Граница

Глава 10

Названный брат был жив.

Больше того, на здоровье Лисица тоже не жаловался – умелая Анна-Мария позаботилась, чтобы синяки сошли быстро и быстро зажили ссадины. Милая девица оказалась прирожденной лекаркой, и пусть ее некоторые методы были далеки от просвещенной медицины и порой даже жестоки – они помогали встать на ноги. Отец девушки, почтенный и скуповатый саксонец, торговавший тканями, не пришел в восторг, когда увидел, кого привела с улицы дочь, но христианское смирение и милосердие не позволили отказать страждущему в помощи и крове. Он чуть смягчился, когда узнал, что Лисица – тоже лютеранин, но с этого мгновения счел нужным наставлять и поучать его, как старший – младшего. Лисица слушал его будто бы серьезно, но, когда почтенный Вильгельм Конрад Дом отворачивался, он подмигивал его дочери, и та заливалась краской – от того, что чувствовала себя соучастницей такого непочтения. Было им и что скрывать от сурового родителя. Несмотря на твердые убеждения и набожность, Анна-Мария была девушкой, и девушкой страстной, склонной к амурам – тот самый случай, когда природа сопротивляется самому строгому воспитанию. Не то, чтобы Лисица нарочно намеревался ее соблазнить, но все получилось само собой через неделю их знакомства, и теперь они иногда тайком встречались по ночам, опасаясь быть застигнутыми.

Господин Дом отдал Лисице, в очередной раз назвавшемуся именем Иоганн, на этот раз Фуксхаузер, старую одежду и обувь и несколько раз предлагал обратиться к местным гренцерам, чтобы те поймали разбойников, его ограбивших, но Лисица отказывался, поясняя, что тогда надо идти к военному начальству и не с пустыми руками, а поскольку у него нет теперь даже кошелька, то делать в приемной у знатного господина нечего. После последнего из разговоров милостивый покровитель неопределенно хмыкнул и предложил ему поработать у него за кров и еду – вести книгу заказов и помогать развозить товары, которые приходили из самых различных мест Империи и из-за ее пределов. Отказываться Лисица не стал, самое время было чуть передохнуть, найти должника и спасти бестолкового османа, о котором он не забывал до сих пор – больно нехорошо получилось с той карточной игрой.

Пару раз, во время поездок, он видел Иеронима Шварца – теперь тот выглядел так гордо и недоступно, несмотря на свою скромную должность, что сложно было поверить, будто тот связан с разбойниками. Окольными расспросами Лисица узнал, что время от времени, не реже раза в две недели, Шварц уезжал отдыхать в охотничий домик в горах, к давнему другу, и возвращался, нагруженный трофеями, которые презентовал сильным мира сего. Может быть, это и было тем секретом, что его любили и не могли поверить в его связь с разбойниками, которые часто хозяйничали на здешних дорогах.

Эти люди воистину были головной болью капитана местного гарнизона. На них устраивали облавы, пытались предупредить новые нападения, усиливали патрули, пару раз удавалось поймать мелких сошек и вздернуть их на обочине в назидание прочим, но главная гидра непременно оказывалась цела и выбрасывала новые щупальца, а награбленные вещи то и дело всплывали из-под полы на рынке или в лавках. Казалось бы, людей, которые могли устроить подобную разветвленную сеть, здесь не так много – в большинстве своем одни славяне, известные незлобивым покладистым нравом, да влахи, хитрые, но темные, гордые и трусливые - а вот поди ж ты! Последнее происшествие случилось как раз вскоре, когда Анна-Мария милосердно подобрала Лисицу на берегу грязной речушки: разбойники разграбили карету дочери барона фон Виссена, который неразумно отпустил свое дитя пожить у родственников после смерти жены, опасаясь, что она будет лишена материнской заботы. Из слуг выжил один кучер, которому отрезали нос и с гоготом отправили в город, чтобы он рассказал о похищении дочери барона и о том, что горные молодцы за нее требуют выкуп. Несчастный так перепугался, что говорили, будто он заикается до сих пор и покрывается мелкой дрожью, как только речь заходит о дальних путешествиях, хотя прошло уже почти больше недели.

