Граница

Глава 23

Вечером, после верховой прогулки, во время которой господин фон Бокк показывал свои угодья (Йохан подозревал, что тот был бы не прочь втихаря отдать их в аренду под выгодное предприятие, несмотря на то, что земли были казенными, и официально господин фон Бокк был лишь управляющим ими), пока Диджле чинил одежду, усевшись по-турецки перед лампой, Йохан задумчиво пускал кольца дыма в потолок. Курил он редко, но иногда это помогало сосредоточиться и решить, как поступить дальше. Из слов Софии можно было понять, что Герхард Грау не покидал их всю ночь: они случайно столкнулись на кухне, когда пробило три; юную баронессу мучала сухость после обильных возлияний, а служанка спала так крепко, что София втихаря выбралась вниз, чтобы зачерпнуть воды. На кухне сидел Цепной Пес, и, по словам девицы, времени он там провел немало, поскольку снял камзол, оставшись сверху в одной рубашке, и что-то писал при свече. София хотела было скрыться, но блеск пистолета, лежавшего на столе рядом со слугой, заставил ее замереть, когда Герхард поднял голову. Дальше рассказ ее стал совсем невнятным, но как понял Йохан, Цепной Пес помог ей найти все, что требуется, и проводил назад, чтобы София не набила шишек в чужом доме. Вероятно, он мог сделать все и чужими руками, стоило только вспомнить беременную, но все же…

Йохан пыхнул трубкой и вытянул лист писчей бумаги из высокой стопки для черновиков. Вверху его тянулись старательно выведенные готическим шрифтом строки из стихотворения «К возлюбленной Кристиане», и Йохан заулыбался: похоже, твердая цитадель нравственности Диджле дрогнула из-за юной служанки в доме фон Бокков. Он осторожно положил лист на край стола и взял второй.

Он размашисто написал две буквы Г и обвел их в круг. «Подозрительный», «грабитель», «легенда о бывшем дворянстве» - появилось рядом. «Найти женщину», «сообщники?» - подписал Йохан после жирной черты и потушил трубку, чтобы не мешалась. Ниже появилось имя баронессы Катоне и у линии, соединявшей их с Герхардом Грау, - большой вопрос. «Настоящая баронесса? Есть рекомендательные письма, общие знакомые». Если письма было легко подделать (Йохан знал это на собственном опыте), то с общими знакомыми было куда как трудней. Увы, он не мог поймать ее на несостыковках, хоть и пытался. В остальном же баронесса Катоне была чиста, как жертвенная овечка, не подкопаешься.

В середине появились имена Пройссена и Уивера. «Вероятно, случайное знакомство» подписал Йохан между ними. «Если англичанина не отпустят, навести о нем справки в канцелярии капитана. Если отпустят, расспросить о той ночи». Между Цепным Псом и Пройссеном тоже появилась линия: «Попытка грабежа. Старый долг?» Это казалось разумным, Пройссен был любителем делать долги. «Выяснить». Около имени должника мелким почерком: «Мертв или сбежал? Почтовая карета, частная лошадь, пешком – вряд ли. Пропали ли вещи из дома? Узнать в канцелярии».

Оставался Шварц и его темные делишки. Он был связан с разбойниками, но вел себя осторожно, и Йохан написал его имя рядом с именем Пройссена. «Дружба? Или обман?» добавил он между ними. «Разбойники» - появилось ниже. «Куда пропал главарь и его сестра?» Отсиживаться в лесу они не могли, их убежище было разорено; в городе горбунью Йохан тоже не встречал: уж больно она была приметна. «Знает ли о них Шварц? Скорее всего, да». «Спрятались среди влахов?» Это было разумно, там их вряд ли бы кто нашел, а свои – не выдали бы властям.

Йохан звонко закрыл чернильницу, и Диджле тревожно вскинул голову. Записи ничего толком не проясняли, но в хаосе сомнений были путеводным огоньком, что делать дальше. Единственным человеком в этих местах, в ком Йохан не сомневался, была Анна-Мария. Пусть она была женщиной, но твердости ее характера и верности позавидовал бы любой мужчина. Стыд от последней встречи до сих пор не прошел, но Йохан верил, что все наладится, как только закончится вся эта история с исчезновением Пройссена.

