Граница

Глава 41

Проснулся он аккурат ко времени допроса, но дознание и пытки теперь его не пугали. Йохан был готов повиниться во всем, но никто не смог бы снять с души тяжесть – Анну-Марию не вернуть, и не вернуть тот миг, когда он встретил ее у речушки. Если бы вновь могло повториться то светлое утро, казавшееся из застенков кусочком рая, то Лисица прогнал бы ее последними словами, лишь бы она осталась жива. Его сокамерник втихаря жевал, сидя в углу, и отвратительно пахло сыром.

Йохан глядел, как он подбирает крошки, упавшие на колени, жадно, мелкими движениями, словно ждет, что у него отберут еду. Стражник заскрежетал ключом в дверях, и юноша вытянул шею, повернув в ту сторону белеющее в полумраке лицо.

- Эй, князь! Русский, – дверь открылась на щелку, и оттуда просунулся край свертка. – Бери паек для барона, кошерный князь.

Юноша подскочил на месте и поднялся, униженно благодаря стражника и кланяясь. Он схватил сверток и прижал его к груди; Лисица пристально глядел ему в спину – по этому обращению он внезапно понял, кто делит с ним кров и еду.

- Я бы не узнал тебя, - хрипло со сна сказал он. Вяземский обернулся к нему и молча встал на колени.

- Не таи зла, - попросил он кротко и опасливо протянул в сторону Йохана пищу. – Я был неправ в нашу последнюю встречу… Но и ты хотел меня убить, а я не выдал твоих намерений.

Лисица сел. Андрей Павлович тревожно глядел на него, склонив голову на плечо.

- Я преданно ухаживал за тобой, - вкрадчиво шепнул он. – Если б я хранил ненависть, разве помогал бы тебе в болезни?

Йохан молча махнул рукой: не беспокойся, мол. Он не чувствовал той злобы к князю, как в день смерти Анны-Марии, да тот и оказался в этом невинным, хоть и был шантажистом и мерзавцем.

Андрей Павлович подполз к нему на коленях и в темноте поймал его ладонь, чтобы поцеловать, не побрезговав грязью.

- Будем друзьями? – спросил он настойчиво. – Клянусь, я буду верен тебе. Знатные люди должны держаться вместе в час беды.

Ответить Йохан не успел; за ним пришли, чтобы вести на допрос.

Снаружи было теплей, и запах свежей земли и талого снега пробивался даже сюда, за каменные стены замка, полностью перебив аромат ржавого железа и пота. Ни капитан, ни Мароци не явились на дознание, и Йохана встретил озабоченный палач и его помощники. Дыбу они собирали долго, уныло ругая инструкции, предписывавшие использовать только специальный инвентарь для пыток, потому что никак не могли найти нужный крюк; долго расковывали Лисице кандалы. Йохан глядел на них с отстраненным интересом: если забыть, зачем им дыба, то суета казалась даже забавной. Он знал, что не выдержит этой пытки, и палач это знал, многозначительно поглядывая на его руку, потому-то наверняка и выбрал именно ее. На столе лежал приказ с размашистой подписью графа Бабенберга, и Йохан догадался, что, должно быть, столь спорое дознание проходит по личному приказу графа.

Лисица не противился, пока ему связывали руки за спиной особым узлом, не шевелился, пока цепляли крюк. Палач быстро оттарабанил положенное вступление и равнодушно спросил, считает ли человек по имени Йохан фон Фризендорф себя виновным. Йохан бесшабашно мотнул головой, и помощники, перекрестившись, взялись за колесо. В глазах потемнело от боли, когда Лисицу приподняло над полом, и руки чуть не вышли из суставов. Его опустили, и палач скучно зачитал пункты обвинения – и Йохан затряс головой: нет, нет и нет, ничего не делал, не намеревался, почитал закон. Во рту стоял привкус железа, он прокусил себе губу. Боль в плечах затаилась.

Палач вздернул его дважды, всякий раз увеличивая время пытки, и запястья, и плечи горели огнем. Милостивая императрица позаботилась о том, чтобы верхняя веревка не соскользнула и не драла кожу, но попробовала бы она свою пытку сама!

На третий раз, пока Йохан болтался на дыбе, уже не думая от боли ни о чем, и только повторяя вечное «нет» даже на вопрос, как его зовут, дверь пыточной отворилась, и палач со слабым любопытством обернулся к вошедшему.

- Отпустите этого человека! – послышался знакомый и веселый голос с английским акцентом. – Нет такого закона, чтобы пытать благородного иноземца.

- У меня есть приказ! – возмутился палач. Слова Уивера на него не подействовали, и он скрестил руки на груди.

