее женщинам и сообщила новость:

— Сюда идут греки.

Гекаба подняла к ней свое исцарапанное лицо с широкими багровыми полосами от ногтей.

— Чего им надо? — простонала царица. — Они запретят мне похоронить сына? Вот что меня ждет? Они добавят к своим многочисленным прегрешениям еще одно?

— Скорее всего, — ответила Елена.

— Не досаждай ей, умоляю! — воскликнула Поликсена. — Разве мало горя ты уже принесла?

— Я вовсе не пытаюсь досадить, — возразила Елена. — Я оказываю царице любезность, сообщая правду. Скорее всего, греки идут за телом Полидора. А может, за мной. Или за тобой. Или за любой из нас.

— Как ты можешь прикидываться невинной овечкой, когда во всем виновата именно ты? — возмутилась Поликсена. — Как?

— Она не виновата, — произнесла ее мать дрожащим после бессонной ночи голосом. — Виновата я.

— Ты? — воскликнула Поликсена, и Андромаха заметила, что на их с Еленой лицах на миг отразилось недоумение. — Почему это ты?

— Когда родился Парис, нам предсказали, что из-за него Троя падет, — простонала Гекаба. — Пророчество ясно гласило: либо мы погубим Париса, либо он останется в живых и погубит нас всех.

Воцарилось молчание.

— Почему же ты не… — Поликсена не смогла договорить. И хотя сейчас они вдыхали дым разрушенного города, девушка была не в силах произнести вопрос вслух. Почему родители не убили брата, о существовании которого она даже не подозревала, пока тот не пришел в город взрослым мужчиной и не заявил о своих правах?

— Почему мы не послушали совета богов? — докончила за нее Гекаба. — Ты пока не замужем.

Тут Кассандра издала низкий вой, но никто не обратил на нее внимания. Гекаба продолжала:

— Ты не понимаешь, каково это — узнать, что твоему новорожденному младенцу суждено погубить родной город. Он был такой… — Она заколебалась, не в силах подобрать неизбитое слово. — …Крохотный. Такой крохотный, а глаза огромные. Само совершенство. И мы не смогли — я не смогла — задушить его, как нам было велено. Парис был слишком мал. Когда у тебя появится дитя, ты поймешь.

— И что же вы с ним сделали? — спросила Елена. Она никогда не упоминала о маленькой Гермионе, оставленной в Спарте. И даже не могла с уверенностью сказать, жива ли еще ее дочь. Елена молчала, потому что знала: Гекаба или Поликсена начнут отчитывать ее, если она осмелится заявить, будто скучает по дочери, которую бросила по собственной воле. Но можно бросить кого-то и все равно скучать по нему.

— Мы отдали его Агелаю, мужниному пастуху, — ответила Гекаба. — Ему было велено унести ребенка за городские стены. Куда-нибудь в горы.

— Вы отправили Париса на смерть? — спросила Поликсена.

— Чтобы спасти всех вас, — объяснила Гекаба. — Спасти остальных наших детей, даже еще не рожденных. Ужасная судьба ждала одного только Париса. Погибни он — все остальные выжили бы. Город бы уцелел. Мы с Приамом оба согласились, что дело того стоит. Но сами не смогли бы видеть гибель сына.

Поликсена во все глаза смотрела на мать. Она знала, что та способна быть безжалостной, но на сей раз видела нечто совершенно иное: причудливое сочетание чувствительности и жестокости. Пока Гекаба говорила, Поликсена поймала себя на том, что изо всех сил пытается уловить привычное выражение на лице матери или ее успокаивающий ворчливый голос.

— Но пастух не исполнил приказ твоего мужа, — заключила Елена. — Ты не виновата.

Гекаба, как правило, отказывалась смотреть на красавицу Елену, лишая себя этого зрелища. Но теперь она посмотрела прямо в ее дивные глаза.

— Да, — пробормотала царица. — Я знала, что пастух предаст нас, что он слаб и оставит мальчика себе. Агелай всегда был мягкосердечен. Он не смог бы убить даже волчонка, отбившегося от матери. Только представь! Пастух, который не может убить волка! Я понимала, что ему не по силам погубить младенца. Но ничего не сказала.

— Приам тоже знал, что у пастуха есть слабинка? — спросила Елена, и Гекаба кивнула. — Что ж, повторяю: ты не виновата. По крайней мере, виновата не ты одна. Приам принял то же решение, Париса его сын, а Троя — его царство. Ты помогала царю во всем, но ведь ты не правительница. Большая часть вины лежит на Приаме.

— Приам уже в могиле, — возразила Гекаба. — Но среди живых вина лежит на мне. А теперь из-за Париса я лишилась младшего, ни в чем не повинного сына. Еще одно горе в укор моему себялюбию и безрассудству.

— Полидор не стал бы тебя укорять. — Андромаха говорила тихо, но все повернулись к ней, чтобы услышать ее слова. — Он был добрый, чистосердечный мальчик, иногда неразумный, но не безжалостный и не жестокий.

Гекаба почувствовала, что у нее защипало глаза, но она не собиралась снова плакать.

— Полидор был добрый мальчик, — кивнула она.

— Он не сердился бы на тебя, мама, — подтвердила Поликсена. — Давайте испросим у греков разрешения похоронить его.

— А если откажут? — простонала Гекаба. Ее страдания уже граничили с тихой яростью.

— Сейчас мы посыплем его пылью, — сказала Андромаха. — Он войдет во врата Аида и водворится на острове блаженных. Погребение состоится позже, а может, не состоится вовсе. Но к той поре Полидор уже будет там, где ему положено быть.

Женщины молча выполнили свой долг. Они смыли с тела Полидора кровь, песок и прилипшие соринки и бросили на него по горсти пыли, бормоча молитвы Аиду и Персефоне, а также Гермесу, который должен был сопроводить душу в подземный мир и указать ей путь. Греческие воины уже почти добрались до троянок, но Полидор к тому времени был вне пределов досягаемости.