Лисица подозревал, что именно с этими людьми ему и довелось столкнуться. Наглости их нельзя было не восхититься – сидеть в кабаке посреди города, зная, что по твоим следам рыщут, рискнул бы не каждый. Дело осложнялось тем, что они его запомнили, и случайная встреча могла бы стать для Лисицы последней. Непросто было и с должником. Господин Сделайте-для-меня-работу-а-я-быть-может-щедро-заплачу преспокойно вращался среди важных господ, наслаждаясь балами в свою честь, симпатичными дочками местного унгарского и немецкого дворянства и богатых купцов, объедался на званых ужинах и пользовался всеми благами, которые только дает принадлежность к императорским слугам. Иногда, когда кавалькада нарядных всадников на сытых, ухоженных лошадях с заплетенными хвостами, с блестящей шерстью проезжала мимо с гомоном и веселыми разговорами, Лисице нестерпимо хотелось выкинуть негодяя из седла, зажать в темном уголке и припомнить ему во всех подробностях, как тот трусливо бежал из Буды, когда ему прищемили хвост, и как нанятую тайную стражу, среди которой был Лисица, почти поголовно перерезали, и мертвых бросили, как собак, в лесу, в болотную грязь. Так сказать, поделиться опытом в полной мере. Чтоб пробрало до костей.

Те дни и особенно ночь резни Лисица помнил хорошо. И до этого доводилось испытать немало, и встретиться с предательством и с жестокостью – на корабле у датских берегов, когда его, ограбленного, выкинули за борт, и он, тогда еще малец, чуть не потонул, наглотавшись воды со вкусом затхлых водорослей, а потом от той же воды чуть не отдал Богу душу на берегу, мучаясь животом; в армии короля Фридриха, где среди солдат ходила одна поговорка: кто грешно жил, тот в аду вновь пойдет рекрутом в прусскую армию, из-за невинной шутки могли прогнать сквозь строй солдат с вымоченными в соли шпицрутенами, будто вора или пьяницу, а поправить или не выполнять приказ лощеного глупца, которому за деньги и знатный род достался офицерский чин, значило подписать себе смертный приговор; в доме у любимой женщины, которая не гнушалась использовать нежные чувства на выгоду себе, чтобы после выдать ослепшего от страсти влюбленного врагам, - но такое хладнокровие ему было в новинку. На память от той ночи у него осталась пуля в левом плече, которую можно было нащупать через слой мяса; неопытный лекарь не смог ее достать и клятвенно пообещал, что она выйдет со временем сама – да вот только та не торопилась, и в дождливую погоду рана ныла.

Ночи в горах были темными, но сегодня луна то и дело проказливо выглядывала из-за облаков, и в ее смутном свете виднелся наезженный тракт вдоль реки Олт. Над водой дважды появлялся фонарь, горевший на носу баржи, и тогда до Лисицы, сидевшего у камня с раздвоенной верхушкой, доносился плеск воды, а иногда и обрывки людской речи – в ночи эти звуки были неуместны, как бродяга из канавы на королевском совете. Он потер раненое плечо – полночный час уже давно прошел, а девица все не являлась на назначенное место. Лисица с нежностью подумал об Анне-Марии, та, хоть была и изобретательна в любви, но никогда не опаздывала даже из женского кокетства, в отличие от той, кого он ждал. Милая девица, только понимает все буквально, словно при ее рождении ангелы потеряли где-то чувство юмора – вылитый отец. Заметит ли она, что Лисица сегодня не ночует дома? Оставалось надеяться, что если заметит, то обойдется без сковороды и метлы – Анна-Мария была ревнива, скора на расправу и рука у нее была тяжелая.

Мысли о прелестной дочери господина Дома прервал шорох юбок, и пахнуло пропотевшим льном и чем-то вроде рыбьего клея. Лисица выпрямился, протянул руку и схватился за складки платья. Девушка возмущенно охнула, но тут же поддалась ему.

- Это ты? – голос у нее был одновременно хриплым и тонким, как будто с рождения она курила крепкий табак и запивала его местной водкой, а потом гуляла по морозу, разинув рот.

- Я, - честно признался Лисица.

Она прижалась к нему, и не без колебаний он обнял ее, чувствуя под рукой горб, который не мог выпрямить даже жесткий корсет. От брезгливости надо было избавиться.

- Держи подарок, - шепнул он и сунул в руки горбунье сверток. Та с хищным клекотом радости схватила его и развернула, хотя в глубокой тени вряд ли могла разглядеть льняной платок.

- Ты принес его, как и обещал! - горбунья потерлась о плечо Лисицы, как кошка, и отпрянула. Она ловко спрятала подарок под юбками и чопорно заявила, - Но не думай, меня так просто не купишь.

