Граница

Глава 38

Он проснулся резко, будто от толчка. Уивер уже ворочался, готовый проснуться в любой миг. Звезды на небе поменяли свое расположение, но поднялся ветер, что принес облака, и они драной тряпкой закрывали темное небо с яркой белой полосой Млечного пути. Вечерних звуков не было слышно, словно город погрузился в сон, и только где-то в горах завыли волки.

- Пора, - Лисица потряс друга за плечо, и Честер распахнул глаза, будто и вовсе не спал.

Собраться оказалось делом одной минуты, и Уивер, накинув нагретый телом мундир на плечи, отпер дверь. Они постояли в темноте, прислушиваясь к ночным звукам, но людей рядом не было. Йохан оставил ключ в замке, чтобы доброй хозяйке не пришлось его искать, и они скрылись в саду – дом Роксаны, где их ждал Герхад Грау, был совсем рядом.

В окне Роксаны горела свеча, и Лисица увидел женскую тень. Баронесса вглядывалась в темноту, словно ждала их возвращения, и его сердце подскочило прямо к горлу. Он поднял ладонь, чтобы привлечь ее внимание, но Роксана подняла скрещенные руки над головой, и Йохан на миг остановился в недоумении.

- С какого хода войдем? – спросил вполголоса Уивер.

Луна опять выглянула из облаков, заставив все предметы отбросить глубокую черную тень. Тревога охватила Йохана, необъяснимое предчувствие опасности – Герхарду Грау нельзя доверять! – но ответить он не успел.

- Ни с какого, - послышался знакомый до боли голос Мароци. – Руки вверх, и не вздумайте бежать.

Послышался шорох кустов и лязг стали – гренцеры целились в них из ружей, и Йохан крепко выругался. Жук на булавке, лис в силках, так он чувствовал себя, попавший в ловушку.

- Вяжите их, - велел лейтенант.

- Сначала их надо обыскать, - почтительно возразил из темноты Цепной Пес. – Они не первый день болтаются у нашего дома.

- Ты лжешь, старик! – выпалил Уивер. – Ты сам дал нам укрытие!

- До чего преступники искусны во лжи, - Мароци вышел из тени, обнажив саблю, - Они пытаются уверить, что честные люди замараны грязью, как они сами…

- Обвинение с Уивера должно быть снято, - вмешался Лисица. Он не противился, пока его связывали. – Пройссен жив, как вы должно быть уже знаете, а, значит, англичанин ни в чем не виновен и не преступник.

Сабля качнулась к его лицу и замерла, точно Мароци раздумывал: не ударить ли его плашмя по губам, но все же лейтенант убрал ее в ножны, видно, не желая уподобляться негодяям и убийцам.

- Придержи язык, - посоветовал Мароци. – Вы убежали из тюрьмы, подожгли чужой дом и мошенничали. Пусть англичанин радуется, что его миновала виселица за убийство, но он может получить ее за поджог.

- А кто вернет мне мою спину, истерзанную при дознании? – Уивер глядел на него исподлобья.

- Можете написать прошение императору, - Мароци, кажется, ухмыльнулся. – Ведите их в тюрьму, и на этот раз закуйте в кандалы!

Йохан еще раз взглянул на окно, но свеча погасла, и только темнота заливала стену. Радость встречи сменилась горечью, точно песок во рту.

- И все-таки лейтенант, у меня есть подозрения, что они уже успели поживиться в моем доме, - покорно настаивал слуга баронессы. – Я бы очень вас умолял обыскать их.

Мароци фыркнул.

- Больно ты гладко говоришь для слуги, - с осуждением заметил он. – Знай свое место!

- У нас ничего нет, кроме одежды, - сказал Йохан, пристально глядя на Цепного Пса. – Ни единой бумажки и монеты.

Герхард напряженно вскинул голову, точно не поверил своим ушам, а затем сплюнул Лисице под ноги.

- Паршивые из вас разбойники, - заметил Мароци.

- Я привык сдерживать свои обещания, - туманно ответил Йохан, - но предпочитаю жить. И с чистой душой.

Цепной Пес ничего не сказал, но Лисица чуял, что он намотал на ус сказанное.