За всю следующую неделю попасть в канцелярию ему так и не удалось, но путем расспросов местных гренцеров и торговцев Йохан узнал, что немногие дворяне или люди чистых занятий выезжали из города в последнее время; все больше крестьяне из окрестных сел, которые надеялись продать свои нехитрые товары без посредников. Большинство из них были известны гренцерам в лицо, не говоря уже о том, что среди влахов у них попадались родственники. Йохану пришлось придумать историю о потере часов, чтобы гренцеры не удивлялись таким дотошным расспросам, и расстаться с изрядным количеством серебра, чтобы заставить отвечать искренне. Целый гульден ушел на то, чтобы пробудить разговорчивость у женщины с младенцем, которая устроила столь затейливое представление у дома Пройссена и сломить сопротивление ее мужа. Она призналась, что с Цепным Псом познакомилась случайно, на рыночной площади, и вначале думала, что он намеревается нанять ее как служанку. Судя по румянцу, ярко залившему ее щеки, на самом деле роженица полагала, что Герхард намеревается предложить ей кое-что иное, как норовили иные господа, и потому очень удивилась, когда тот посулил ей щедрую плату, если та привлечет внимание окружающих. Перед рождением четвертого ребенка они влезли в долги, неохотно пояснила женщина, и она согласилась без раздумий. Весь разговор и она, и ее муж опасливо поглядывали на Йохана, словно ждали, что он вот-вот позовет стражу и велит отвести их в замковые подвалы, мялись и переглядывались. Чтобы успокоиться самой и утешить плачущего младенца женщина дала ему грудь, не стесняясь знатного гостя; она точно защищалась невинным дитем от посланца судьбы, и Йохан ограничился только тем, что велел не говорить никому об их разговоре и о своем дурном поступке. По всей видимости, к исчезновению Пройссена отношения они не имели и были лишь слепым орудием в руке Герхарда Грау.

Иероним Шварц держался ниже травы и тише воды и старался не оставаться с Йоханом наедине. Он окончательно оставил свои еженедельные прогулки на природу и все чаще проводил время в гостях у казначея: быть может, этот человек тоже был его подельником в темных делах, и Йохан жалел, что не может назваться ревизором и проверить расходные городские книги.

Англичанина из застенка так и не выпустили, но и обвинения пока что не предъявили. В узком светском кругу переговаривались, что он убийца, и почти все дамы наперебой уверяли, что сразу почувствовали в нем нечто демоническое, чудовищное, и в доказательство своих слов приводили рассказы господина Уивера об Индии: разве может нормальный человек столько времени провести среди дикарей и остаться добрым христианином? Единственной, кто осмеливался высказывать иное мнение, была юная София, но поскольку ее все еще считали ребенком (сверстниц, равных по происхождению, у нее в этих краях не было), к ней не прислушивались и не возражали, что очень расстраивало баронессу. Она искала общества Йохана, но они больше не целовались, потому что София призналась, что ей очень стыдно перед Роксаной Катоне, и она чувствует себя предательницей своей лучшей подруги, потому что встала между ними. Йохан про себя чертыхнулся, вспомнив о собственной легенде, но настаивать ни на чем не стал, хотя без женщины за эти месяцы порой было туго. Юная баронесса была бесценным кладезем сведений и, проникшись к Йохану доверием, ничего от него не скрывала. По большей части наедине они говорили о Роксане, и наивная девочка рассыпалась ей в похвалах, думая, что польстит этим барону. Из ее слов складывался образ несчастной, но мужественной женщины, которая обречена скрывать тайну, и Йохан ловил себя на том, что слишком часто думает о Роксане. Иногда ему казалось, что стоит только увезти ее от Герхарда Грау, и тогда весь ее яд, до сих пор льющийся из уст в адрес Лисицы, иссякнет, и она точно скинет старую кожу. Сама Роксана теперь нечасто появлялась на обедах и ужинах, охваченная волнением за своего жениха, и неизменно пользовалась всеобщим сочувствием. Один на один с Йоханом она не оставалась, хотя Лисица хотел бы побеседовать с ней с глазу на глаз. Время шло, но ничего не прояснялось, и это терзало Йохана, и привязывало его.

Через неделю после того, как Уивер попал в застенки, Йохан проснулся от шума в соседней комнате, которую занимал англичанин: там ходили, двигали сундуки и негромко переговаривались. За окном только-только занимался рассвет – светлая полоса на краю неба, и Йохан перевернулся на другой бок. Диджле тоже уже не спал; осман стоял над своей лежанкой, которую еженощно устраивал перед дверью, и теперь напряженно прислушивался к звукам из другой комнаты. Он обернулся, услышав шорох постели.

