Граница

Глава 42

Йохана выпустили без лишней суеты на следующий день. Тюремщики были так добры, что дали ему вымыться и переодеться, прежде чем он покинет гостеприимные стены. Лисица даже подумал побриться налысо, чтобы вывести вшей, но ему щедро намазали голову дегтем, и несколько часов он благоухал чуть выносимей, чем человек, провалившийся в выгребную яму с головой. Противный, душащий запах так и не выветрился до конца, и один из солдат, посмеиваясь, заявил, что подобную пытку придется повторять каждый день в течение недели. Пытка-то пыткой, но скорее она станет такой для окружающих.

Во дворе замка его ждал верный осман. С собой Диджле принес чистый камзол, плащ и старые сапоги и с глубоким поклоном вручил их Лисице. Неприхотливый осман поморщился, когда почуял запах, исходивший от хозяина волнами, и еще больше – от холопского усердия солдат, желавших теперь угодить господину барону. Йохан принял шляпу из рук Диджле и помедлил, прежде чем надеть ее. Удивительное дело: как постоянны вещи, если сравнить их с человеческой судьбой!

- Я рад видеть тебя на свободе. Закон оказался законом, - почтительно заметил осман и приложил руку к сердцу.

- Скорее, его исполнители утомились хаосом, - возразил Йохан. – Но если бы не англичанин, я бы не вышел так быстро.

- О! – Диджле потупился и нахмурился. – Сей порочный человек вчера приходил ко мне. С вином и служанкой, которую он совратил с истинного пути.

- Да? – с любопытством спросил Йохан. – Как это ты успел понять? Неужели они при тебе…

- Нет! – уши у Диджле запылали. – Он пытался оставить мне денег. А служанка вопрошала о твоих вещах.

- О моих вещах?

- Какие у тебя есть.

Лисица почесал подбородок и застегнул плащ – с неба посыпался мелкий снег, и низкое небо совсем потемнело. Должно быть, Герхард на этот раз подослал Камилу… Хотя зачем, если он мог допросить Уивера?

- А потом английский пес выпил все вино, съел ужин и лег в мою постель, - с негодованием продолжил осман. – Я хотел выгнать. А он говорит, что ты обменялся с ним клятвой дружбы и негоже в такую ночь выгонять преследуемого путника.

- Преследуемого?

Диджле кивнул.

- За ним гналась порочная женщина. Он так сказал.

- А служанка?

- А служанка сказала мне о ведьминых слезах и дала денег. А потом ушла. Англичанин хотел остановить ее, но он брал ее за руку. Тогда я показал ему кинжал – при мне он никого обижать не будет.

- Насыщенная у тебя жизнь, - пробормотал Йохан, раздумывая, что означают «ведьмины слезы», и осман понурился. – Что ж, тогда пойдем к тебе.

- Я не смогу встретить тебя, как подобает, - неохотно пробормотал Диджле, не поднимая глаз от земли. Лисица подумал, что он опять упадет на колени, как раньше, но осман остался стоять. – У меня нет ни кофе, ни праздничных яств. Моя… - он помолчал, мучительно вскинув брови, видно вспоминал нужное слово, да так и не вспомнил, - одасы, которую дал мне хозяин мейханы, бедна. И английский пес все еще спал, когда пришли за тобой. Я думал вернуть ему его книги. Но не стал этого делать. Без тебя.

- Ты не мог встретить меня лучше, чем встретил, - Йохан отвернулся от ветра. Никакие слова не могли бы выразить его благодарность, и пока он подбирал их внутри себя, все они казались пустыми и безличными.

Диджле вздохнул.

- Аллах мудр, - сказал он. – И все закончилось добром.

Йохан покачал головой: он не был уверен, что все закончилось.