- Хватит болтать, - прикрикнул на них лейтенант. – Шагом марш в Замок! Приходи утром, старик, - небрежно заметил он в сторону Герхарда, и тот поклонился, - когда опись их вещей будет готова.

Они шли молча по ночным улицам, среди погруженных в сон домов. Изредка с той стороны к окнам припадали бледные лица, разбуженные стуком подкованных каблуков по редкой мостовой. Солдаты тайком от лейтенанта позевывали и было видно, что им плевать на связанных пленников. Йохан взглянул на Уивера с отчаянным призывом бежать, но тот уставился в землю, не поднимая глаз, и Лисица понял, что англичанин устал от вечных побегов.

Их привели в застенок, и сонный кузнец, ругая на чем свет стоит злую судьбу, разбойников, которые не могут разбойничать при свете дня, и заодно все гарнизонное начальство, заковал Йохана в кандалы. Тяжелое железо сковывало руки и ноги, и Лисица сел на солому, напугав бурую крысу, что шарахнулась прочь. Когда Уивер вновь стал ему братом по несчастью в цепях, и кузнец с солдатами ушли, не забыв запереть дверь, англичанин присел к нему рядом, и, спиной к спине с другом, Лисица почувствовал себя уверенней.

- Ты прости, - неохотно сказал Йохан. Трудно было найти нужные слова.

- Бывает, - отозвался Честер. Он, кажется, вздохнул. – Во всяком случае, я был рад вырваться из тюрьмы и немного поразвлечься. И у меня появилась надежда, что я буду болтаться в петле не за убийство Пройссена.

- Я буду молиться, чтобы тебя вообще не повесили. Не такой уж грех – вырваться из тюрьмы без крови и ничего не сделать. Думаю, капитан тебя помилует, тем более, что ты чужеземец. И если так, то молчи обо всем.

- Что я, дурак? – голос у Честера потеплел, точно слова Лисицы были бальзамом на его душу. – Дьявол, если все будет так, как ты говоришь, я выйду на свободу честным человеком и заплачу любой штраф за побег… Когда-нибудь! Первым делом я схожу в кофейню и возьму там пирог с перепелами и целого поросенка. А когда набью брюхо, то высплюсь на чистой постели. Знать бы еще, куда пропали мои вещи и записки о птицах; я слышал, что их собирались слать то ли в Буду, то ли в Вену.

- Они у Диджле, у моего слуги, - сказал Йохан. От наивных мечтаний Уивера на душе было муторно – ему самому не хотелось на каторгу, что явно маячила перед ним. – Если ты выйдешь, найди его.

- Надеюсь, он меня не зарежет! – Честер заразительно рассмеялся, но тут же посерьезнел. – Но как же ты, Фризендорф?

- Сомневаюсь, что меня отпустят на свободу. По правде, у меня нет никаких документов, и одного этого достаточно, чтобы я сгнил здесь до скончания веков.

- Документы, - проворчал Уивер. Он окончательно помрачнел. – Я не могу оставить тебя здесь и жить припеваючи.

- Поживем-увидим, - Лисице не хотелось говорить о будущем, больно оно было темно. – Сначала тебе надо выбраться отсюда.

Где-то мерно капала вода – в тишине этот звук казался особенно громким. Сколько раз упадут капли, прежде чем Йохан окажется на свободе? Тысячу? Тысячу тысяч? Сон пришел незаметно: пустой, черный, без сновидений, но с ломотой в костях.

Утро следующего дня началось с избиения – солдат, которому досталось в стычке при побеге, желал сатисфакции, как всякий влах, и он с удовольствием отделал Лисицу за свое бесславное поражение, велев встать и не двигаться, пока он попробует на заключенном приемы кулачного боя. Уивер пытался позвать на помощь, но ему быстро заткнули рот, и англичанин только возмущенно мычал. Неизвестно, чем бы закончилась эта экзекуция, если бы в застенках не послышалась французская речь и вниз не спустился сам граф Бабенберг, которому доложили о поимке беглого англичанина. Солдат быстро ретировался, недовольный тем, что его святой мести не суждено осуществиться, а Йохан упал на солому, пытаясь отдышаться от резной боли. Незаплывшим глазом он видел, как отворилась дверь, и в подвальную камеру вошел граф в сопровождении судьи, казначея, двух капитанов и господина фон Бокка. За ними толпились слуги, необычно нарядные и серьезные. Лисица зажмурился, пытаясь понять: сон это или явь, но важные господа прошли мимо него, похоже, даже не узнав, и граф указал тростью на Уивера, который исподлобья глядел на него.