- А у него есть документы, - воскликнул англичанин, и под носом у палача оказалась стопка бумаг. Йохан жмурился от боли.

- Плевал я на его документы, - уже не так уверенно сказал палач. – Мне дело надо делать. За него платят. Господин граф будут недовольны.

- Я уже был у вашего графа Как-Мне-Все-Осточертело, - заявил Честер. «Его не так зовут», - застенчиво пробасил один из помощников, и Уивер бросил в ту сторону уничижительный взгляд. Он вытащил еще одно письмо и положил его поверх стопки. Палач вцепился в него, как пес в кость, жадно всматриваясь в текст.

- Ну хорошо, - наконец сказал он. – Тут написано, что пытки можно прекратить. Но тут нигде не написано, что я должен его отпустить. Вдруг это письмо поддельное?

Пока они пререкались, Йохан застонал, не в силах выдержать муки, и Честер, оставив бумаги в руках у палача, подскочил к колесу и самолично повернул его. Застенчивый бас в полосатых моряцких штанах попятился и споткнулся о гирю у стены.

- Что вы стоите? – спросил у помощников Уивер. – Освобождайте моего друга!

Руки у Лисицы задеревенели, и каждое движение плечами вызывало боль. Он молчал, не в силах найти слов благодарности.

- Я думал, ты уехал, - кое-как процедил он наконец. Его освободили от веревок, и Йохан поморщился.

- Я уезжал. По срочным делам, - охотно подтвердил Уивер и подмигнул Лисице. – Но как я мог тебя оставить и не вернуться?

«Большинство из тех, кого я знал, поступили бы так с легкой душой», - подумал Йохан, но вслух ничего не сказал. Честер помог ему встать и опять повернулся к палачу.

- Безрассудство пытать знатных людей, - наставительно сказал он, и Йохан взглянул на него. Откуда он достал документы? И что за документы там были?

- Знаю, - палач прочистил нос пальцами и почесал подбородок. Он с отвращением смотрел на документы, словно желал им сгинуть прочь, а затем неумело поклонился – не пристало палачу гнуть спину даже перед господами; топор да петля рассудят все и поставят точку в приговоре. – Но господин барон все равно проследует в тюрьму. У меня дети малые, - совсем другим тоном добавил он. – Отпущу вас, а меня с хлебного места попрут, а в этой глуши попробуй найди другую службу, чтобы платили хорошо, да еду приносили.

- Господину барону все равно на ваше место, - отрезал Честер. – Раньше надо было думать. Отдайте бумаги, живо!

Недовольно ворча, палач протянул ему документы и письма, и Честер спрятал их за пазуху.

- Я провожу господина барона, - заявил он.

- Только с солдатами, - встрепенулся палач, и его маленькие глазки подозрительно оглядели Уивера с ног до головы. – И с моими помощниками.

- Большая свита господину барону привычней, - наставительно сказал Честер. Господин барон почти повис на нем, лишившись каких бы то ни было сил, и наверняка представлял собой жалкое зрелище. Лисица уже не мог удивляться и лишь только принимал суровый вид, когда смотрел на своих мучителей.

Они вышли из пыточной. Честер заботливо поддерживал друга, приговаривая: «Знаю я их, они б после пыток тебя выволокли наружу за руки! Вовремя я явился», и Йохан кивал ему в ответ.

- Откуда ты взял бумаги? – тихо спросил он прямо в ухо Уиверу.

- Там, где ты их забыл, - ничуть не стесняясь, ответил Честер. – Меньше надо влюбляться в прекрасных дам!

Йохан мотнул головой, но уточнять не стал. Где он мог забыть документы, которых у него не было? У какой еще женщины?

Уивер довел его до подземелья, властно подгоняя солдат, чтобы не мешкали. Внутри их ждал Вяземский, прислушиваясь к суматохе снаружи. Он отскочил, как только заскрежетал замок и потерял дар речи, когда увидел, с какой помпой и как осторожно заводят внутрь его товарища по несчастью. На лбу у князя выступила испарина, и кончик тонкого носа дернулся, как у собаки, взявшей след; Андрей Павлович принялся помогать Уиверу и даже услужливо уступил свое спальное место: нагретое, мягкое и сухое. Честер велел солдатам принести фонарь, и, пока Вяземский держал его, послушно подсвечивая нужные места, англичанин осматривал раны Йохана. Он неодобрительно качал головой, и обычная веселость исчезла из его голоса, сменившись озабоченностью.