У ворот их догнал растрепанный плотный солдат со шпагой в руке. Он упал на одно колено перед Йоханом и вручил ему оружие, моля о прощении за забывчивость. Шпага принадлежала Вяземскому, но Лисица не мог вставить и слова, пока подвыпивший тюремщик многословно извинялся. По его распаренному, красному лицу текли слезы, словно вместо креста он на шее носил разрезанную луковицу. Йохан принял у него шпагу, и солдат встал навытяжку. Удивительно, но все, кто стал свидетелем этой неловкой сцены, отнеслись к ней до полусмерти серьезно, и когда Лисица перехватывал их взгляды, солдаты отдавали ему честь, пожирая взглядом так, будто он был, по меньшей мере, урожденным принцем. Привычным жестом Йохан дотронулся до пустого кармана, пожелав вознаградить услужливость, а затем, помедлив от неловкости, высокомерно указал солдату идти прочь.

- Они словно принимают меня за императора инкогнито, - пробормотал он. Похоже, Уивер вчера наделал переполоху. Черт знает чего англичанин мог им наговорить!

Площадь перед замком сегодня была почти безлюдна; лишь с краю ее хмурые, серые крестьяне паковали товар в короба, ругаясь вполголоса; с другой стороны - по грязи бродила босая влашская девочка, искавшая среди соломы конские шары. Она ссыпала их в большую холщовую сумку на животе и бессознательным жестом расчесывала руки; ее темные, беспокойные глаза казались беззащитными - у девчонки не было ресниц из-за парши. Йохан остановился и пристально поглядел на нее. Девчонка испуганно съежилась и попятилась, придерживая свой неаппетитный скарб; она и не доверяла знатному господину, и пыталась приластиться в надежде на подачку. Тоже человек – но что ей доводилось видеть в своей жизни? Побои, грязь и нищету, и лишь из-за рождения; и из-за рождения же она наверняка принимала это как должное. Еще полгода назад такие мысли не пришли бы Лисице в голову; предопределенность Божьего пути не требовала критики и раздумий, но теперь – после встречи с Роксаной, смерти Анны-Марии, - в его душе точно треснул камень прежних убеждений и поселилось сомнение. Девчонка отвернулась, стесняясь его взгляда, и дала деру.

- У тебя глаза переменились, - тихо сказал Диджле, точно подслушал его мысли.

- Так не бывает.

Осман неохотно наклонил голову, будто вынужденно согласился, но промолчал.

У кофейни навытяжку стоял старик в темном плаще, видно, из бывших солдат. Когда они подошли к нему, он точно ожил, поклонился и сжато обронил, что господина Йохана фон Фризендорфа желает видеть сам капитан фон Рейне и что он ждет его наверху, в одной из комнат. Лисица поморщился. Он бы предпочел спокойно отдохнуть среди чистоты и тишины, но вряд ли его оставят в покое и в темном чулане Диджле. Слуга отворил перед ними дверь, и Йохан вновь почувствовал себя королевской особой: когда он вошел, завсегдатаи кофейни обернулись к нему, и все разговоры точно застыли на полуслове. Грянуло троекратное «ура», перемешанное с «виват» и унгарским «эльен», но приветственные возгласы ничуть не польстили и не порадовали. Осман точно почувствовал настроение названного брата и нарочито выступил вперед, положив руку на рукоять ножа, чтобы охладить толпу. Йохан поднял руку, и поднявшиеся было зеваки сели назад, на свои места.

- Я очень польщен, - сказал он, покривив душой. – Хозяин! Всем по кружке вина за мой счет!

Диджле шумно выдохнул сквозь зубы. Когда они поднялись по лестнице, осман неодобрительно покачал головой, но опять промолчал, словно лишился той части души, что заставляла его настаивать на праведности.