- Не пойму, - Диджле сжимал в руках рукоять своего кинжала, с которым не расставался. – Грабители? Нужно звать стражу?

Йохан покачал головой: «погоди». Переговаривались негромко, и он не мог разобрать слов. Он перекатился через кровать, подхватил кюлоты и натянул их на подштанники, путаясь со сна в пуговицах. Йохан быстро зарядил новенький пистолет, который держал в прикроватном ящике (и шпага, и сабля в тесном помещении были, скорей, помехой, чем подмогой) и сделал Диджле знак отворять дверь.

Это были не грабители, и Йохан опустил пистолет. Редко какой негодяй осмелился бы прийти ночью через парадный вход, чтобы вынести чужие богатства. Дверь комнаты Уивера была распахнута, и около нее скучал молоденький солдат из постоянного гарнизона замка.

- Что вы тут делаете? – недовольно поинтересовался Йохан, без труда входя в роль избалованного бездельника-барона. – Почему порядочным людям мешают спать на рассвете? Нельзя ли вести себя тише?

- Господин фон Фризендорф! – солдатик стремительно выпрямился и поправил шляпу, съехавшую на один глаз. Надо же, он тоже его запомнил. – Мы здесь по приказу капитана…

- Он послал вас потрошить чужие сундуки? Непохоже на господина капитана.

Юноша смутился и неуверенно оглянулся в комнату.

- Спросите у офицера, господин барон, - предложил он робко. – Лейтенант Мароци получил письменный приказ. Он все вам разъяснит.

Из комнаты стремительно вышел венгр, и Йохан сразу узнал его, несмотря, что на этот раз он был при полном параде, словно пришел на смотр, а не на обыск. Для полноты картины ему не хватал только знаменосца со штандартом батальона, бегущего впереди, и белого арабского жеребца. К счастью, ни тот, ни другой не поместились бы в коридоре «Королевского Льва».

- Мне нужны бравые ребята, а не мокроштанники, - процедил Мароци для оцепеневшего юнца, не сводя глаз с Йохана. Он нехорошо сощурился, значит, вспомнил их встречу у капитана. – Как ты собираешься воевать, солдат, если даже в мирное время робеешь отвечать по уставу? Бормочешь, словно писарь!

- Так точно, мой лейтенант, - отрапортовал бледный солдатик.

- Если на воскресных учениях будешь нерадив, - отчеканил Мароци, - капрал позаботится о том, чтобы ты прошел сквозь строй вместе с ворами и пьянью!

- Так точно, мой лейтенант!

Йохан взглянул на несчастного с сочувствием, но вмешиваться не стал, чтобы юнцу не пришлось после еще хуже.

- Ваши внутренние дела меня не волнуют, - отчеканил он. – Меня волнует, что вы делаете в комнате моего друга. Между прочим, ученого натуралиста с мировым именем!

Мароци хмуро взглянул на него.

- Ваш ученый натуралист – убийца. Нам приказано изъять все его бумаги! Может быть, вы его подельник, барон?

- А вы не слишком ли наглы, господин лейтенант? Или, верней, второй лейтенант, - они мерялись взглядами, кто кого пересмотрит. – Зарубите себе на носу, если бумаги пропадут, мне придется говорить об этом в научном обществе и назвать виновника пропажи. Я уже не говорю о том, что это будет мировым скандалом. Вы опозорите имя вашей императрицы перед другими монархами. Вот, скажут они, как относятся к науке в великой Империи! Даже дикари османы культурней.

Дыхание у Диджле, стоявшего позади, сбилось, и Йохан, не глядя, наступил ему на ногу, чтобы тот молчал. Венгр наливался багровой краской: сначала уши, потом шея и щеки – это было заметно даже в тени.

- Я позабочусь, чтобы они не пропали, барон, - с трудом проговорил он, как будто в горло ему запихали ежа. – Если они действительно столь ценны, вы получите их. После цензора. Месяца через три, когда записи будут проверены. Придется их отсылать в Буду. У нас тут никто не знает этого собачьего языка.

- Большая часть – на латыни, - холодно сказал Йохан. – Я, конечно, понимаю, что лично вы могли ее давным-давно позабыть, но любой помощник священника прочтет вам, что там всего лишь о птицах и об их повадках.