- Даже и не думал, - заверил ее Лисица. Он сомневался, что несчастной горбатой хромоножке вообще кто-нибудь когда-либо что-то дарил по собственной воле.

- У меня дома есть такие богатства, которые тебе и не снились!

- Неужто? – Лисица обнял ее крепче, и она с коротким кокетливым смешком ударила его по руке. После нескольких минут возни, пока девица принимала недоступный вид и пресекала любые ласки, будто бы они ей не нравились, ему удалось ее поцеловать в щеку, а потом в губы. Горбунья замерла в его руках; от нее шел жар ожидания. В темноте ее лица было не видно, и хорошо было представлять на ее месте другую девушку.

- Не надо, - хрипло воскликнула она, когда Лисица забрался ей под подол, и отпрянула, на этот раз не играючи.

- Почему?

- А ты сначала женись. Поиграть все горазды, а потом честная девушка с младенцем побирается…

На языке у Лисицы вертелась колкость, но он промолчал, пока девица поправляла юбки.

- Да я, быть может, и не прочь, - с усмешкой сказал он. – Но почем мне знать, из какой семьи я жену беру? Твоих родных я не видел, да и не рассказывала ты о них.

Это было правдой. Разговаривали они вообще мало, да и не нужны слова, когда пытаешься девицу соблазнить – чем меньше говоришь, тем лучше. Лисица встретил горбунью случайно, когда помогал разгружать отцу Анны-Марии привезенные из Вены ткани на обивку графских кресел. Горбунья семенила за Иеронимом Шварцем с корзиной, из которой торчала рыбья голова со снулыми глазами; девица держалась чуть поодаль, словно служанка, но губы у нее были надуты так сильно и роняла она слова таким тоном, что внимательному человеку становилось ясно – слугой в этой паре был кое-кто иной. В амуры между ними Лисица не верил. Говорили, что Шварц часто захаживал к любовнице и называли имя одной солдатской жены, признанной красавице, когда-то воспитывавшейся в богатом доме, с чего бы ему тешиться такой уродиной? Нет, что-то здесь скрывалось еще, но единственной методой это выяснить было познакомиться и соблазнить девицу. И то, и другое оказалось нетрудно – пусть горбунья отличалась подозрительностью и алчностью, но она потекла как мед от лести и внимания.

- У меня есть брат, - неохотно ответила она и отвернулась. – Родителей я не помню. А дядя… Он умер.

- Брат – это хорошо. Заботится, значит.

- Да… Заботится, - она мрачно замолчала, и Лисица внутренним нюхом почуял, что они вышли на ту тропу, которая может привести его к бестолковому пропавшему осману.

- И чем он занимается, брат твой?

- Коммерцией, - быстро ответила та. Она отчаянно лгала и пыталась это скрыть.

- Коммерцией? И какой? Мануфактурой, может быть? Или книгопродавец? Лавка-то у него есть в городе?

Горбунья упорно молчала. Она наклонила голову и перебирала складки на юбке.

- Я могу тебе сказать, только если ты пообещаешь, что войдешь в дело, - процедила она наконец. – Тогда брат даст тебе долю в нем.

«На виселице», - подумал Лисица, но протянул ладонь к девице и потрепал ее по жиденьким волосам. Она опасно всхлипнула, и Лисица поморщился: не дай Бог, разрыдается. Он поцеловал ее в макушку, и горбунья вцепилась в его рубашку, орошая ее слезами. Она бессвязно требовала, чтобы он не уходил и ничего не спрашивал, твердила, что не нищенка, и сулила, что в деле ее брата можно баснословно нажиться, но это тайна, потому что желающих много, а дело опасное, что брат снимет ей голову, когда узнает, что она проболталась, и что она может замолвить за него, Иоганна, словечко, если он пообещает любить ее. Глупая, глупая девица! Она еще не знала, что любовь и симпатию купить невозможно, и не знала, что здесь этими чувствами даже и не пахло. В душе шевельнулось сочувствие – сам Лисица не стал бы унижаться ради девицы, - но быстро исчезло, потому что горбунья была болезненно гордой и порой непроходимой злой дурой; увы, в жизни редко бывает так, как выдумывают в книгах кабинетные писатели: якобы каждый урод награжден светлой и доброй душой, облагороженный своими страданиями. Ерунда это все! Кого больно бьют, тот чаще всего ищет слабейшего, чтобы поколотить его в ответ и облегчить душу.

- Опасное дело? – Лисица деловито вытер ей пальцами слезы, и она покорно затихла. – Так что, твой брат на дорогах промышляет?