К счастью, капитан ждал Йохана не в той комнате, где произошло свидание с главарем разбойников, и не в той, где Вяземский с подельником подслушивали его разговор. Он встал, чтобы поприветствовать гостя, и Лисица с удивлением увидел за столом цыганку, разодетую, как придворная дама. Та держалась неестественно прямо и скованно, точно каждое движение причиняло ей муки, и спрятала руку в юбках, когда Йохан хотел было взять ее ладонь для поцелуя. Сейчас она нисколько не была похожа на ту решительную женщину, которая увела погоню по ложному следу, наоборот, она будто даже стала меньше ростом, съежилась в платье, беззащитная, неуверенная в себе, как дикий зверь, которого неожиданно принесли в дом.

- Трудно было не услышать, как вы вошли, - заметил фон Рейне, когда они сели, и Диджле, как верный пес, встал за плечом названного брата. Капитан тоже переменился, словно сбросил ледяную маску. – Люди только и говорят о вас и о вашем побеге. После возвращения вашего друга – втройне. Не всякий раз бродяга оказывается бароном, потом проходимцем, а потом вновь бароном, с рекомендательными письмами от известных людей Империи.

Он говорил без улыбки, но в каждом его слове таился особый подтекст – или же он мерещился Йохану, - недоверие и предупреждение.

- Жизнь поворачивается иной раз так, что любой плут из романа позавидует ее выдумкам, - двусмысленно ответил Лисица. – Но не удобней ли нам было бы беседовать у вас дома или в тюрьме?

- Я пытаюсь приучать Чаргэн к европейским обычаям, чтобы она не чуралась чужих мест и незнакомых людей, - прямо сказал капитан, и цыганка вздрогнула, услышав свое имя. Она подняла взгляд на фон Рейне, но тут же будто устыдилась своей смелости. – Я собираюсь жениться на ней. А что до тюрьмы… Я подал в отставку, и у меня нет охоты лишний раз присутствовать в Замке.

Йохан приподнял бровь.

- Нет, дело не в вас, - сказал фон Рейне, угадав невысказанный вопрос. – Точней, не только в вас, барон. Мне предложили хорошее место неподалеку от моих родных краев, в Форарльберге, и я не стал отказываться. Пожалуй, я по горло сыт здешними горами и обычаями.

- Понимаю.

Послышался почтительный стук, и Диджле с разрешения капитана отворил дверь. Слуга отдал ему поднос с кофе на троих, и осман споро накрыл на стол, не хуже заправской служанки, пока Чаргэн маялась, не зная, куда деть руки. Нужна была недюжинная смелость, чтобы жениться и ввести в свет цыганку, которая большую часть своей жизни провела в таборе – неграмотную, не знавшую ничего за пределами своих гор. Наверняка и это было причиной, почему фон Рейне предпочел уехать – здесь никто бы не принял его жену, зная о ее прошлом, а, значит, и будущих детей.

Капитан положил на стол сверток, перетянутый веревкой.

- Ваши письма, - сказал он. – Я надеюсь, что вы сдержите наш уговор. Это первое.

Йохан не без труда распустил узел: коробка была на месте, письма – на первый взгляд – тоже. Он не знал, сколько их было изначально, и те ли это письма, что нужны Герхарду, но, в конце концов, это уже не его тревога.

- Учтите, что бывший хозяин заявил о том, что их украли, - заметил фон Рейне, глядя, как Йохан перебирает письма. - Он не обвинил лично вас; но подозрение на вас лежит, как и на бывшем секретаре Шварце.

- Что с ним стало?

Чаргэн с непроницаемым лицом взялась за чашку с кофе. Держала она ее как должно, но очень беспокоилась, и капитан ласково кивнул своей невесте.

