Граница

Глава 24

Диджле вернулся с известием неприятным, но ожидаемым. Капитан очень сожалел, что не может пригласить барона Фризендорфа на обед, но предлагал поужинать вместе с ним. Фон Рейне редко бывал в свете, поскольку успел заслужить святую ненависть большинства дам. Вместо того, чтобы оказывать предпочтение кому-то из них, он завел себе любовницу-цыганку, и говорили, что даже собирался обратить ее в католическую веру и жениться. Почти все женщины единодушно осуждали его, делая вид, что нисколечко не ревнуют, а мужчины завидовали, хоть мало кому в городе удалось даже мельком взглянуть на смуглую красавицу. Она была так по-восточному скромна, что, подобно турчанке, избегала чужого внимания.

Осман был мрачнее тучи, и Йохан понял, что тот не избежал встречи с Софией. Он не стал ни о чем расспрашивать и отпустил Диджле до вечера, чтобы он смог развеяться от тяжелых мыслей, а сам в одиночестве отправился на верховую прогулку к тайнику; деньги подходили к концу.

К фон Рейне он приехал раньше назначенного времени, и капитан еще не вернулся со службы. Неразговорчивый конюх принял у Йохана коня, чтобы отвести в денник, и Диджле со своей лошадкой последовали за ним. Осман все еще избегал других слуг, а они настороженно относились к нему, особенно после случая с пьяным лавочником, который пытался избить его тростью, если он не согласится прочесть «Pater Noster». Тогда Диджле вырвал оружие из его рук и прилюдно сломал его; дело чуть не кончилось побоищем, и Йохану пришлось разгонять разъяренных мастеровых плеткой, а потом бросить им кошелек, набитый золотом и серебром, чтобы те не вздумали жаловаться. Обиженный лавочник, стоило только Йохану увести Диджле, готового защищать честь и веру до последней капли крови, орал на всю улицу, что подаст челобитную капитану и ландрату, чтобы всех иноземцев выгнали из города, и поносил немцев последними словами, но в следующие дни при встречах держался тихо и почтительно.

В гостиной капитана ярко горели свечи, и когда старый слуга ввел гостя в комнату, Йохан заметил, что в двери напротив застряла шелковая ленточка от женского платья. Похоже, он застал полюбовницу капитана врасплох, и она бежала, точно лань от охотника, прищемив подол платья. В середине алой ленточки мерцала жемчужная бусина, и как только Йохан остался один, он поднял ее и положил на софу, чтобы хозяйка долго не искала пропавшую драгоценность. Гостиная была обставлена скромно, скромнее, чем положено капитану батальона гренцеров, повелевавшему целым городком – два портрета и пейзаж на обшитых деревом стенах, потемневшие, выцветшие от времени так, что не видно было ничего, кроме бледных неясных пятен; столик для игры в триктрак, софа, на которой в беспорядке лежали несколько тоненьких книжек с детскими сказками и стишками, и пяток стульев, набитых конским волосом, выстроившиеся в ряд вдоль стены, как почетный караул. У одного из них была обгрызена ножка.

Пока Йохан ждал, от нечего делать он листал книги. Одной из них оказался французский сборник, изданный в Париже этой зимой, все прочие привезены из Вены и Берлина. Йохан мельком удивился; выходило так, что темная ведьма-цыганка, о которой шептались в душных гостиных, была не только грамотной, но и образованной, раз могла читать на двух языках и выписывать книги. Вряд ли этим занимался сам капитан: не военное это дело. Хотя с другой стороны фон Рейне ничуть не напоминал типичного вояку, во время разговора с ним можно было забыть о том, что вокруг простираются дикие горы, заселенные влахами и беглецами из Порты, так неспешно он вел беседу о вещах заумных: о механике веры, о будущем Империи, о прошлой войне, о науках, о собственных экспериментах в физике, и говорил не так, как принято среди болтунов, которые желают лишь огорошить кругозором и широтой отсутствующей мысли. Тем непонятней было, отчего этот человек остался здесь, а не в родовом поместье у истоков Рейна или при дворе императора, который, по слухам, благоволил людям образованным и умным, несмотря на свой пылкий и деспотичный нрав; капитан так же подходил этим глухим местам, как трон - землянке нищего.

Фон Рейне явился лишь через час, уставший и весь в грязи. Он извинился за долгую задержку, но, кажется, был рад гостю; правда, оставил Йохана еще на какое-то время, чтобы переодеться, пока накроют ужин.

На большом столе стояли всего два прибора, и дальний край терялся в сумерках. Из-за дождливого дня слуга растопил печь, чтобы разогнать сырость в столовой, которой, похоже, пользовались не так часто.