- Если вас заботят какие-то бумажки, подите к капитану фон Рейне! – венгр рявкнул так, что солдат у двери прикрыл глаза. – И объясняйте ему! А у меня приказ! И если вы будете мне мешать, я посажу вас к вашему натуралисту, и вы прекрасно побеседуете в застенке о птицах!

- Вы окончательно перебудили всех постояльцев, лейтенант. Но я вас понял. Мы уходим.

- То-то же, - тихо буркнул себе под нос Мароци. Он будто даже подобрел, и Йохан не стал с ним спорить дальше. Пусть думает, что поле боя осталось за ним, сейчас это было неважно.

Насупленный Диджле вернулся в комнату первым. Он не смотрел на Йохана, видно, обиженный на слова про дикарей-османов, и принялся поправлять постель. Йохан разрядил пистолет и задумчиво взвесил его в руке. Значит, англичанина все-таки считают виновным.

- Не сердись, братец, - сказал он негромко в спину осману. – Ты уж всяко поумней и лучше, чем большинство местных вояк.

Диджле не обернулся, но Йохан видел, что он чуть расслабил спину.

- Нехорошо было так говорить про мой народ, - упрекнул Диджле после некоторого молчания. – У нас есть великие ученые и летописцы! В Порте каждый может найти свое место – будь то иудей или христианин, не только магометанин.

- Как и в Империи. Христианам в Порте тоже туго, как и тебе здесь. Мир вообще везде одинаков – чужакам всегда нелегко.

На лице повернувшегося османа было написано, что ему хотелось возразить, защитить свою родину, но врожденная правдивость ему мешала.

- А этот шелудивый английский пес действительно ученый? – недоверчиво спросил он наконец.

- Вроде того. И прекрати его так называть. Он не так уж плох.

- Он относится к вам без уважения! Он болтлив, как баба, распутен, как кот, да еще и убийца.

- В последнем я не уверен, - заметил Йохан и убрал оружие. – Если человека посадили в тюрьму, это вовсе не означает его вины.

Осман опять долго молчал, яростно взбивая мягкую перину.

- Правда твоя, брат, - наконец ответил он и окончательно замкнулся в себе.

Спать они больше не ложились. Йохан лег с ногами на застеленную постель и взялся за книгу, которую никак не мог дочитать уже вторую неделю, Диджле, помолившись, отправился вниз приготовить завтрак. Местным кухаркам и поварам он не доверял; те готовили грязными руками, без зазрения совести могли положить в горшок свинину и с пеной у рта убеждать, что это старая курица, да и еда у них была сплошь покрыта толстым слоем жира, что вызывало брезгливую тошноту. Сам Диджле предпочитал блюда на открытом огне, пресные лепешки, козий сыр и свежие овощи и потчевал ими названного брата, несмотря на то, что желудок у того был испорчен европейской кухней. Пока осман резал мясо, из головы у него не выходил утренний разговор: англичанин с первой встречи показался ему воплощением всех грехов, которые только проникли в подлунный мир, но если его посадили в тюрьму неправедно, значит, он - невинная жертва, которой надо помочь выйти на свободу или хоть облегчить страдания. На своей шкуре Диджле дважды испытал глухое отчаяние, которое охватывает пленника, и он знал, насколько ценно человеческое участие – пусть даже одно лишь доброе слово. Если он называет себя правоверным, значит, и поступки его должны быть милосердными и сострадательными – ведь христианам этого так не хватает!

На завтрак он пожарил баранину на углях, и часть мяса, которую обычно оставлял на последующие дни, плотно завернул в плоские пшеничные лепешки и капустные листья. Толстые свертки он переложил на чистую тряпицу и тщательно сложил ее, чтобы наверху переложить в деревянный хлебный ящик – так они могли полежать несколько дней, не засохнуть и не заплесневеть.

Он принес завтрак в комнату и еще раз сходил вниз за свежесваренным кофе. Хозяин «Королевского льва» всякий раз, как только Диджле начинал его готовить, норовил хитростью выспросить у него рецепт этого напитка и подсылал слугу подсмотреть, как у османа получается такой аромат, сбивающий с ног. Он рассчитывал подавать его знатным господам и богатым путешественникам, если тех еще каким-то чудом занесет в эти глухие края, и изрядно обогатиться. Диджле это не нравилось. Если бы он попросил, как достойный человек, осман бы не отказал ему, но лукавство жадного богача вызывало у Диджле только презрение. Он шуганул слугу, который с полуприкрытыми глазами склонился над кофейником и вдохновенно нюхал запах кофе, забрал сверток и кофейник и отправился наверх.