- Я знал, - торжественно сказал Бабенберг, подтвердив свои слова искусным риторическим жестом «обращение к небу», - что справедливость всегда трубит победу, господа, и злое дело не останется безнаказанным. Господин Честер Уивер, я пришел к вам сказать, что с этого дня вы свободны, и имперская власть, кою я возглавляю в этом городе сегодня, отказывается от преследования и милостиво прощает все ваши проступки против местных законов. Вы достаточно настрадались за время заключения, хотя, конечно, к вам не применялась constitutio criminalis в полную силу – и я прошу это запомнить, как знак нашей милости – и испытанные ранее муки становятся вашим redemptio, искуплением.

Он замолчал и отступил на шаг, пока остальные господа благоговейно помалкивали. Капитан фон Рейне строго посмотрел на Йохана, но Лисица не мог понять, что значит его взгляд. Все ждали ответа Уивера. Тот вытянул кляп, изрядно смутив собравшихся господ, и первым делом смачно выругался, смешав все известные немецкие слова в кучу.

- Я очень благодарен за вашу щедрость, - добавил Уивер, когда ему чуть-чуть полегчало от ругательств, - и очень сильно польщен вашим пресвятым явлением ко мне, жалкому грешнику, но, сдается, если бы вы лучше проводили расследование, мне не пришлось бы бежать из вашей замечательной тюрьмы, и я бы наслаждался неожиданным отдыхом в этих прелестных стенах, с умилением любуясь пляскам мышей и крыс.

- Виновные, несомненно, будут наказаны, - важно кивнул Бабенберг, который, кажется, принял все его слова за чистую монету. – Кузнец! Освободи этого человека; он должен выйти отсюда с честью и достоинством!

- Это будет трудно в таком наряде, - пробормотал Уивер, и граф уставился на фон Рейне.

- Вы слышали? Дайте ему приличную одежду!

Господа возились вокруг англичанина, как множество нянек вокруг наследного принца, пока он, наконец, не переоделся в принесенное из казарм чистое платье. С шутками и весельем в честь Уивера прокричали троекратное ура, и, будто подхваченный морскими волнами, он вышел из подвала, не обернувшись к другу на прощание, словно мысли о свободе полностью заняли его голову. Йохан поднялся, когда дверь за нарядной процессией затворилась, и цепи зашуршали, зазвенели по каменному полу. Сильно болела голова, и он не думал ни о чем – лишь только отчаяние переполняло душу.

После того, как Йохану принесли скудный обед из недоваренной каши и куска свиной кожи, опять заскрежетал ключ в замке, и Лисица подобрался, вновь ожидая недоброго. Он сощурил здоровой глаз – второй еле открывался – и вытер грязную от еды ладонь о юбку Камилы, посеревшую от недавних приключений. Запахло знакомыми духами, перебивавшими сырые запахи замкового подземелья, и в камеру вошла Роксана Катоне. Она забыла накрасить губы и теперь бледным, напудренным лицом походила на привидение. Лисица отвернулся, стараясь скрыть следы побоев – ему не хотелось, чтобы она увидела в нем лишь драного лиса на цепи.

- У вас есть десять минут, - почтительно заметил стражник из-за ее спины. Он жадно смотрел на лодыжки баронессы, и Йохану захотелось дать ему в лицо.

- Герхард, дай этому человеку талер и оставьте нас, - тихо сказала Роксана. Цепной Пес, показавшийся в дверях, обжег Лисицу недружелюбным взглядом, но возражать не стал. Йохан чуть не рассмеялся: конечно, Цепной Пес заставил ее прийти сюда! Клятые письма и удобная легенда о любовниках.

Он дожевал остатки каши, которые были во рту и отставил миску. Роксана молча глядела на него; руки ее теребили край пышной меховой муфты.

- Здесь холодно, - наконец невпопад сказала она. – Я пришлю тебе теплой одежды.

- Не стоит, - ответил Йохан. Он встал, стараясь держаться в тени. – Со мной все в порядке. Ты и так рискнула, придя сюда.

Она самолюбиво дернула плечом и подошла к нему ближе.