Горбунья коротко кивнула.

- Скажу по правде, это не по мне, - неторопливо заметил он. – Отнимать жизнь и ценности у несчастных путников – не по-Божески, знаешь ли.

- Они сами виноваты, чего уж, - быстро вставила та. – Искушать богатством не след. А если сопротивляются… Так не ждать же, пока они наших убьют?

«Вот ты как запела! - усмехнулся про себя Лисица. – Сама справедливость и невинность».

- Ну, так я не думал, - пожал он плечами, - но все равно, и в подручных у разбойника ходить не желаю. Меня даже в Вене знают, и зовут туда возвращаться, - гордо ввернул Лисица, - а тут разбойники какие-то. Вот если б он тебе отдал твое приданое, а мы б уехали – дело другое.

- Не отдаст он… - с тоской протянула девица своим каркающим голоском. – Говорит, что сам найдет мне достойного жениха, а сокровища прячет в горах, чтобы никто не узнал, где они. Он эти горы как свои пять пальцев знает.

- И что он с богатством делать собирается?

- Говорил, что как достаточно их станет, то уедет во Хранцию, и там купит себе поместье и титул, чтобы графом зваться… Про меня ничего не говорил! - злобно воскликнула она. – Может, думает, что я тут гнить останусь? И наши все слюни распустили, сами себя графьями мнят уже, голозадые! Им одна дорога – на суку болтаться!

- Что, правда, что ли? – уже с интересом спросил Лисица. – А ты хочешь, чтобы я ему помогал… Нет уж, виселица без меня поскучает.

- Я не знаю, - огрызнулась горбунья, но тут же виновато снизила тон. – Не знаю… Но брать их с собой не хочет. Я бы тоже не взяла этих холопов.

Здесь бы и ввернуть слова о том, что деньги можно забрать самим, но Лисица не торопился. Пусть девица сама до нее додумается и сама выскажет эту мысль, чтобы загорелась ею и верила, что это ее придумка.

- Как все безвыходно, - шепнул он ей на ухо и опять расстегнул верхние пуговки ее жакета, чтобы потянуть за шнур от корсета и распустить его.

- Ты все об одном маешься, - упрекнула его горбунья, но ей эта игра нравилась, и она опять поддавалась: медленно, неохотно, но поддавалась.

Они расстались в самый темный час ночи, и девица с испугом отвергла его предложение проводить ее. У нее с собой был фонарь со свечой, да не с простой, а из настоящего воска, как у господ, как хвастливо заявила горбунья, потому заблудиться ей не грозит. На прощанье она шепнула, что кое-что придумала, и расскажет об этом при следующей встрече, когда точно решит, как жить дальше. Лисица проводил взглядом свет ее фонаря, вспыхнувший в ночи и мелькавший меж листвы. Жаль, что у него не было ни оружия, ни друзей в этих местах – тогда можно было бы действовать без обмана, в открытую.

Лисица вернулся домой тихо, и никто, кроме глухонемого слуги, с кем он делил кров, не заметил его отсутствия. Два дня прошли, как прежде, в работе и праведных молитвах, до которых богобоязненный хозяин был большой охотник. Анна-Мария ничего не заподозрила и была столь же ласкова, как и прежде.

С горбуньей они встретились на следующую ночь: моросил мелкий дождь, и огонек свечи за выпуклым стеклом отражался от мокрых камней, дробился о капли. Девица волновалась, но на плечах у нее был накинут подаренный платок, и она то и дело дотрагивалась до него, будто он придавал ей уверенности. Она рассказала, что через два дня ее брат намеревался отлучиться со своим отрядом, и он оставит охранять убежище двоих или троих разбойников. Горбунья приготовила варево из растения под названием «сонная одурь», если Лисица верно понял ее слова, и подлила его в кувшин с вином, который подаст им в нужный день. Когда они заснут, она приведет возлюбленного в пещеру, и они выберут достаточно денег и драгоценностей, чтобы хватило на безбедную жизнь, а потом уведут коня и уедут. Такой прыти от маленькой хромоножки Лисица не ожидал и согласился лишь после ее жарких уговоров, изображая из себя колеблющегося праведника.

Она подробно рассказала о месте, где он должен был терпеливо ждать горбунью, и настояла, чтобы он взял два или даже три мешка из-под репы, чтобы забрать с собой как можно больше денег и сокровищ. Лисице лишние деньги были ни к чему, но проучить чернявого вожака разбойников он был не прочь – пусть поищет свои богатства в горах, - и он охотно согласился, будто бы из алчности.

