Граница

Глава 21

Когда они добрались до места, где господин фон Бокк разбил свои шатры, Диджле простил своего хозяина, и сам Йохан прекрасно сознавал, что грубостей наговорил лишь потому, чтобы заглушить собственную неуверенность в правильности своих поступков. Желание проучить Пройссена гасло с каждым днем, а новая жизнь неумолимо затягивала, и расстаться с ней уже казалось подобным лишиться части своей кожи.

Фон Бокк сегодня созвал всех знатных и уважаемых людей, и в глазах рябило от разноцветных женских амазонок, шляпок, кружев, красных и зеленых охотничьих плотных камзолов, страусиных перьев на шляпах, бронзовых пуговиц, на которых дробился редкий солнечный свет. Пахло костром и вином, и веселый гам поднимался над поляной. Йохан резко остановил каракового коня, которого любезно отдал ему местный заводчик, и гнедой недовольно тряхнул темной головой с рыжими подпалинами, будто почувствовал неуверенность всадника. Диджле взглянул на хозяина и тоже натянул поводья.

Йохан сумрачно глядел на веселящуюся компанию впереди. Им обуревали непонятные, противоречивые желания – то ли развернуться и уехать прочь, даже не с охоты, а из города, бросив все свои планы на полпути, чтобы вычеркнуть из памяти отголоски стыда, то ли ринуться в забвение веселья, не думая о том, расскажет ли кому Анна-Мария об их встрече и не выйдет ли правда наружу, что грозило тюрьмой и, возможно, виселицей. Он оглянулся назад, на светлую в лесном полумраке дорогу. Нет пути назад. Что сделано, то сделано, и теперь только Бог рассудит, как вильнет судьба дальше.

Гнедой запрял ушами, недовольный обилием мошкары в лесу, и Йохан наконец решился. Они подъехали к слугам, которые принимали лошадей, чтобы почистить и переседлать, и спешились.

Короткий перекус, растянувшийся на час, как это было принято, прошел точно в угаре. Йохан напропалую рассыпал комплименты и рассказывал истории из жизни городских низов, заставив замолчать даже англичанина, который не настолько хорошо знал немецкий, чтобы вести беседу быструю, требующую определенной ловкости языка. Баронесса Катоне, единственная среди женщин (разве что кроме Софии фон Виссен, которая подражала своей старшей подруге во всем) одетая в мужской костюм для верховой езды, старалась не обращать на Йохана внимания, пощипывая ягоды, но то и дело глядела в его сторону, недовольно хмуря тонкие темные брови. Цепного Пса рядом не было, только молоденькая чистенькая служаночка, та самая, что сидела с госпожой в карете, покорно прислуживала своей госпоже.

Зазвучал рожок, и началась охота! Бешеная скачка по лесу через буераки и кочки выбила все тревоги из головы. Осталось одно: удержаться в седле и нагнать оленя. Из-под копыт вспархивали птицы, пару раз перепуганный заяц серой молнией пробежал впереди, и некоторые из собак с лаем и визгом помчались за ним, отвлекшись от желанной добычи. Главный охотник то и дело трубил в рожок, чтобы господа не отставали и не терялись, но Йохан нарочно повернул следом за зайцем, желая остаться хоть ненадолго в одиночестве.

Громкие возгласы и шум стихли за деревьями, и робкая птаха неуверенно щебетнула в ветвях, а затем к ней присоединились ее товарки. В лесу было свежо и сыро после недавних дождей, и Йохан направил коня на еле заметную тропку, чтобы тот не переломал себе ноги. Край тропы зарос кустами брусники, столь редкой в восточной Европе, и красные ягоды, которые, видно, влахи не собирали, напоминали о доме. Йохан спешился и сорвал несколько брусничин, чтобы отправить их в рот. Вяжущий кислый сок во рту заставил невольно сморщиться, но это было то, что надо.

- Я восхищаюсь вами, - послышался неподалеку знакомый милый говорок Софии фон Виссен, и Йохан выпрямился. – Мне бы хотелось быть вполовину столь прекрасной, как вы, Роксана.

Он положил руку в перчатке на морду гнедого, чтобы тот не вздумал заржать. Выдавать себя не хотелось. И София, и Роксана стояли совсем рядом, за поворотом тропы, не спешиваясь.

- Будь на твоем месте другая женщина, - даже в лесу баронесса говорила так, точно собиралась кого-то очаровать, - я бы не поверила ее словам. Но ты столь искренна, что я отплачу тебе искренностью в ответ. Нравиться всем очень утомляет. Кроме того, ты мила и столь юна, что твой расцвет еще впереди.