- Найти его не удалось, и я этому не удивлен. Если несколько лет он дурил все общество двойной жизнью, то скрыться под чужим именем ему не составляло труда. Он мог справить себе любые документы и столь же виртуозно притвориться иным человеком. Кто знает, как его зовут на самом деле и откуда он родом!.. Думаю, что он и сам позабыл об этом – но сколотить отряд головорезов и наживаться на перекупке краденого в этих диких краях, смог бы не каждый. Боюсь, что он один из тех влахов-сирот, которые смогли получить хорошее образование и воспитание после войны - за счет казны или благодетелей; некоторые из них болеют сердцем за свой народ, но болезнь эта мучительна для прочих. Мне удалось узнать, что кое-какими деньгами он помогал крепостным крестьянам, чтобы они могли выплатить оброк в казну, и искал среди их детей самых умных и сообразительных, чтобы послать их в школу.

- Так что же, выходит, что образование – зло? – спросил Йохан. Он и не подозревал в Шварце такой неожиданной стороны.

- Почему же? – вопросом на вопрос ответил капитан. – Не просвещение – зло. Некоторые люди, вкусившие его, не ведают, как применить знания сообразно морали. Они не знают, что есть хорошо и что есть плохо, и к самым лучшим целям идут кривыми тропами.

- Грешники, - проворчал вполголоса Диджле из-за спины Йохана. – Аллах проклянет их.

Фон Рейне взглянул на него, но не возразил.

- Надеюсь, он получит сполна, - Йохан глядел на взбитые сливки, плавающие на поверхности кофе. Боль от пытки, ушедшая было после ночи отдыха, вновь давала о себе знать, и Лисице захотелось лечь и вытянуть ноги. Как ему повезло со внезапным появлением друга! Он остался жив, не искалечен и в полном разуме.

- Как знать, - ответил капитан. – Подумайте лучше о себе, барон. Вам повезло избежать опасностей и передряг; будь кто другой на вашем месте, он был бы двадцать раз мертв или казнен. Если у вас есть хоть толика здравого смысла, то вы оставите прежнее занятие.

Они померялись взглядами – Чаргэн и Диджле вряд ли поняли, что подразумевал фон Рейне, но Йохан уловил его предупреждение. Сейчас они беседуют на равных, но может статься так, что капитану опять придется судить его, и в следующий раз он не будет так милостив.

- Я получил хороший урок.

- Тогда, думаю, пришло время назвать вторую причину, что привела меня сюда. Я настоятельно советую вам уехать как можно быстрей. Ваш друг придумал самую немыслимую из всех причин вашего появления здесь, которая только пришла ему в голову. Он назвал вас имперским ревизором из Тайной Канцелярии, которого прислали сюда для проверки.

Йохан чуть не подавился кофе.

- Полагаю, теперь вас будут подкупать, - продолжил капитан, - а кое-кто, вероятно, захочет от вас избавиться. Или использовать в своих целях. Не стоит плодить неразберихи и хаоса – такая ложь может плохо закончиться, стоит тому же Бабенбергу написать в Вену. Ваш друг был так убедителен, что даже я засомневался в вашей легенде.

- Но не поверили.

- Именно так.

Лисица еле подавил вздох. Да, если бы ему пришла такая идея перед приездом сюда и было бы достаточно денег, заваруха вышла бы куда как серьезней и веселей!

- Чин капитана от Ее Императорского Величества может получить лейтенант Мароци, - добавил капитан. – Помните об этом и берегитесь.

- Но почему вы предупреждаете меня, капитан? – этот вопрос беспокоил Йохана. Он ждал ловушки отовсюду, и капитан, несмотря на всю свою искренность, был себе на уме.

Фон Рейне улыбнулся, и сухость в его голосе наконец-то исчезла.

- Я старше вас и успел послужить покойному императору на поле битвы. Та война, что охватила Европу и колонии, всколыхнула людскую мерзость. С тех пор Бог наложил на меня проклятье – я хорошо вижу человеческие недостатки и пороки. Однако и людей путных тоже научился различать. Если вы не соскользнете назад, в ту клоаку, из которой явились сюда, то сможете жить достойно и добиться определенных успехов.

