Граница

Глава 20

Господин фон Бокк страстно любил охоту и еженедельно приглашал местную знать загнать благородного оленя. Охота проходила почти с церемониальной пышностью, которой позавидовала бы сама императрица, если бы судьба дала ей возможность оказаться на Военной границе: на лесной поляне раскидывались разноцветные шатры для дам и господ, повара и кондитеры готовили закуски и яства на кострах, конюшие заботились о лошадях и упряжи, местные охотники к этому дню нарочно отлавливали оленя, чтобы господам не пришлось рыскать по лесу в его поисках, а потом выпускали его в лесном закутке, с двух сторон отгороженном обрывом, а с третьей – глубокой рекой. Порой такая охота больше напоминала убийство, чем соревнование в силе и ловкости, но она вносила разнообразие в повседневную размеренную жизнь, и дамы всякий раз вскрикивали от восторга после бешеной скачки и спорили о том, кто из них первой выстрелит в загнанного зверя. Конечно, самая кровавая часть, когда кто-нибудь из мужчин под визгливый лай комнатных собачек, взятых на прогулку доброй хозяйкой, перерезал оленю горло, была не для женских глаз, но ни одна из дам не призналась бы, что именно этот миг является для нее кульминацией дня. Барону фон Фризендорфу приглашение присылали каждый раз, и он ни разу не отказывался – хорошо было неспешно проехаться верхом на свежей лошади по лесу после бешеной скачки в компании Софии фон Виссен или другой прелестницы. Диджле же, наоборот, всякий раз вздыхал и хмурился, как только приносили приглашение: для него оно означало конец тихой жизни и приносило множество работы. Пока названный брат уходил прогуляться, осману надо было починить охотничий наряд, проверить и почистить ружье, которое Йохан купил у капитана, подготовить съестные припасы на непредвиденный случай и позаботиться о тысяче мелочей, которые вечно всплывали в последнее мгновение.

Так было и в теплый августовский день, в аккурат после того, как по городу и окрестностям прошел очередной слух, что где-то в горах поселился святой отшельник, и над его хижиной видели белый сияющий столп, и в нем спустился золотистый голубь с оливковой ветвью. Люди темные толковали, что грядут перемены, но никто не мог сказать к худу или к добру; люди образованные говорили об очередном святом самозванце, подстрекателе к так называемой свободе, которых в последние годы развелось много среди славян, и предрекали, что крестьяне вновь откажутся платить подати и начнут беспорядки.

В этот день, пока Диджле готовил вещи хозяина для грядущей охоты, Йохан столкнулся с Герхардом Грау, слугой Роксаны Катоне. Цепной пес баронессы редко показывался на людях без хозяйки, но и в одиночестве он был угрюм, неразговорчив и деловит и никогда не пытался сойтись с другими слугами, как было принято в господских домах. Его побаивались даже некоторые господа, пытавшиеся ухаживать за баронессой; стоило только Герхарду Грау подать голос или вставить веское слово, как они сникали и теряли свое нахальство и храбрость. На барона фон Фризендорфа он всякий раз глядел неодобрительно, и в его глазах можно было ясно прочесть, что этот человек прекрасно помнит, где и когда они встретились впервые, и жалеет, что не прошелся тогда плеткой ему по спине.

Возможно, если бы они столкнулись лицом к лицу, то спокойно бы разминулись, но Йохан заметил слугу баронессы случайно, пока приценивался к стихам, что продавал на улице бродяга в камзоле с оборванными пуговицами. Герхард Грау секретничал с красивой молодкой под навесом у каменного дома на площади, но глядел на женщину холодно и не выказывал ни единого знака, что приняты на амурном свидании меж любовниками. Грешным делом Йохан подумал, что слуга баронессы – мужеложец, так тот неприступно держался с красавицей, но тем интересней стало, с чем цепной пес явился к румяной, черноволосой селянке, выставлявшей напоказ свои внушительные прелести. Та слушала наставления слуги баронессы внимательно и серьезно, перекладывая корзинку с яблоками из руки в руки. Цепной пес передал ей увесистый мешочек, который женщина ловко спрятала в глубокий карман под штопаной юбкой, и красавица выскользнула из-под навеса, расталкивая людей корзинкой. Когда она повернулась лицом к Йохану, ненароком распахнув холщовую накидку, тот заметил, что дама брюхата и носит ребенка на последних месяцах; она недобро и насмешливо зыркнула на него и отвела взгляд, чтобы не злить господина лишний раз. Герхард тоже исчез, но Йохан не заметил, как и куда. Не глядя, он бросил серебряный талер продавцу стихов, и, пока тот таращился на нежданное богатство, не в силах поверить, что оно принадлежит ему, зашагал следом за женщиной.