- Наши цели с Герхардом в кои-то веки совпали, - грустно сказала Роксана. – Ему нужны письма, и он договорился, чтобы меня пустили к тебе.

- Тебе тоже они нужны? – Лисица подумал, что ей он бы мог их отдать, чтобы не привязывать баронессу к этому проклятому городу.

Она покачала головой.

- В огне я их видела, - шепотом сказала Роксана. – Мне все равно, достал ты их или нет.

- Я достал их. И спрятал в надежном месте.

- Только не говори мне в каком, - она поспешно прикрыла ему рот нежной ладонью, - я не смогу не рассказать о них Герхарду…

- Ты сможешь уехать отсюда, если он получит их, - Йохан почувствовал теплое прикосновение к синяку, но боли не было.

- Бедный мой лис… - в ее голосе послышались ласковые нотки. – А если я не хочу уезжать, пока не увижу тебя на свободе?

- Тогда тебе, быть может, придется провести здесь остаток жизни.

- Это не так уж важно, - ее лицо оказалось совсем близко, и Роксана подарила ему долгий поцелуй. Было больно напрягать мышцы, и все же он был приятен. Правду ли она говорила, Йохан не знал, но хотелось верить, что сейчас она была искренна. – Я не оставлю тебя здесь.

- Ты не знаешь, кому собралась помогать.

- Я все о тебе знаю…

Лишь под самый конец свидания она сообщила, что Иероним Шварц сбежал из города, а в одном из его слуг узнали разбойника, кто полтора года назад сжег карету вместе с путниками, и только чудом одной девице удалось спастись и выжить. Явление Пройссена из мертвых наделало шума, и теперь негодяй рассказывает направо и налево о том, как страдал в заточении и как у него истекало кровью сердце, когда он думал о невинном, осужденном за его убийство. Правда, добавила Роксана, он изрядно поувял, когда узнал, что ему придется свидетельствовать на Библии о произошедшем, и еще больше, когда понял, что его матримониальные планы не сбудутся, и денег у него нет…

- Не хочу тебя отпускать, - перебил ее Йохан. Они держались за руки, но холодная цепь напоминала о том, что время истекает.

- А я не хочу уходить, - просто ответила Роксана, и они замолчали. Слова, кажется, были не нужны.

- Даже отсюда? – после долгой паузы спросил Йохан, заглядывая в ее темные глаза.

- Даже отсюда.

Послышался предупреждающий и вежливый кашель Герхарда. Цепной Пес появился незаметно, и Йохан увидел, как мгновенно погасло лицо Роксаны. Она пожала ему ладонь еле заметным, ободряющим движением, и тонкие пальцы выскользнули из его руки. Ее взгляд стал холодным и расчетливым, и такой она повернулась к своему слуге.

- Я пришлю тебе еды и теплых вещей, - Роксана поежилась под накидкой. – Здесь так сыро…

Она с укором взглянула на стражника, словно именно он был виноват в сырости, и поманила его к себе. На свет из складок ее юбок показался расшитый бисером кошелек с позолоченной застежкой, и Роксана вытряхнула оттуда два гульдена. Цепной Пес нахмурился.

- Возьми, добрый человек, - попросила она, протянув монеты рябому стражнику. Тот уставился на них так, будто неожиданно нашел клад. – Позаботься о бароне Фризендорфе. Я дам тебе еще, если понадобится.

Рябой выхватил монеты и спрятал их в сухарную сумку на ремне. Он клялся в вечной верности и так низко кланялся, что, казалось, разобьет себе лоб о каменный пол. Цепной Пес негодующе крякнул, но Роксана не обратила на него никакого внимания, благосклонно кивнула стражнику и, подарив Йохану воздушный поцелуй на прощание, вышла прочь из камеры. Лисица глядел ей вслед, мучаясь желанием остановить ее, еще немного побыть наедине, но не сделал и шага за ней.

- Два гульдена! – рябой почесал себе щеку пожелтевшими от табака пальцами и сплюнул на пол. – Да, дьявол побери, кто бы ты ни был, парень, ты хорошо устроился! Я б не отказался от любви какой-нибудь графиньки. Пусть она будет даже уродлива, как лесной карлик, но ее богатство искупит все с лихвой.