- Да, но… Из-за моего ужасного носа я навсегда останусь в девицах. Мой отец сейчас занят тяжбами из-за земли и жалования. Думаю, все наши деньги уйдут на суды. А на бедных и некрасивых не слишком-то женятся.

- Глупости, - милостиво отрезала баронесса. – У тебя миленький нос, который так подходит к твоему характеру. И уверена, что не один юноша мечтает о твоей благосклонности.

- Те, что есть, мне не нужны. Разве что кроме господина Уивера, но он слишком стар, да еще иностранец и иноверец, чтобы выходить за него замуж.

- Не вздумай сказать ему об этом, - Роксана рассмеялась. Ее смех нравился Йохану, несмотря ни на что. Сейчас она говорила просто и открыто, без всякого высокомерия и ехидства, как он привык слышать. Это была новая сторона баронессы, еще незнакомая.

- Любовь заключается не в женитьбе, милая девочка, - покровительственно продолжила Роксана. – В наш век по любви жениться не принято, потому тебе следует подойти к выбору жениха разумно, чтобы он был богат и очарован тобой.

Послышался вздох.

- Я понимаю… Потому вы предпочитаете хранить вашу любовь в тайне?

- Мою любовь? - если судить по голосу, то баронесса сильно удивилась.

- Барона фон Фризендорфа.

- Вздор! Я ничуть не влюблена в этого проходимца.

- Да-да, - Йохан так и видел, как София по-птичьи кивает при этих словах. – Я все понимаю и никому не скажу.

- Между нами ничего нет, - холодно ответила баронесса. – Он – невоспитанный и наглый мужлан.

- А мне кажется, он храбрый и интересный человек. Он… - София все-таки замялась, прежде чем выдать тайну. – Он спас меня, рискуя жизнью. И ничего не потребовал взамен.

- С радостью уступлю его тебе. И я не желаю больше ничего знать о бароне фон Фризендорфе. Каждый говорит со мной о нем, будто в этом городе закончились иные темы. Поедем дальше! Мне нужно развеяться.

Гнедой все-таки тихо фыркнул, но женщины его уже не услышали. На языке у Йохана горчило от послевкусия брусничного сока, и так же мерзко было на душе. Он не сердился на Софию за ее длинный язычок; в конце концов, та несколько месяцев молчала об их первой встрече и ни разу не подала виду, что узнала Диджле, хотя тот всякий раз провожал ее мученическим взглядом, когда думал, что его никто не видит. Роксана оставалась для Йохана загадкой. Ее с легкостью можно было представить и разбойницей в мужской одежде, и фрейлиной императрицы, и шпионкой, и избалованной дамой; каждое их этих перевоплощений подходило ей, и потому запутывало еще больше. Она могла быть ширмой для темных дел своего слуги, оставаясь вне любых подозрений, кроме амурных. А, быть может, она сама была сердцем этих темных дел; никто не знал толком, откуда она приехала, но многие видели ее рекомендательные письма и нашли с баронессой общих светских друзей.

Йохан сорвал еще одну веточку брусники. Конь деликатно дотронулся мордой до его плеча, вздохнув, точно человек, и Йохан, закусив зубами кончик брусничного черешка, одной рукой стянул тесную перчатку, чтобы достать из кармана кусок колотого сахара. Гнедой ел деликатно, не пытаясь откусить пальцы, как любили это делать иные лошади, но вдруг насторожился и поднял голову.

- Опять вы, - с досадой послышался знакомый голос англичанина на тропинке. – Что за проклятое место в этих горах? Куда ни пойдешь, наткнешься на вас… Вы от голода едите траву, мистер Неженка? – с любопытством спросил он.

- Это брусника, - неохотно пояснил Йохан, после того, как вынул веточку изо рта. – Она редко растет так далеко на юге. Хотите попробовать?

- Эту кислятину? Спасибо, нет. Я бы лучше перекусил чем поплотней, - Уивер спешился, и у него из кармана выпала небольшая, но толстая книжечка в кожаном переплете. Буланый с любопытством наклонил к ней голову, но англичанин был проворней.

- Ведете тайные записи о местных фортификациях? - невесело сострил Йохан.

Честер поднял одну бровь, видно, не поняв последних слов, и заулыбался.

- Моя охота и мое сокровище, - важно ответил он, но в голосе у него прозвучала нежность. – Хотите взглянуть, мистер… Фризендорф?