Та не торопилась и то и дело останавливалась, чтобы поглазеть на привезенные издалека товары: свежие овощи и фрукты, горшки, кофейники, деревянные ложки, лошадиную упряжь. Она время от времени поглядывала на часовую башню, словно ждала назначенного времени, и когда стрелки показали полдень, а с замковой стены послышался пушечный залп, красавица решительно повернулась и направилась к мелкой речушке, на берег которой когда-то выкинули Лисицу. Йохан задумчиво поглядел ей вслед, оглянулся – Герхарда Грау нигде не было видно, точно он провалился сквозь землю – и последовал за ней.

В этой части городка Йохан теперь бывал редко. Не хотелось встречаться лишний раз с Анной-Марией, которая могла его узнать, да и куда как проще было думать, что у нее все в порядке, несмотря на те слухи, что разносили слуги в «Королевском льве»: будто господин Дом чуть ли не выгнал ее из дома за какой-то проступок, и теперь она из гордости почти ни с кем не разговаривает и лишь прилежно работает да молится. Йохан обещал, что вернется за ней, но время шло, а дело не двигалось, и нельзя было убедить даже самого себя, что он так уж тоскует по Анне-Марии.

Женщина прошла мимо кабака, мимо квартала торговых домов, мимо церкви Моравских братьев, мимо развалин и свернула туда, где за высокими каменными изгородями прятались фруктовые сады местной знати. У дома Рейнгольда Пройссена, напротив которого рыбачили мастеровые, она схватилась за живот, выронив корзинку, громко охнула и опустилась на землю прямо посреди дороги. Все взгляды обратились к ней: мужчины бросили свои удочки, кумушки на перекрестке прекратили судачить, и даже крестьянин, дремавший в теньке, приоткрыл один глаз, чтобы поглядеть, что случилось, а его ослик прекратил ощипывать чертополох, в изобилии росший у реки.

Чем больше беременная стонала и жаловалась, собирая вокруг себя жалельщиков, тем больше Йохану казалось, что она искусно притворяется. Он остановился поодаль, у развалин, откуда открывался хороший вид на дом и сад господина Пройссена, и отсюда было хорошо видно, как рыбаки тарабанят в двери, чтобы внести внутрь несчастную, вздумавшую рожать, как угодливо суетится вокруг них единственный слуга Пройссена, оставшийся за главного, пока его господин гостит у Иеронима Шварца, и как появился в узком переулке Герхард Грау, чтобы в два приема перемахнуть через ограду, поросшую диким виноградом…

Йохан оторопел от неожиданности. Теперь он не жалел, что из праздного любопытства последовал за сообщницей Цепного Пса. Темный камзол Герхарда мелькнул в узком просвете, и слуга баронессы исчез в саду. Знает ли Роксана Катоне, чем занимается ее верный телохранитель? Эта мысль занимала Йохана, пока он деловито пересекал плохо мощеную дорогу, будто человек, спешащий по важным делам.

Повторить поступок Герхарда оказалось не так-то просто: узкий модный камзол и столь же тесные кюлоты сковывали движения, то ли дело - старое разношенное платье, которое осталось у старьевщика. Откуда такая прыть у старика? Йохан спрыгнул в примятую высокую траву и прислушался, не спеша подниматься. В ветвях деревьев шумел ветер, доносились скрипучие звуки водяной мельницы, где-то брехала собака, а из дома даже здесь были слышны взволнованные голоса и стоны роженицы.