Выпросить выходной у хозяина оказалось гораздо трудней. Тот признавал для слуг лишь святые праздники, похороны и свадьбу, и Лисице пришлось плести, что он дал в этот день перед алтарем обет молчания, и каждый год уходил в лес умерщвлять плоть и укрощать дух. Господин Конрад Дом был поражен таким стремлением к праведности и со слезами на глазах от религиозного пыла признался, что и не подозревал в Иоганне такой самоотверженной готовности уподобить себя святым, особливо если посмотреть на воронье гнездо из кос на его голове да на манеры. Анна-Мария не была столь доверчива и наедине устроила Лисице настоящий допрос, куда он собрался. Ее успокоили только слова, что к вечеру он вернется целым и невредимым, да жаркие поцелуи, и она, в конце концов, расплакалась, обнимая его за шею, что не хочет без него оставаться и боится, что он уйдет. От нее слез Лисица не ожидал и, как мог, шутил, чтобы поднять девице настроение. Расстраивать ее он не хотел и решил, что потом расскажет, что спас осману жизнь. Если, конечно, все пойдет по накатанному.

Ночью, пока растущая луна заглядывала в прорехи на крыше конюшни, ему не спалось. Впервые Лисица задумался о том, что делать с Диджле, когда он вытащит его из плена? Познакомить его с учеными людьми, которые изучают чужеземные сказки и обычаи? Да где этих людей взять!

Снаружи хлопнула оконная ставня, и Лисица явственно услышал тихий голос Анны-Марии, ласково увещевающую младшую сестру лечь в постель и не баловать. Он перевернулся на живот, уткнулся лицом в рукав старого камзола, пахнувшего лавандой, и на душе отчего-то стало тоскливо.

Горбунья не обманула и ждала его на условленном месте. При свете дня она смахивала на испуганную рыбу и при появлении Лисицы совсем заробела и сникла, кутаясь в платок – видно, тоже забыла, как он выглядит при дневном свете. Если выпрямить ей спину да чуть-чуть подправить черты лица: уменьшить рот, убрать одутловатость щек, стереть болезненную красноту – была бы и девица хоть куда. Она осторожно дотронулась до его ладони, и Лисица взглянул на нее.

- Я все сделала, - грубо сказала она, опустив глаза.

Лисица сжал ее пальцы, и девица неловко поднялась на цыпочки, чтобы клюнуть его в щеку быстрым поцелуем. Она решительно потянула его за собой, и они вышли на узкую, вихляющую среди сосен и камней тропку, поднимавшуюся вверх. Горбунья, несмотря на хромоту, ловко семенила впереди, и под ее ногами не хрустнул и сучок, как будто она вовсе не касалась тропы. Она не оборачивалась, пока они не вышли на большую поляну, и здесь приложила палец к губам.

- Не шуми, - чуть громче вздоха произнесла она и подвела Лисицу к старой деревянной двери, окованной порыжевшим железом. Девица схватилась за мокрое от росы кольцо и потянула на себя; дверь с тяжелым вздохом поддалась и пахнуло тяжелым, затхлым запахом земли, еды и нечистот. У двери стоял зажженный фонарь, и горбунья подняла его и уверенно пошла вперед, в извилистые коридоры, которые кто-то закрепил тесаными балками через каждые двадцать шагов.

- Ты здесь живешь? – не утерпел Лисица, с любопытством разглядывая изъеденный мокрицами камень. При свете фонаря горбунья была похожа на горного тролля, о которых когда-то любил рассказывать отцовский слуга. Та обернулась и кивнула, помедлив. На лице ее застыло хмурое, подозрительное выражение.

Они вышли в большой зал, где за длинным столом сидели люди: один их них лежал головой в тарелке с недоеденным жарким, второй вольготно развалился на лавке, сдвинув шапку себе на глаза. Лисица замер: ему показалось, что разбойники мертвы, но лежавший шумно вздохнул, и пузырь слюны лопнул на его губах.

- Они спят, - пробормотала девица. – Надо поторопиться. Почему ты не привел коня?

- Он переломает ноги на здешних кручах.

Она недовольно мотнула головой.

- Бери ключи – это от сокровищницы.

Тонкий палец ткнул в сторону разбойника, грезящего среди кусков оленины. Лисица увидел у него на поясе связку – и свою собственную саблю, так неудачно проигранную в карты. Он отстегнул перевязь ножен и ключи – разбойник всхрапнул и дернул плечом, жалобно застонав – и вынул саблю из ножен. Никто, конечно, не чистил оружие, как следует, и Лисица протер лезвие о рукав рубашки.