Он добавил несколько сальностей о Роксане и ее постели, неосторожно подойдя к Йохану слишком близко, и Лисица с удовольствием врезал ему в глаз, собрав все силы. Рябой с проклятьем завертелся на месте и схватился за нож-секач, который не по уставу висел у него на поясе.

- Еще одно слово про баронессу Катоне, - с напором сказал Йохан, пока тот не пустил нож в ход, - и я засвидетельствую, что ты распевал мятежные и похабные песни против императрицы и императора. Ты получил от нее два гульдена, на которые можно жить припеваючи месяца три. Хороша же твоя благодарность!

Рябой крепче сжал рукоять ножа, но не сдвинулся с места. Глаз стремительно наливался темно-синим и лиловым, превращаясь в узкую щелочку.

- Ладно, - после долгой паузы сказал стражник. – Правда твоя. Но не думай, что я забуду твой поступок.

Он запер за собой дверь, и Лисица остался один-одинешенек в темной камере, где из узкого отверстия под потолком поддувал холодный ветер. Рябой сдержал слово, данное Роксане, достал хорошее поношенное платье, видимо, из запасов полка, и разношенные сапоги; он помог Йохану переодеться, заплатив кузнецу за работу, и дрожь от холода, после того, как Лисица согрелся под теплой суконной накидкой и нагрел своим телом одежду, наконец-то прошла.

Пообедать Йохану не принесли. Вместо того последовал допрос, пока что формальный, где его встретили на удивление вполне вежливо – вероятно, припоминая досадный промах с англичанином. Лейтенант Мароци, этот злой гений, преследовавший Йохана, как Эриния, явственно намекал на их первую встречу и, шагая по пыточной от стены к стене, пытался выпытать у Лисицы признание, что тот и есть безродный Иоганн Фукс - мошенник, бродяга и грабитель. Йохан твердо стоял на своем, отрицая любые предположения и доводя этим Мароци до ярости: тюремный писарь то и дело вжимал голову в плечи, стоило только лейтенанту повысить голос.

Пыточные инструменты для дознания, висевшие на стенах в безобидном, разобранном виде, отнюдь не успокаивали. Лисица видел, какими становились люди после пыток – как неестественно кривились их руки и ноги, как слезали ногти с больших пальцев, ожоги на теле от «поцелуев императрицы» - просмоленных факелов, которыми прижигали бока, и каждый говорил, что вытерпеть боль на дознании невозможно, если только ты не желаешь выйти на плаху калекой. Здесь, перед инструментами палача, заляпанными кровью и прочими неаппетитными человеческими выделениями, Йохан мог признаться себе, что ему не по себе, но то ли из упрямства, то ли в отчаянной надежде на лучшее, он цеплялся за свою легенду и вел себя тем высокомерней, чем больше в нем поднимался страх перед грядущей болью.

Время в тюрьме тянулось медленно, и большую его часть Лисица проводил один. Теперь он понимал Уивера, который давал имена жукам и паукам и болтал с ними от безделья, – непрошеные мысли и дурные предчувствия валили валом, если нечем было занять руки. Быть может, и воспоминания о школе стоиков с их принятием судьбы не спасли бы его от тягостных раздумий о будущем, если бы не визиты старых знакомых, которые не побоялись попасть в опалу перед обществом.

Одним из гостей, которых Йохан ждал, был Цепной Пес, и он явился быстро, на следующий день после визита Роксаны. Дождавшись, пока стражник оставит их и выйдет в коридор, чтобы приглядывать за заключенным, но не слышать его речей, Герхард подошел к Йохану ближе и крепко взял его за плечо.

- Где письма? – от его дыхания крепко пахло мятой и совсем чуть-чуть остатками завтрака.

- Какие письма? – Йохан весело посмотрел на него.

- Не прикидывайся болваном, - Герхард отпустил его плечо и брезгливо вытер ладонь платком. – Они нужны мне.

Лисица пожал плечами.

- А мне нужно на свободу, - невозмутимо ответил он.

- В моих силах отправить тебя на виселицу, бродяга.

- Тогда ты точно не получишь никаких писем.

- С чего бы? Твой дружок болтлив и, уверен, что расскажет мне все. Он-то на воле, пока ты гниешь тут, и уже позабыл о тебе, проводя время с любовницами.