Следы Герхарда отчетливо виднелись в траве, и Йохан прошел по ним, стараясь ступать след в след. Цепной Пес похоже, дошел до самого дома, и здесь, на земле валялась его черная треуголка без канта. Йохан поднял голову: окно на втором этаже было широко распахнуто, и под ним следы изменились, стали глубже, будто здесь Герхард остановился и примеривался к прыжку. Йохан взял шляпу в руки, чтобы осмотреть ее. Ни инициалов владельца, ни знака шляпника – самая обычная треуголка, которая могла принадлежать любому не слишком богатому человеку, и Лисице показалось, будто Герхард нарочно заказал именно такую, чтобы никто не смог догадаться, чья она.

Он вновь поднял голову к окну. Лезть внутрь глупо и бессмысленно. Сомнительно, что Цепной Пес безоружен, а жизнь и свободу Йохану терять не хотелось. Человек, способный забираться в чужие дома и отнюдь не для того, чтобы оставить хозяину приятный комплимент, мог с легкостью подставить его, и как знать, что засвидетельствует сообщница. Пусть хозяином был Пройссен, но, похоже, слуга баронессы сам принадлежит к племени вольных разбойников, а с ними стоило разобраться.

Йохан взвесил шляпу на руке. Слишком легкая, чтобы разбить стекло. Совсем рядом, на песчаной дорожке из якобы полуразрушенной античной стены пробивался фонтанчик. Вода падала на камни и, журча, исчезала среди них, чтобы появиться ручейком в выложенном белым песчаником русле. Не раздумывая, Йохан взял в руки один из камней, завернул его в треуголку и с силой запустил получившийся снаряд в окно первого этажа, где проемы в раме были побольше. Стекло в левой створке жалобно зазвенело и осыпалось вниз, а камень с глухим, мягким звуком приземлился внутри и покатился, видимо, вывалившись из треуголки, а затем послышался грохот падения, и что-то разбилось. В доме недоуменно замолчали, но почти сразу же послышался истошный крик: «Воры!», и Йохан не стал ждать, чем все это закончится.

Он перемахнул назад через забор, оцарапав в спешке руку о заостренную ограду, и вернулся на свой наблюдательный пост. Пальцы дрожали от волнения, хотя внутри себя Лисица был на удивление спокоен. Он достал табакерку и принялся неторопливо набирать себе понюшку табака, но не успел сделать и половины работы, когда из-за забора показалось хмурое лицо Герхарда. Цепной Пес спешил убраться прочь, и Йохан даже насладился его тревогой. Слуга баронессы тщательно отряхнулся и, переведя дух, неспешно пошел к выходу из переулка, пока из дома высыпались потревоженные вторжением слуги.

Лисица усмехнулся, но усмешка быстро пропала; ему показалось, что кто-то пристально на него смотрит. Он обернулся и увидел неподалеку от себя Анну-Марию. Девица изменилась за эти месяцы, и сердце сжалось: она отощала, и глаза на худеньком лице казались еще больше. Анна-Мария ничего не говорила, только глядела на него, и Лисица не мог понять – узнала ли она его или нет, а потом девица прижала к животу корзинку с хлебом, накрытым белым полотном, отвернулась и пошла дальше своей дорогой.

Радость от успеха стерлась, словно и не было ее. Йохан закрыл табакерку и спрятал ее, бездумно и тщательно отряхнул табак с пальцев. Анна-Мария опять появилась нежданно, и только Бог знает, что ей удалось увидеть. Он заметил царапину на фаланге большого пальца и протер ее платком – не хватало только занести заразу и лишиться руки.

К фон Боккам он поехал в угрюмом настроении. Диджле несколько раз осторожно осведомился, что случилось, но Йохан мрачно и колко отшучивался.

