Граница

Глава 44

Этот господский дом не нравился Диджле больше, чем все прочие европейские дома, столь не похожие на те, что строили в его родных краях. Всякий раз, как осман проходил мимо каменных стен, пожелтевших и потрескавшихся от времени, он обращался к Аллаху с пожеланием вложить в душу женщине, что потревожила покой его названного брата, немного благости и скромности. Слепым Диджле не был, и видел, как меняется взгляд хозяина, когда заходила беседа о распутнице; это больно ранило его, и он знал, он был уверен, что счастья эта любовь не принесет, не говоря уже о женитьбе!

Осман остановился перед дверью и снял шляпу. От парика из конского волоса потело за ушами, хотя, быть может, это волнение заставляло его обливаться потом. Платка у Диджле не было – он второпях оставил лоскут ткани дома, и теперь чувствовал себя грязным, как все европейцы. Он поднял руку и постучал в дверь.

Ждать пришлось недолго – на пороге появилась опрятная служанка, прижимавшая к себе метлу. Она вопросительно приподняла бровь, глядя на османа, и тот вежливо поклонился в пояс, а затем сказал:

- Я хочу говорить с твоей хозяйкой, девица. Важное дело.

- Она никого не принимает, - помедлив, ответила служанка. – Или у тебя есть вести от твоего хозяина?

Диджле насупился. В этом доме все женщины интересовались любовью! Он нехотя кивнул, рассудив, что это правда.

- Скажи их мне, и я передам.

Осман мотнул головой.

- Нет, - твердо ответил он. – Она должна услышать мои слова. Я буду правильно говорить. Ты – неправильно.

- Тогда тебе нужно будет вначале повидать Герхарда, - деловито предупредила она, и Диджле кивнул, соглашаясь с ее словами: говорить с мужчиной в доме разумно и почетней. – Он может спустить тебя с порога. У него зуб на твоего господина.

- Зуб? – Диджле представился волчий клык, и осман недоуменно заморгал.

- Неприязнь, - пояснила служанка. Она не обратила внимания на его удивление, и Диджле взглянул на нее с одобрением: редко, когда люди не пытались потешаться над его незнанием и оговорками.

- Я не воин, но чужого гнева не боюсь, - сказал он. – Проводи меня к нему.

Служанка посторонилась, пропуская его в дом, а затем заперла дверь. Она была совсем худенькой, чем-то похожей на сиротку, что служила у фон Бокков, и Диджле поймал себя на том, что думает о ведьминой помощнице почти с симпатией и умилением. Он немедленно разозлился на себя и поклялся молчать; впрочем, девица с ним тоже больше не заговаривала.

Диджле снял плащ и после некоторых колебаний отдал служанке нож, сам себе показавшись раздетым. Они прошли парадную часть дома, где не было ни малейшего следа беспорядка, словно люди здесь порхали над мебелью и не прикасались к вещам; даже камин был вычищен почти до блеска, хотя не топился – должно быть, на такой дом уходило немало дров в этих холодных краях. От окна поддувало, и Диджле поежился – к зимней прохладе он так и не привык, - но служанка провела его дальше, к боковым комнатам. Здесь она остановилась перед одной из дверей и почтительно постучала, а затем отступила на шаг, став так близко к Диджле, что он мог почувствовать, как сладковато пахнет ее кожа. Осман подобрался, с нетерпением ожидая ответа, но на пороге неожиданно появился сам хозяин. Его бледное лицо, светлые, коротко стриженные волосы, серые глаза в полутемном коридоре казались будто бы выстиранными, выцветшими. Он глядел на Диджле без интереса, но осман понял, что слуга баронессы узнал его.

- Что тебе здесь нужно? – спросил Цепной Пес, Кёпек-ага; кажется, так называл его названный брат.

- Он говорит, что у него важные вести для баронессы, - пискнула служанка и почтительно присела; еще один странный европейский обычай, к которому Диджле никак не мог привыкнуть.

- Да, Кёпек-ага, - коротко ответил он и дотронулся до сердца, поклонившись достаточно, чтобы слуга счел себя польщенным. – Но должно мужу говорить с мужем, потому я здесь.

- Если драный Лис прислал тебя по поводу иному, чем мои письма, - лицо слуги оставалось таким же невозмутимым, - то можешь идти прочь: баронесса не желает его видеть.

- Я не знаю ничего о письмах. Я пришел остеречь твою женщину, Кёпек-ага, - терпеливо сказал Диджле. Его задело, что этот человек низкого происхождения смеет так пренебрежительно отзываться о названном брате. Он с удивлением обнаружил, что гнев его прошел, и в душе осталась только печаль к заблудшему брату, который сам не знал, что есть хорошо, а что - плохо.

- От чего?

- Она ведет себя вольно и соблазняет мужчин, - горячо заговорил осман, ступив на привычную тему. – Она сняла ему голову с плеч. Он думает не о той, о ком должен думать, а о твоей женщине. Почему ты позволяешь ей быть распутницей? Ты, умудренный сединой старец, должен следить за ее честью! Неужели она отводит тебе глаза, чтобы предаваться утехам?

- Жаль, что я не снял ему голову с плеч, - процедил сквозь зубы Кёпек-ага, и Диджле настороженно поднял голову: неужели он был мужеложцем? Что за дом, населенный шайтанами в человеческом обличье? – Ты пришел называть меня стариком, а мою госпожу – распутницей? Что если я возьму палку и пройдусь по твоей спине, чтобы переломать тебе хребет за такую дерзость? Заодно твой хозяин, может, поймет, что не стоит водить меня за нос.