Йохан внимательно посмотрел на него, но его встретил открытый и дружелюбный взгляд англичанина. Тот опустил обычное пренебрежительное прозвище, и это было хорошо, потому что сейчас ругаться и спорить не хотелось. Йохан взял в руки книгу и с удивлением обнаружил, что на каждой странице были нарисованы птицы: акварелью, углем, чернилами, сангиной – англичанин рисовал всем, что попадется под руку, и перекладывал пачкающиеся материалы пергаментом, чтобы они не стирались. Рядом с каждым рисунком мелким и аккуратным почерком были написаны пояснения, то на латыни, то на английском, и, судя по первым рисункам, Уивер начал ее три года назад, еще в Индии.

- У меня есть еще несколько тетрадей, - пояснил тот не без гордости. – Я же говорил, что я натуралист? Думаю, когда я вернусь в Лондон, я смогу сделать доклад в научном обществе о птицах Индии и Восточной Европы. Надеюсь, тогда отец не будет наседать на меня, чтобы я пошел работать под его начало в больницу. Скажу вам по секрету, медицина мне не слишком по душе.

- Вы хорошо рисуете, - признал Йохан, проводя пальцем по разноцветному изображению желтого попугая с хохолком. – Что ж, могу пожелать вам в этом удачи.

- Должно быть, вы заболели, Фризендорф, - с деланным удивлением заявил Уивер, но глаза у него заблестели от похвалы. – Вы наконец-то перестали поливать меня грязью!

- Можно подумать, она к вам пристанет, - беззлобно огрызнулся Йохан и протянул книгу владельцу. Уивер недоуменно моргнул и расхохотался.

Назад, в лагерь, они возвращались вместе. Англичанин по обыкновению без устали болтал, мешая немецкие и английские слова, и Йохан не прерывал его. Они расстались почти друзьями, но веселье вернувшихся с охоты господ разделило их. Олень был загнан и подстрелен, убито с десяток зайцев на обратном пути, господин фон Бокк умудрился самолично добыть молоденькую косулю, невероятно этим загордился и ежеминутно покрикивал на слуг, что волокли труп несчастной козочки, чтобы не попортили ей шкуру. Ему повезло: линька у несчастного животного еще не началась, и ровная рыжая шерсть прекрасно подошла бы на обивку. Иероним Шварц поддерживал под руку Рейнгольда Пройссена, который умудрился сильно рассечь себе плечо, и вокруг них стайкой хлопотали озабоченные дамы. Как единственный доктор, присутствующий здесь, Уивер охотно согласился его осмотреть и после заявил, что дело, возможно, серьезное. Он скромно заметил, что мог бы зашить благородного господина прямо здесь, поскольку его опыт хирургом в джунглях Индии велик, но все же предпочел бы делать это дома. Уивер был так убедителен, что Пройссен лишь кивал на его слова, и, в конце концов, их с благословением отправили в путь.

Перед тем, как уехать, Уивер улучил пару мгновений, чтобы подойти к Йохану, беседовавшему с казначеем. Диджле тут же положил пальцы на рукоять кинжала, но англичанина этот жест не смутил.

- Слушайте, Фризендорф, - бесцеремонно произнес он, будто они с Лисицей росли вместе на одном дворе, и казначей, прерванный на полуслове, недовольно смерил его взглядом с головы до ног. – Если вы сегодня не собираетесь проиграть всю ночь в карты, то приглашаю вас на рассвете присоединиться ко мне в мою натуралистическую экспедицию. Никакого вина и женщин до полудня – только птицы. Мне кажется, вам бы это понравилось.

- Ума не приложу, с чего вы это взяли, Уивер, - Йохан с усмешкой покачал головой. – Но не откажусь. Никогда не занимался наблюдениями за природой.

- Это очень скучно, - предупредил Уивер, словно это было главной прелестью прогулки. Он не стал больше медлить, раскланялся с казначеем и вернулся к своему буланому коню, над которым исподтишка посмеивались дамы и юнцы. Пройссен уже ждал его, изысканный и томный; чем больше вокруг было женщин, тем томней он глядел. Баронесса Катоне кинула ему букетик лесных цветов, и раненый галантно поймал его и нежно поцеловал каждый лепесток, будто и не было никакого разлада с невестой. Йохан отвернулся, чтобы не видеть их прощания – оно было ему отчего-то неприятно, - и после отъезда веселье пошло своим чередом.