Это был нечестный удар, и Йохан отвел глаза: он недоумевал, почему Уивер, который отказался спасаться в одиночестве, сейчас не показывался. Верить в то, что друг планирует его побег, было неумно, но Лисица не мог на него не надеяться.

- Он ничего не знает о письмах, - ответил он наконец. – Я спрятал их один. Только память отшибло – не помню куда.

Цепной Пес пытливо заглянул ему в глаза.

- Да что ты? – глумливо спросил он. – У тебя будет время подумать до суда – потом никто не спасет тебя, бродягу без документов и разбойника. Твой наниматель уже бегал к капитану. Он готов утопить тебя, как беглого слугу, который присвоил себе чужое имя. Я приду к тебе после пыток, и будь уверен, они покажутся тебе райским блаженством. Мне нужны эти письма, - повторил он задумчиво, - а ты всякий раз становишься на моем пути, мальчишка.

Он встал, заложив большие пальцы за ремень.

- А ведь я пытался избавиться от тебя мирно… - добавил Герхард с непонятным сожалением. – Если бы не ты, я бы давно закончил свои дела здесь.

- Значит, так плохо ты их ведешь.

Ладонь Герхарда сжалась в кулак, но он сдержался.

- Уверен, что твой калека-приятель с удовольствием захватит тебя на виселицу, - отчеканил он. – Но если ты вспомнишь о письмах, то, может быть, тебя встретит только каторга.

- Ты сама доброта, - вяло ответил Йохан. – Я помню, кто привел стражников, когда мы дрались с Вяземским. И я не забуду ловушки, которую ты подстроил ночью. И сейчас я должен тебе поверить? Да ты первым позаботишься о том, чтобы меня повесили!

- Поздравляю, - саркастически заметил Цепной Пес. – Глупый лис начал проявлять зачатки разума.

Йохан опять поймал на себе его оценивающий взгляд сверху вниз, но Герхард больше не сказал ничего. Пряжка его ремня тускло сверкнула в полумраке, когда он развернулся, чтобы уйти. Слабость духа шептала Лисице довериться ему – как ни крути, выходило погано, а Цепной Пес сбросил с себя маску и больше не пытался вилять и притворяться лучше, чем был. Как знать, вдруг он в кои-то веки сдержит свое слово?

Но Йохан не остановил его и лишь крепко сжал кулаки, когда стражник запер дверь. Над узким оконным проемом засуетились воробьи, копошившиеся в остатках соломы, и их веселый гомон только усугублял тоску по свободе.

В тот же день свидания с хозяином вытребовал и Диджле. Когда он вошел в камеру, тревожно оглядываясь по сторонам, Лисица заметил, насколько осман исхудал за те дни, что они не виделись.

- Да хранит тебя Аллах, брат, - Диджле опустился на колени и уткнулся лбом в пол, чтобы после преданно взглянуть на хозяина, и Йохан увидел, что камзол на нем уже тщательно залатан и сильно потерт. Осман вновь говорил медленно, как в начале их тесного знакомства, когда он мучительно вспоминал каждое немецкое слово. Желвак слева у него распух, и челюстью Диджле двигал с трудом.

- Встань, - велел ему Йохан. Он был рад видеть маленького османа; тот был жив, не сгинул и, судя по всему, не слишком страдал.

- Верно ли говорят, что ты был разбойником? – Диджле сел на камни, скрестив ноги. В руках у него были вырезанные из дерева четки.

Йохан промолчал. Раньше он бы жарко заверил, что нет, с полной искренностью и уверенностью в собственной правоте. Злоключения в Европе были лишь последствиями побега, а причины того, что он опустился на дно и вел себя порой вовсе не так, как следует дворянину, коренились в том, что мир отнюдь не жаждал встретить беглеца цветами и угощениями.

- Как посмотреть, - неохотно ответил он. – Я не знаю.

- Что? – Диджле не понял его первых слов и растерянно взглянул на названного брата. – Как можно не знать?

- Не бери в голову. – Лисице стало досадно, что даже осман был готов отвернуться от него. Диджле вздохнул и стал похож на старика, которого по ошибке омолодили.

- Я принес тебе еды, - сказал он и достал из-за пазухи сверток в промасленной бумаге. – И буду приносить каждый день. В день, когда ты попал сюда, я не успел прийти. А потом ты исчез. Молюсь за людей, кто спрятал тебя.