На полпути их догнал Уивер, раздобывший где-то буланого в яблоках коня, коротконогого и приземистого, в отличие от него самого, и радостно поприветствовал, словно они не виделись уже много лет. Сидеть на лошади англичанин умел, и хоть у него не было характерной выправки, мешок с картошкой он не напоминал. И все-таки после приветствия Йохан не удержался заметить:

- Надо сказать, господин Уивер, хоть в чем-то вы не преувеличили, по крайней мере, урока три верховой езды вы когда-то получили. Где вы нашли такого одра?

- Мистер Белоручка встал не с той ноги? – добродушно поинтересовался в ответ Уивер, хотя по его лицу можно было легко понять, что его задело это замечание. – Давайте будем считать, что я его одолжил.

- У крестьянина?

- Да хоть бы и у крестьянина! – неожиданно вспылил Уивер. Диджле с удивлением поглядел на него, и его бурая крепкая лошадка сердито мотнула головой. – Не ваше дело, мистер Задери-нос! Если вам с радостью одалживают лучших лошадей в этих краях, то другим приходится вертеться. Я слишком много времени провел в Индии, чтобы научиться разбираться в лошадях, - пояснил он после небольшой паузы, все еще охваченный негодованием. - К вашему сведению, там запрягают быков, и они резвей любой лошади.

- Оно и видно, откуда пошли ваши привычки, господин Уивер, - Йохан глядел на него холодно, выпрямившись в седле. – Вероятно, если бы вы и были в Индии, то общались бы там только с крестьянами.

- Что значит, если бы я был в Индии?

- Что я ни капли вам не верю, - и это было правдой. Йохан сомневался, что англичанин со своим безалаберным характером мог бы выжить в джунглях среди дикарей и хищников. – Готов побиться об заклад, вы начитались книг об Ост-Индии и приписываете себе чужие приключения, пользуясь тем, что в этой глуши никто и слыхом не слыхал о тех странах.

- Тогда вы проиграли свой заклад, мистер Якобы-Барон, - буркнул уязвленный Уивер. – Я был в Бомбее, Мадрасе и Каликуте, если говорить о больших индийских городах, был в Чупре и Патне, на Цейлоне и Мадагаскаре! Я тоже сомневаюсь, что вы – шведский барон.

- С чего бы?

- Вы слишком хитроумны и нахальны для дворянина. И на этой охоте я докажу вам, что сижу на лошади лучше вас и удачлив в делах. Кстати, в амурных – да.

Йохан приподнял бровь, и Уивер с гордостью пояснил:

- Ваша возлюбленная баронесса Катоне благоволит ко мне настолько, что согласилась провести со мной целый день на прогулке. В то время, как вас, мистер Неженка, она не желает видеть.

- Больше верьте словам женщины, господин Уивер, - почему-то это предпочтение баронессы задело Йохана, словно он и в самом деле любил ее.

- Я прекрасно знаю их голубиные сердечки, - со значением ответил Уивер. – Так что берегитесь сегодняшней охоты!

Он сильно сжал бока своего буланого коня каблуками сапог, и тот послушно пустился рысью. Англичанин спасся бегством, чтобы оставить последнее слово за собой, и Йохан усмехнулся ему вслед.

- Что значит «ваша возлюбленная баронесса»? – озабоченный голос Диджле отвлек его от размышлений о стычке. – Вы же собираетесь жениться на Анне-Марии.

- Ничего не значит. Забудь об этом, - с досадой сказал Йохан. Неуместное замечание Диджле еще больше испортило ему настроение; он вспомнил взгляд Анны-Марии. Что было в нем? Узнавание? Презрение? Равнодушие?

- Пророк говорил, что женщину надо беречь, как самое большое сокровище, - Диджле по обыкновению поднял вверх указательный палец. – А...

- Слушай, братец, давай помолчим, - невежливо прервал его Йохан. – Нет у меня сейчас желания говорить о женщинах. А если ты дальше собираешься распространяться о любви, то я сейчас хлестну твою лошадку, и она унесет тебя в лес.

Диджле укоризненно покачал головой и поджал губы.