- Знать бы, что для этого надо…

- Не потерять верных друзей, что у вас появились, - ответил капитан. – Например, ваш слуга поступился принципами. Когда пошли слухи, что вас казнят, он приходил ко мне и с очаровательной невинностью пытался дать мне денег, чтобы я отменил приговор.

Спиной Йохан чувствовал, как Диджле напрягся. Осман наверняка покраснел, но не проронил ни слова.

- Господин Уивер, который так спешно уехал, отправился в путь ради вас – ведь вы были так откровенны, что рассказали ему, у кого оставили свои бумаги. Странная искренность! Вы не заикнулись об этом ни на одном допросе. Про баронессу фон Виссен я вам уже говорил, - фон Рейне взглянул на Чаргэн и не стал больше ничего пояснять. – Запомните – в этом мире одному не выжить.

Цыганка дотронулась до его ладони, и капитан сжал ее пальцы. Прикосновение вовсе не было похоже на рассчитанный светский жест, которыми нарочито обмениваются любовники при посторонних; она сделала это искренне – чужая для света женщина, которая нашла защиту и безмерно любила своего защитника. Она казалось простой и чистой, как горной воздух, и, быть может, это влекло к ней фон Рейне. Он наверняка высоко ценил книги вроде «Простодушного» - о благородных дикарях, не испорченных предрассудками и условностями, хотя вряд ли отдавал себе отчет, что нашел в своей Чаргэн эту чистоту. Йохану невыносимо захотелось увидеть Роксану. Как она его встретит? Насмешками и бранью? Или выдумки Честера ублаготворили ее, как любую женщину, желающую, чтобы ее возлюбленный был знатен и богат, а не выполз из тюрьмы?

- Диджле не грозит наказание за этот поступок? - спросил он наконец, когда усилием воли заставил себя оторваться от созерцания чужой любви.

- Он весь как на ладони, - ответил фон Рейне. – Наказывать за желание добра, если оно не причинило зла ни единой живой душе, не в моей компетенции.

Они соскользнули с опасной темы, и разговор потек о другом – о дорогах, о влахах, о школах, о книгах и о будущем; словом, беседа повернула в мирное русло, стала достойной обсуждения людей образованных и знатных, и была бы еще лучше, если бы не недавняя болезнь и пытка. К счастью, капитан понимал состояние Лисицы, и вскоре они распрощались, вполне довольные друг другом. Внутри себя Йохан подумал, что это последняя их беседа, и перед уходом поблагодарил Чаргэн за смелость и помощь. Цыганка смущалась, робко оборачиваясь к фон Рейне; казалось, она хотела бы провалиться сквозь землю или пасть на колени, но вместо того переступала с ноги на ногу, как норовистый жеребенок. Руку для поцелуя она дала лишь после взгляда капитана и долго не знала, что делать с ней после – можно ли убирать или нужно вытереть ее о юбки.

- Каспар-бей поступает грешно, - сказал Диджле, как только они вышли на улицу под приветственные крики зевак. – Его наложница имеет много воли. Узнай паша о ее поступке, он приказал бы бросить ее в яму и забить камнями. Лишил бы бея милостей и богатств. Аллах говорит, что любовь нужно беречь, как огонь в ветреный день. Он хвастает своей наложницей, будто племенной кобылицей!

- А ты бы держал свою жену в строгости и запрещал бы выходить из дома?

- Моя мать нечасто бывала за стенами двора, - неохотно сказал Диджле. Он поравнялся с Йоханом, но держался почтительно, как подобает слуге. – Но счастья в доме она видела немного. Разум мой не хочет знать ваших нечистых обычаев. Сердце мое прикипело к тебе, и я чувствую бея правым и милостивым, хоть он нарушает ваш закон. Потому я не знаю, как будет с женой в моем доме. Но я беден - долгие годы отпустил мне Аллах, чтобы не думать о свадьбе.

Лисица хмыкнул.

- Не зарекайся, - посоветовал он. – Как знать, что завтра случится?