Честер задержался надолго, не обращая внимания на солдат, которые изредка робко напоминали, что господину доктору пора бы пойти прочь отсюда. Он сам заботливо покормил протестующего Йохана, оставив оскорбленному Андрею Павловичу третью часть принесенной еды, напоил заключенных вином, не преминув выпить несколько больших глотков сам, и только после этого заявил пришедшему Мароци, что он, Честер, исполняет свой долг, в то время, как лейтенант играет с огнем и вместо повышения может получить разжалование. Против обыкновения Мароци ему не возразил, но так хищно взглянул на заключенных, что Уивер быстро добавил, что их судьба сейчас полностью зависит от графа, и коль что случится, то подозрение падет на лейтенанта. Тот медленно кивнул, но сдаваться, если судить по необычно задумчивому виду, не собирался.

- Не говори Герхарду ничего о письмах, пока я не вышел отсюда, - шепнул Честеру на ухо Лисица, и Уивер крепко пожал ему ладонь: «не скажу».

Когда он ушел в сопровождении лейтенанта, Андрей Павлович подполз к Йохану ближе и лег рядом, повернувшись на бок, не подавая виду, что солома колется.

- Неужели тебя выпускают? – с тоской спросил он. – Ты не подумай, я этому очень рад. Невинным не место в тюрьме.

- Помню, как ты желал мне в ней помереть, - ответил Лисица. Иной Вяземский предстал его взору: тот разгоряченный и веселый от битвы князь, что пытался заколоть безоружного.

- Я ошибался, - со вздохом признался тот. – Мне рассказывали о тебе много плохого. Что ты самозванец, человек, который приехал шантажировать сюда людей благородным. Что ты подделываешь документы, и, поверь, твое явление в кофейне, пока я наслаждался чтением стихов, было последней каплей, чтоб я поверил!

Вяземский говорил гладко, но Йохан лишь хмыкнул в ответ на его тираду.

- Не веришь? – тихонько спросил тот, так безнадежно, так искренне, что иная девица бы расплакалась на этих словах. – Послушай же: меня посадил сюда мой собственный слуга, который был в сговоре с теми негодяями.

- Ты попал в тюрьму вместе со мной.

- Это да, - кивнул Андрей Павлович. – Но я бы вышел из нее в тот же день, как очнулся; я – русский князь! Мой собственный слуга подделал письма, в которых ко мне обращались, как к преступнику; он украл все мои деньги; он уехал, как трусливый зайчонок, и мне некого даже выпороть, когда я выйду из тюрьмы!

- А документы? – с подвохом спросил Йохан, но Вяземский был готов ответить.

- Увы, он забрал и их, - Андрей Павлович поникнул, но тут же встрепенулся и положил холодную ладонь Йохану на щеку.

- Зачем ты мне все это рассказываешь?

- Я умею быть благодарным. Помоги мне выбраться отсюда, - Вяземский пытливо заглянул Йохану в лицо, будто хотел найти ответ. – А я помогу тебе на свободе. Любые планы. Любые документы. Любое общество. Деньги и женщины.

- Ты щедр на посулы…

- Я виноват перед тобой, - горячечно зашептал Андрей Павлович, но руку все-таки убрал, - но теперь я вижу силу настоящей дружбы: ты поступил, как один из древних героев, спас своего друга, а он вернулся за тобой… Я поистине восхищаюсь столь редкой в наши дни привязанностью… Я простил тебя за то, что ты хотел убить меня…

Он говорил еще много и пылко, но Йохан уже не слушал его. Вяземский был искренен по меньшей мере в одном, он желал выйти из застенок. Остальные слова казались ненужной шелухой.

- Ты даже не спрашиваешь, отчего я хотел тебя убить, - невежливо прервал он восторги князя.

- Ты был пьян, - без запинки ответил тот. – И разве сейчас, после моих жертв, поднимется ли у тебя рука забрать мою жизнь? А останься я здесь – я скоро подхвачу чахотку… Мои добрые предки страдали этой жуткой хворью.

Йохан вздохнул. Истинная губительница Анны-Марии осталась на свободе, живой и здоровой. Она ходила по земле и чувствовала себя ее хозяйкой, но Лисице уже не хотелось мстить – жизнь то сделает много страшней и болезненней.

- Я подумаю, у кого можно замолвить за тебя словечко, - уклончиво пообещал он.

Андрей Павлович покраснел.

- Но вначале мне самому нужно выйти отсюда, - добавил Йохан.

- Да-да, - закивал Вяземский. Он был доволен подобным исходом и весь оставшийся день преданно ухаживал за Йоханом, словно верная камеристка пыталась заслужить расположение своей госпожи. Лисица думал о том вечере, когда князь принял у себя шантажиста, и о его странных отношениях со слугой, и всякий раз Андрей Павлович точно улавливал его мысли и тогда становился особенно покорен и услужлив. Он был темной лошадкой, и как знать – рассказывал ли он о себе правду?