- Велика ли честь спрятать разбойника? – невесело пошутил Йохан.

Диджле опять вопросительно взглянул на него.

- Ты не злой человек, брат, - сказал он неуверенно. – Ты пошел на правое дело: отомстить за невесту. Ее похоронили хорошо. Я дал ее отцу денег, и он много плакал. Я помню, она помогла нам. Мне жаль.

Лисица поменял позу, и цепи зазвенели. Господи, как Анна-Мария верила ему в тот день!

- Мне тоже, - ответил он.

- Ты не уехал от ее могилы. Это хорошо. Тебе нужно прощение ее отца.

- Благодарю, что принес еду, - с легким нетерпением заметил Йохан, чтобы прервать этот тяжелый разговор: стыд и огонь, вот что рождали слова османа. – Как ты живешь?

Диджле склонил голову и прикоснулся пальцами, сложенными в щепоть, ко лбу.

- Благодарение Аллаху, я здоров. Хозяин мейханы, где мы жили, принял меня назад. Он разрешил держать твои вещи. Я служу ему. Варю кофе гостям.

Осман покраснел и добавил, уже для собственного успокоения:

- Всякая служба почетна.

Они глядели друг на друга, и во взгляде Диджле застыл невысказанный вопрос, точно он ждал, что Йохан будет осуждать его. Лисица ничего не говорил, чтобы ненароком не обидеть османа; искреннее сердце Диджле и его отношение стоило ценить, особенно в заключении.

- Я жду твоего возвращения, брат. Верь, я сохранил все твои вещи и деньги.

- Ты хороший слуга и верный друг, - сказал Йохан. – Мне повезло тебя встретить. Но я могу не вернуться отсюда.

Диджле сморщил лоб.

- Если судьи несправедливы, я помогу тебе бежать, - совсем тихо сказал он, и Лисица усмехнулся.

- Я устал бегать, - серьезно ответил он.

Осман вздохнул.

- Твои знатные друзья могут помочь тебе. Служанка ведьмы приходила ко мне вчера.

- Что она хотела? – быстро спросил Йохан. Цепной Пес мог подослать Камилу к осману, чтобы разузнать о письмах.

- Она дала денег для тебя. Ведьм… - Диджле запнулся, искоса взглянув на Йохана. - Госпожа волнуется о тебе. Я принял их. Дева была настойчива.

Лисица зажмурился и потряс головой, чтобы прогнать наваждение, которое всякий раз охватывало его, когда он думал о Роксане.

- На этой неделе тебе могут кое-что принести от меня, - сказал он, не открывая глаз. – Сохрани это. Если мне вынесут смертный приговор, то отдай это Роксане. Если к тебе явится ее слуга, остерегайся его. Он недобрый человек, и от него стоит ждать опасности.

- Я исполню, - торжественно заверил Диджле.

Стражник окликнул их, и Йохан с неохотой посмотрел на него. Короткое время, отпущенное им, истекло, и осман, низко кланяясь, отдал Лисице сверток, из которого пахло печеным, поджаристым тестом. Поверх свертка он положил четки – не магометанские, но католические - и, в ответ на немой вопрос названного брата, пояснил, что видел, как хозяин мейханы молится своему богу, и решил, что молитвы необходимы и брату. Лисица не стал пояснять, что есть разница между католичеством и лютеранством, и что сам он не ходил на исповедь давным-давно, и больше верил не Богу, а в счастливую звезду. Вместо этого он обнял османа, как брата, истинно благодарный за его поступки, и смущенный осман опять упал на колени. Йохан поторопил его уходить, чтобы стражник не вытащил его за шкирку прочь, и Диджле неохотно покинул камеру.

Иногда Лисице казалось, что осман старше него на много лет – с таким достоинством и терпением он принимал трудности бытия. Не в себе от ярости он видел его только два раза – и оба раза приходились на стычки с разбойниками. Чужой по мышлению и воспитанию, Диджле стал ближе многих христиан, и как его простота не имела ничего общего с легендами о коварном Востоке и его хитроумных жителях! Наверняка и в своей стране такая верность и честность не находила себе места, как не находит непьющий и верный муж на развратной пирушке.