- Хватит копаться! – прошипела горбунья. – Нас могут застать здесь, и нам не поздоровится!

Она нетерпеливо притоптывала хромой ногой, чутко прислушиваясь к звукам снаружи.

- Разве здесь нет второго выхода?

- Есть! Но у меня нет от него ключа.

Девица изнывала от нетерпения, и, когда Лисица отпер дверь кладовой, выхватила у него мешки из-за пояса и опустилась на колени среди награбленного, наваленного вповалку, чтобы отворить тяжелую крышку сундука, набитого деньгами, и запустить в него руки. Лисица помогал ей медленно, больше оглядываясь по сторонам. Здесь валялась одежда – женская, мужская и даже детская, кое-где тронутая плесенью, посуда – серебряная, оловянная и медная, несколько дорожных наборов, подсвечники, фонари, гребни, различные украшения: ожерелья, кольца, бусы, оружие, разбухшие и потемневшие от сырости книги, из которых вываливались листы, стоило только взять их в руки. Ради интереса Лисица открыл одну из них и прочел первые попавшиеся строки на латыни: «… когда желание денег не сдерживается постоянной работой разума, как неким сократическим лекарством, исцеляющим от алчности, то оно осядет в жилах, застынет во внутренностях и останется болезнью внутренней и долгой, которую в ее застарелом виде уже не вырвешь из человека, имя же этой болезни — жадность». Самое полезное чтение для этого логова! Девица шикнула на него, и он отложил Цицерона в сторону.

Они наполнили два мешка деньгами (в основном, там были талеры и крейцеры, реже попадались иные монеты), а третий лишь наполовину, потому что горбунья все никак не могла решить, что ей больше нравится и что может им пригодиться, и, словно горный тролль, перебирала драгоценности, не в силах расстаться с каким-либо из них. Лисица отволок полные мешки в зал, где спали разбойники, и прихватил заодно расшитую подушечку, которая напомнила ему единственное сокровище османа. Славно, если это была она.

- Где пленник? – спросил он напрямик, встав в дверях кладовой, и горбунья подняла на него затуманенный взгляд. На ее лице показалось недоверие, и она набычилась.

- Что? – тихо переспросила девица.

- Осман. Здесь должен быть осман.

Она оскалилась и кое-как поднялась на ноги, не сводя взгляда с Лисицы.

- Ты обманул меня?

- Я спрашиваю в третий раз, где он?

Девица кинулась на него, целясь ногтями в лицо, но Лисица легко перехватил ее и сгреб одной рукой ее за шиворот, как нашкодившую кошку. Горбунья пыталась сопротивляться и вырвать запястья из его хватки, но потом ослабла, и по ее сморщенному лицу потекли злые слезы.

- Я не хочу делать тебе больно, - предупредил Лисица. – Где он?

Вместо ответа она изловчилась плюнуть ему на рубаху, и Лисица тряхнул ее.

- Ничего тебе не скажу! – прошипела девица, глотая слезы и сопли. – Ненавижу тебя! Твой осман стал одним из нас!

- Успокойся… - Лисица не успел закончить; горбунья рванулась так, что одежда затрещала, и до крови укусила его за ладонь. От боли и неожиданности он было отпустил ее, но успел перехватить сзади за талию и с усилием подтащил к двери, пока она царапалась и сопротивлялась. У выхода он отпустил и оттолкнул ее так, что девица не удержалась на ногах и упала прямо в груду платьев. Лисица быстро затворил за собой дверь и запер замок, пока горбунья не пришла в себя. Он с чувством выругался, рассматривая глубокий след от ее мелких зубов. Как бы не отравиться!

В ответ изнутри раздался глухой стук тела о дверь, и девица завыла так низко и протяжно, что невольно захолонуло сердце.

- Воры! – визгливо закричала она. – Проснитесь! Остолопы! Будь ты проклят! Ты пожалеешь, что не сдох!

Ее голос отражался от стен, и Лисица, придерживая саблю на боку, тихо вернулся в зал – драться с двумя разбойниками не входило в его планы. Тот, что лежал в жарком, зашевелился, не в силах сбросить с себя дремоту, но, похоже, он мог с ней справиться даже сквозь дурманное вино. Лисица еще раз выругался и оторвал от подола рубашки лоскут, чтобы связать негодяю руки.