- Неужели ваша дама не хочет поужинать с нами? – поинтересовался Йохан. После замеченного ему было интересно взглянуть на цыганку и поговорить с ней.

Капитан не разгневался, как мог бы другой на его месте, услышав столь бестактный вопрос, наоборот, лицо его прояснилось.

- Чаргэн очень стеснительна с незнакомцами, - сказал он. – Я бы хотел, чтобы она выходила в общество, но не вправе принуждать ее. Тем более, гости в мой дом теперь ходят нечасто, и то обычно по делам. К сожалению, местные дамы не приняли ее – я могу их понять – но она находит утешение и успокоение в воспитании Лидии-Кристины, моей дочери.

- А вы не боитесь, что она может делать это с умыслом? О цыганах говорят разное, и в некоторых краях они известны тем, что похищают детей, чтобы воспитывать в своей языческой вере.

- Вам ли не знать, барон, что различия в вере не делают человека зверем? – вопросом на вопрос ответил фон Рейне. – И вам ли не знать о преградах между мужчиной и женщиной в виде слухов и сплетен?

Слуга принес жаркое в подогретых тарелках, и еда избавила от необходимости продолжать этот разговор. Не так давно Йохан сам говорил Диджле о закосневших людях, и неожиданно оказался сам одним из них. Неприятно было глядеть на себя со стороны, тем более, чужими глазами; пусть он и играл роль, но неожиданно она оказалась тяжела и неладно скроена. Ужин по большей части прошел в молчании, и только, когда слуга подал ром со сливками и убрал со стола, капитан сделал пригласительный жест пересесть в кресла поближе к очагу.

Йохан чуть распустил тугой шейный платок и расстегнул жилет, чтобы было удобней: ужин не отличался спартанской простотой и монашеской аскезой. Капитан без улыбки наблюдал за ним.

- Теперь можно перейти к делу, - сказал он. – Я ведь верно понимаю, что вы не воспылали ко мне дружескими чувствами, но пришли с какой-то целью?

- Совершенно верно, капитан, - Йохану не хотелось отрицать очевидное. – По правде, сегодня мне повезло встретиться с одним из ваших лейтенантов. Он обыскивал комнату англичанина.

Фон Рейне кивнул. По его лицу было видно, что он знал о злосчастной встрече.

- Так вот, в свое время англичанин показывал мне записи, которые вел во время путешествий, - продолжил Йохан. – Большая научная работа! Рисунки птиц, описание их видов, в том числе очень редких, которых нет в Европе. Как человек, который ценит чужой труд и желает любой науке процветания, я бы хотел, чтобы они не пропали. Если англичанин виновен, я бы передал их в Лондон или отдал другому ученому, который мог бы приобщить эти наблюдения к тем, что уже существуют.

Он выдохся, пока проговорил эту длинную фразу, и взял запотевший бокал с ромом. Поверх плавал толстый слой пены из взбитых сливок, посыпанный молотым кофе. Десерт пах странно, и Йохан с опаской его попробовал. Ром потерял резкий привкус и напоминал больше сладкий лимонад, зато сливки оказались крепче в несколько раз.

- Поразительная тяга к науке, - капитан говорил медленно. – Ведь вы, насколько я знаю, науками не интересуетесь?

- У меня не было возможности им глубоко учиться, - возразил Йохан. – Сейчас глупо вновь браться за грифельную доску, тем более, при такой жизни. Если бы я сидел на одном месте, то наверняка последовал бы вашему примеру. Вы ведь тоже не ученый, но военный, однако тратите время на физические опыты.

- Я мог бы отговориться, что это помогает в артиллерийском и фортификационных делах, если бы слышал в вашем голосе осуждение, - парировал капитан. – Но вы правы, я делаю это по зову души, как и некоторые мои друзья много лет балуются историческими и философскими трудами. Поверьте, я с уважением отношусь к чужим занятиям. Я видел записи вашего друга.

Йохан хотел возразить, но промолчал под внимательным взглядом капитана. В конце концов, не так уж и важно, что считают другие, если под таким соусом он сможет встретиться с Уивером.

- И что вы скажете? – вместо этого спросил он.

- Если бы я был по натуре таков, каким желает меня видеть мой лейтенант, я бы немедля приказал бросить вас в тюрьму, - без улыбки ответил капитан. Он не притронулся к своему десерту. – Вы выбрали неудачное время ходатайствовать за англичанина. Уверен, вы намеревались попросить свидания с ним.

- Не буду лукавить, - Йохану опять пришлось отступить перед проницательностью капитана. – Да. Собирался. Его друзья беспокоятся и не верят в его виновность. Он не из тех людей, кто способен на убийство из корысти или мести.