Диджле нахмурился, но решил, что это очередная придумка европейцев, которой ему еще не доводилось видеть.

- Я не желал оскорблять тебя, Кёпек-ага, - миролюбиво заговорил он. – Я пришел безоружным. Я волнуюсь за твою женщину и моего господина.

- Между ними ничего нет и быть не может, - равнодушно отозвался Кёпек-ага.

- Он хочет взять ее в жены, - сказал Диджле, и служанка обернулась к нему, растеряв свою невозмутимость. Слуга баронессы неожиданно усмехнулся, дернув углом рта.

- Можешь передать ему, что Роксану Катоне не интересуют поддельные бароны. Скажи ему, что среди ее возлюбленных были князья и герцоги, не чета наглому самозванцу. Это все?

Диджле поклонился в пояс, невольно обрадованный словами старика.

- Я доверюсь твоим словам, мудрый Кёпек-ага. Да дарует тебе Аллах еще долгие годы!

- Проводи его, Камила, - велел хозяин. Он странно смотрел на Диджле, и осман неожиданно почувствовал себя ничтожным под его взглядом.

- Но я хотел сказать наставлений твоей женщине…

- Не думаю, что она в них нуждается. Чем быстрей твой хозяин и ты сам забудете о ней, тем лучше для всех! А теперь пошел прочь, пока я не выкинул тебя с твоим нахальством на улицу.

Служанка дотронулась до его рукава мягким, еле заметным жестом, и Диджле точно очнулся от наваждения. Он еще раз поклонился, пробормотав ломаные слова благодарности, и попятился назад, пока не наткнулся на стул. Диджле резко обернулся, чтобы удостовериться, что ничего не испачкал, и больно ударился локтем о вазу – она опрокинулась, покатилась и задела карманные часы, лежавшие рядом. Камила подхватила их и отдала Кёпек-аге, а затем подняла вазу, прижимая ее к животу, затянутому в корсет. Диджле не посмел поднять на нее взгляда и не стал противиться, когда служанка поставила вазу на место, отряхнула передник и сделала ему жест следовать за ней. Он чувствовал, как Кёпек-ага недобро смотрит ему вслед, но не оглядывался, чтобы не злить старика лишний раз. Диджле мучал стыд – и за собственную неуклюжесть, и за несдержанность, и за ссору с названным братом, который вел себя недостойно, но, возможно, лишь потому, что был европейцем.

- Ты поранился, - сказала Камила, когда почти проводила его до дверей. Ее метла сиротливо стояла у вешалки.

Диджле взглянул на локоть и пожал плечами. Синяки он за раны не считал.

- Если не торопишься назад, то можешь посидеть на кухне. Я дам тебе железную ложку.

- Зачем?

- Приложить к ушибу. Быстрей пройдет.

- Мужчине лучше знать, что делать, - наставительно сказал он девушке и взял нож. Забота была приятна, но ему не хотелось оставаться в доме ведьмы дольше нужного. – Ты – хорошая девушка. Найди себе другое место, в доме, где чтят приличия.

- А ты считаешь наш дом порочным? – донесся тихий голос с лестницы, и Диджле проглотил язык – сама ведьма спустилась к нему. Камила обернулась и почтительно присела перед госпожой. Совратившая названного брата сейчас была почти не накрашена, и на обычно гладком лице между бровями виднелась тонкая морщинка, будто женщина часто предавалась мучительным раздумьям. Одета она была в длинное платье, спадающее к ее ногам, точно расстегнутый халат богача, с глубоким вырезом, из которого виднелась грудь, и Диджле немедленно вспотел, потому что не мог оторвать от нее взгляда.

Ведьма быстро подошла к нему, подхватив юбки, и щелкнула краем веера по носу. Осман встряхнулся, как мокрый пес, и наконец-то взглянул ей в темные глаза.

- Я спросила: правда ли то, что ты сказал? – терпеливо повторила она.

- О чем? – глупо спросил Диджле, не в силах сообразить, что именно ее интересует.

- О женитьбе! – она почти зашипела на него и тревожно покосилась на Камилу. Верная служанка уже нарочито шумно подметала пол и чутко прислушивалась к звукам со стороны комнат Кёпек-аги.

- Я не привык лгать. Ты соблазнила моего брата. Он заявил, что женится на тебе. А я сказал, что тебя стоит убить, как распутницу.

Ведьма подцепила веером его подбородок и заставила поднять голову: ее нагота манила взгляд Диджле, будто разобранная постель – усталого путника.

- И ты бы смог убить меня? Поразить ножом в самое сердце? – она нарочито указала маленьким пальчиком на грудь, и Диджле стало совсем нехорошо. Он зажмурил глаза и отчаянно мотнул головой.

- Глупый мальчик, - грустно и искренне сказала ведьма. – Можешь не трястись – я прикрыла все, что тебя так смущает. Женщина создана для мужчины, и это надо принять.

- Для одного, - возразил Диджле, не открывая глаз. – Не для всех.

- Поди найди этого одного, - она говорила так печально, что Диджле невольно пожалел ее. – Выпей со мной кофе. Я непременно хочу знать, как там глупый Лис. Он вышел из тюрьмы и даже не подал мне весточки…

- Я не могу, - возразил осман. – Твой слуга велел мне убираться.

- Ах, на то он мой слуга, чтобы я ему приказывала, а не наоборот! – но голос ведьма понизила. Диджле открыл глаза – она не обманула и действительно прикрыла шею и грудь. Он сделал шаг, точно завороженный, когда ведьма поманила его. Камила тревожно взглянула на них, но ничего не сказала.