- Что это? – спросил Йохан с набитым ртом, как только осман вошел. Сверток не укрылся от его взгляда, и Диджле смутился. Он поставил кофейник на табурет, еду - на пол и разлил кофе по чашкам, чтобы поднести к столу названного брата одну из них. Сам осман уселся на полосатый половичок, на котором всегда принимал пищу, взял одну из лепешек, и только тогда ответил:

- Это еда. Подумал, в тюрьме голодно. Можно отнести ее англичанину.

Он впился зубами в лепешку, чтобы больше ничего не отвечать. Йохан задумчиво взглянул на него, потом на сверток, опустив чашку с кофе, который только собирался выпить, и неожиданно сказал:

- Удивительно. Знаешь, глупые люди склонны считать, что человек иной крови, веры или народа изначально создан Богом ущербней. Я буду рассказывать им о тебе, чтобы они устыдились и вспомнили о христианских заветах.

Диджле густо покраснел, но промолчал. Похвала казалась ему незаслуженной.

- Ты устыдил и меня, - продолжил Йохан. – Пожалуй, надо действительно передать ему еды. В тюрьмах разносолами не кормят – это я хорошо знаю.

Когда он успел узнать о тюрьмах, Йохан не стал пояснять, а Диджле – спрашивать. После завтрака осман отправился с запиской от хозяина в дом капитана, чтобы узнать, может ли тот принять барона фон Фризендорфа по важному делу. Солнце затянуло бледными, полупрозрачными облаками, начался мелкий дождь, и Йохан порадовался. Несколько дней он пообещал давать уроки фехтования сыну одного из местных дворян, который был по уши влюблен в Софию фон Виссен, одновременно мечтал о военной карьере в дальних странах и вдохновился шутливой дуэлью между бароном фон Фризендорфом и его отцом, проведенной больше для развлечения дам, но теперь можно было с чистой душой отложить учение. Под крышей в этом городке можно было фехтовать лишь в судебном зале ратуши, где ежегодно проводился рождественский бал для горожан, но для этого надо было заплатить кругленькую сумму на городские нужды. Йохан не был готов к таким расходам, а карманных денег его ученика не хватило бы даже на влашскую хибарку.

Пока Диджле не вернулся, Йохан принялся за чистку оружия. К этому делу он относился серьезно, как осман к ежедневным молитвам. Годы странствий приучили к простой мысли: бей первым и будь уверен, что оружие тебя не подведет. Сабля была уже далеко не новой, с зазубринами на клинке, и в каком-то смысле он получил ее в наследство. Еще в прусской армии тяжело захворавший товарищ просил после его смерти передать семье все, что у него осталось: нательный крест, немного денег, одежду и оружие. Но когда через несколько месяцев Лисица все-таки добрался до нужного города, оказалось, что единственный сын друга упал зимой в прорубь и в несколько дней сгорел от лихорадки, а несчастные его дед и бабка собрались вниз по реке продавать свой нехитрый скарб, но лодка перевернулась, и никто из людей не спасся. Целая семья нашла свою смерть от воды! Почему Бог так распорядился, Лисица не знал и не мог догадаться. Деньги и одежду он отдал местной церкви на нужды больных и нищих, крест прикопал на скромной могиле сына и жены товарища, а саблю и кинжал с памятной гравировкой оставил у себя. Кинжал украли в Вене во время одной из попоек, а саблей Йохан дорожил – одна из немногих вещей, не считая креста, отданного Анне-Марии, к которой он был привязан; из тех вещей, что накрепко связывали его с прошлым.

Хлопнула дверь, и он, не поднимая головы, спросил:

- Ну что? Отнес?

- Боюсь, что нет, - послышался звонкий голос баронессы фон Виссен, и Йохан вздрогнул. Девушка была закутана в темный полупрозрачный платок, чтобы нельзя было разобрать ее лица. За ее спиной стояла служанка и с жадным интересом глазела на скромную обстановку баронского жилища.

- Простите меня, милый барон, что я так ворвалась, пока вы не одеты… - Глаза Софии с любопытством следили за каждым его движением, и Йохан действительно почувствовал себя раздетым. Он снял саблю с колен и спешно намотал шейный платок. – Но мне очень нужна ваша помощь.