- Тем не менее, никто, кроме него, не мог этого сделать.

- Пропавший Пройссен?

- Мы нашли его окровавленную одежду, - медленно ответил фон Рейне. – Почти нет сомнений, что он тоже мертв.

- Сомнений не будет только тогда, когда найдут его тело! Мне он казался куда как подозрительней, чем господин Уивер.

- Да? Отчего же?

- Я встречал его раньше, - медленно ответил Йохан. – Не в самом хорошем обществе.

- Значит, и с ним вы были знакомы? – вкрадчиво уточнил капитан.

Вопрос покоробил Йохана. Он чуял, что с каждым вопросом фон Рейне подталкивает его в ловушку, которая может захлопнуться за его спиной.

- Мир тесен, - подтвердил он беззаботно. – Не думал встретить его здесь.

- В нашей глуши ваша встреча, барон, выглядит еще удивительней.

Йохан напрягся, лихорадочно перебирая возможные возражения, но капитан прикрыл глаза и приказал слуге принести вина, точно потерял интерес к этому разговору.

- Честно говоря, - осторожно заметил Йохан, когда получил в руки бокал с терпкой жидкостью, - я не понимаю, какое отношение имеют мои знакомства к просьбе навестить англичанина и сохранить его бумаги. Я не собираюсь мешать вашему расследованию, мне всего лишь хочется немного облегчить его жизнь. Я согласен заплатить, чтобы его лучше кормили и обращались достойно, или передавать еду и разрешенные вещи… Без запеченных в пироги веревок и ножей.

- Если вы столь филантропичны, то могли бы помочь деньгами школе для неимуших и влашских детей, которую собирается открыть учитель Линцер.

- Я с радостью сделаю и это, - с досадой ответил Йохан. – Пусть я не так богат, но никто не скажет, что мне жаль денег на хорошие дела.

- Вы слишком запальчивы, барон. И неосмотрительны. Я отдам вам бумаги англичанина, которые мне удалось прочитать, с тем, чтобы вы никому их не передавали и вернули мне по первому требованию. Свидания обещать не могу. Господин Уивер после допроса не в том состоянии, чтобы принимать гостей.

- Его сильно пытали? – тихо спросил Йохан.

- К сожалению, мои люди немного переусердствовали, - капитан поджал губы. – Но и ваш друг вел себя, не подумав. Не стоило подписывать протокол именем Святейшего папы Климента Четырнадцатого... Это оскорбило добрых католиков не меньше, чем осквернение имени любой августейшей особы. Вам, наверное, трудно это понять, барон, но вы должны знать, что с религией, особенно среди людей простых, шутить не стоит. Еду передать можете – тюремной страже. И советую прибавить что-нибудь лично им в карман, чтобы пища дошла до господина Уивера. Увы, ничто так хорошо не заставляет переменить отношение к заключенным, чем серебряный талер с профилем императрицы, и никакие наказания этого не изменят.

Если даже сам капитан признавал, что стражу можно подкупить, то дела здесь шли из рук вон плохо. Что уж говорить о воровстве выше! Йохан заглянул в бокал с вином и, не поднимая глаз, спросил:

- Деньги на школу я должен отдать вам?

- Нет. Можете довериться учителю и спросить с него отчет, куда они будут потрачены. Он – честный человек и распишет вам все траты, вплоть до последнего хеллера. Впрочем, если вы не доверяете ему, то можете помочь делом и вещами. А за бумагами зайдите завтра в мою канцелярию. Я предупрежу секретаря.

Он замолчал, и Йохан тоже не торопился продолжать разговор. Он чувствовал себя опустошенным, как будто капитан перетряхнул его наизнанку, чтобы вызнать все тайны.

- Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы, - закончил фон Рейне. – И мой вам совет – живите честно и не замышляйте дурного. Мне не хотелось бы встретиться с вами в ином месте.

В его спокойных глазах Йохан не смог ничего прочесть и поневоле восхитился умом противника. Вскоре они распрощались, внешне оставшись добрыми знакомыми, но ясно было, что фон Рейне взял его на заметку. Доверять ему не стоило, это ясно, но все же Йохан собирался сходить к нему еще раз с просьбой навести сведения о некоторых подозрительных людях.

Конюх капитана проводил их почти до дома, освещая путь закопченным фонарем, и ночная мошкара длиной вереницей кружилась в ярком свете. Йохан дал слуге монетку на дорогу, и только, когда они вернулись к себе, вкратце пересказал Диджле о судьбе англичанина. Осман слушал его, поджав губы, и хоть ему не понравилась мысль, что придется идти в тюрьму с передачей, отказываться он не стал.