- Что-то случилось с вашим дядей? С баронессой Катоне?

София покачала головой.

- Я узнала, что господина Уивера считают убийцей, - торжественно сказала она и с вызовом посмотрела на Йохана.

- Но причем здесь я?

- Во-первых, вы хорошо знакомы, - она загнула указательный палец. – Во-вторых, я знаю, что вы многое можете. В-третьих, вы - единственный, кто не верит в его виновность…

- Послушать вас, так вы хотите, чтобы я похитил его из замковых подвалов.

София потупилась.

- Для начала надо выяснить подробности, - наставительно сказал Йохан. - Я не знаю ничего, что случилось в тот вечер. И вы не знаете ничего, кроме слухов. Может быть, обвинения не состоятельны…

- Вы ужасный зануда, - упрекнула его баронесса, точно они были давным-давно женаты, и Йохан приподнял бровь.

- А вы заботитесь об убийце и наносите компрометирующие вас визиты.

- Я же со служанкой, - легкомысленно заметила София. – Просто мистер Уивер такой милый, и ему столь многое пришлось пережить... Я не могу оставить его в беде.

Йохан вздохнул. Девичья самоотверженность вызывала восхищение, но баронесса не понимала, к чему могут привести ее неразумные действия. Она точно шла по узкой тропинке, по каждую сторону которой клубилась тьма, и ежеминутно рисковала оступиться и упасть. Удивительно, как ей удалось прожить семнадцать лет на этом свете и не попасть в беду по собственной воле.

- Скажу вам честно, я намеревался идти к капитану, - неохотно признался Йохан, и София просияла. – Я расскажу вам, что узнаю. Но на вашем месте я бы держался подальше от тюрем и подозрительных людей.

Девица заулыбалась и спустила черную ткань на плечи, покрытые шелковой косынкой. Все наставления она явно пропустила мимо ушей, стоило только поглядеть на ее ясное лицо.

- Если бы не баронесса Катоне, - воскликнула она, повторяя давние слова, - я бы в вас влюбилась, барон. Так жаль, что вы лютеранин, а не католик! Замолвите словечко у капитана обо мне. Я бы хотела передать мистеру Уиверу еды и вещей собственноручно... Можете сказать, что у нас с ним амурные страсти. Говорят, так можно разжалобить и стражу, и самого капитана фон Рейне!

Ее глаза были чисты и невинны. София не стеснялась служанки, совсем забыв о том, что слуги частенько болтливы и держат ушки на макушке; она не думала о слухах, которые поползут, если Йохан даже намекнет на возможную связь, она не думала о своем имени, которое, несомненно, будет измарано после подобных подозрений, или, скорее, она полагала, что ее знатный род - будто щит против дурных слов и мыслей. Бедная, наивная и одинокая девочка! Да господин фон Бокк прикажет ее выпороть и запрет дома на все оставшиеся дни, если узнает о ее приключениях и фантазиях, и осуждать его за это не стоит.

- Доверьтесь мне, - в конце концов ответил Йохан. – И не надо никому говорить про свои христианские порывы. У вас доброе сердце, но по моему опыту – любой хороший поступок можно истолковать превратно.

Он хотел добавить, что свидания обещать не может и не будет, но вовремя остановился. София могла понять его слова как призыв действовать самой, а Йохану того не хотелось.

- Я опять у вас в долгу, милый барон, - она присела в реверансе. Служанка открыла рот, жадно прислушиваясь к разговору. – Как мне вас отблагодарить?

- Будьте почаще рядом с баронессой Катоне. Поддерживайте ее и берегите, - уклончиво заметил Йохан.

София покорно склонила гладко зачесанную напудренную головку. Она благодарно и понимающе улыбнулась, вновь закрыла лицо тканью так, что остались только глаза, и служанка протянула ей маленькую треуголку, расшитую кружевами. Надевать ее баронесса не спешила.

- Надеюсь, вы придете к нам сегодня вечером? Я буду вас ждать и потому не прощаюсь.

Не дождавшись его ответа, она выскользнула из комнаты. Служанка исчезла следом за ней, после того, как получила в руки крейцер за молчание, и Йохан вытер ладонью пот со лба. Разговоры с Софией напоминали переноску бочонка с подмоченным порохом; никогда не угадаешь: взорвется он или останется цел. Хорошо бы она и в самом деле не отходила от Роксаны Катоне, а заодно приглядывала за ее Цепным Псом.