Граница

Глава 28

День за днем Йохан откладывал разговор с Анной-Марией, и чем чаще Диджле напоминал о женитьбе, тем меньше ему хотелось показываться ей на глаза. Он не боялся, что его узнают в доме ее отца, но не мог забыть выражения ее глаз при последней встрече. Вяземский вел себя, как обычно, словно ничего между ними не произошло, но порой намекал о темном прошлом одной известной персоны в обществе. Снег пошел сильней, а потом так же неожиданно потеплело – редкость для последних суровых зим, - и почти весенняя слякоть развезла дороги. До Рождества оставалось совсем немного, и господин фон Бокк намеревался устроить пышный бал для всей знати: приезжей ли, местной ли – не имело значения. После Рождества должны были объявить приговор Честеру Уиверу, и последнее письмо, которое пришло из Вены от английского посла, содержало в себе лишь сожаление, что поданный короля Георга оказался столь вероломным в чужой земле. Он также писал, что обязательно сообщит его почтенной семье о случившемся и интересовался, можно ли будет отправить тело казненного, в случае смертного приговора, в Англию. Граф Бабенберг со смехом рассказывал, что ради этого посол собрался прислать три бочки бренди, до которых, по слухам, был большим охотником, – одну, чтобы положить труп, а вторую и третью – для жадных до спиртного солдат, чтобы те случайно не отравились трупным ядом. Англичанину никто не сочувствовал, и даже София притихла, поглощенная подготовкой к рождественскому балу. О грядущем отъезде Йохан никому не говорил. Что этим людям до него? Диджле ворчал себе под нос, вновь недовольный; по его мнению, заявлять о своих делах надо было честно и открыто.

Время неумолимо катилось к Рождеству. Господин фон Бокк явственно намекал, что собирается устроить живые картины из жизни Христа, различные развлечения для господ и для бедняков, благотворительный обед и танцы в ратуше. Он задумал украсить мрачный зал суда цветами, пальмовыми ветвями и светлыми тканями: желтыми, розовыми, бледно-голубыми, чтобы создать некое подобие воздушного мира, стихии Ауры и Нефелы. Ткани он заказал у господина Дома еще в начале осени, и с тех пор никак не мог позаботиться о том, чтобы забрать их. Диджле, выслушав эту захватывающую историю, столь выразительно замолчал, вытянувшись за спинкой стула Йохана, пока они с господином фон Бокком пили кофе, что Лисица немедленно предложил последнему свою помощь. Господин фон Бокк горячо поблагодарил его за любезность, и в порыве дружеских чувств предложил Йохану изобразить Иосифа в одной из живых картин. Йохан вежливо отказался и мельком огорчился, когда услышал, что Марией уговорили быть баронессу Катоне.

На следующий день Лисица долго прихорашивался перед зеркалом, подобно заправской моднице, хотя раньше чаще пренебрегал этим обычаем. Он заставил османа заплести ему косу и целых три раза спросил, как он выглядит по его мнению. Диджле не одобрял подобной суеты и сухо отвечал, что Анна-Мария будет рада увидеть его в любом облике, однако еще раз прошелся щеткой по хозяйскому камзолу и треуголке и втайне остался доволен увиденным.

К господину Дому они отправились пешком. Йохан давно не ходил здесь, чтобы ненароком не встретить брошенную возлюбленную, и теперь, зимой, эта часть города казалась ему чужой. Жизнь здесь текла также неторопливо, как и прежде: та же чернявая служанка, с завязанным крест-накрест на спине платком, выметала грязь и слякоть перед соседской дверью под ноги прохожим, тот же хозяин табачной лавки в старом паричке маячил в распахнутом окне дома, с любопытством выглядывая на улицу, тот же пегий пес спал на привычном месте у изгороди – разве что летом там была лужа поменьше. Ничего не изменилось, и изменилось все.

Зеваки глазели на Йохана, гордо вышагивающего впереди, и Диджле, который нес за ним его оружие, пока они наконец не вошли в темный дом торговца тканями, звякнув колокольчиком у двери. Глазам пришлось привыкать к полумраку, разгоняемому лишь вонючей лампой на столе, но один только знакомый и пыльный запах ковров и дорогой обивочной ткани неожиданно вызвал воспоминания о весенних днях. На лестнице послышался звонкий стук каблуков, и, придерживая подол, чтобы случайно не упасть, к ним спустилась сама Анна-Мария.

- Простите, господин, - серьезно начала она еще на полдороге, - но мой достопочтимый отец в последние дни сильно мучается подагрой. Если вы хотите сделать заказ, то я могу лишь показать вам образцы… тканей.

Она замолчала и остановилась на последней ступеньке, когда увидела Йохана. Старое платье натянулось у нее на выпуклом животе.

- Кто там? – донесся сверху больной и хриплый голос, совсем не похожий на голос господина Дома. – Кто там, Анна?

- Образцы меня устроят, - заверил Йохан. Из зала исчезла кое-какая привычная мебель, слуги тоже не было видно. Похоже, дела здесь шли все хуже, несмотря на оставленные деньги.

- Это господин барон, отец, - громко ответила Анна-Мария, не сводя глаз с Йохана. Он не мог разгадать выражения ее взгляда, но видел, как осунулось и чуть подурнело ее лицо. Диджле предусмотрительно отступил к двери, чтобы не слышать их разговора. – Я покажу ему ткани.

Она наконец-то опустила глаза и прошла мимо Йохана к столу, на котором лежала толстая книга со вшитыми и нарисованными образцами. Лисица помнил их наизусть: ткани для стен, ткани для платьев, ткани кружевные; батист, муслин, бумазея, лен, шелк, тафта, саржа; из разных концов света – из Рима, Брюсселя, Вены, Берлина, Франции, Англии и Леванта.

- Подойдите сюда, господин, - позвала Анна-Мария. – Если вы соблаговолите сказать, зачем вам понадобились ткани, то я подберу для вас лучшие из них. Вы обставляете дом или решили сшить себе новое платье? У нас осталось много хороших тканей с весны.

Говорила она ровно, но девичьи пальцы дрожали, пока Анна-Мария листала пожелтевшие от времени страницы. Йохан накрыл ее руку своей, и девушка сжала губы так, что они побелели.

- Я пришел не ради покупок.

- Жаль, - с трудом выговорила она. Теперь Анна-Мария избегала его взгляда. Она упорно глядела на один из образцов: золотистые цветы рассыпались на бледно-голубом фоне, и Йохан видел, как на ее виске, почти под самым чепчиком, бьется тоненькая жилка.

- Я пришел за тобой.

- Что такому знатному господину нужно от блудной девки? – она хотела вложить в свои слова иронию, но вышло просто и печально.

- Не называй себя так. Я обещал вернуться и вернулся.

- Почему ты не сделал этого раньше? – голос у Анны-Марии неожиданно сел, и она склонилась еще ниже над книгой, словно ей не хватало воздуха. – Я ждала тебя.

- А теперь перестала?

Она кивнула, не поднимая головы.

- Но почему?

Анна-Мария долго молчала, а потом мягко высвободила свои пальцы.

- Ты был все время рядом, - без осуждения сказала она. – И ни разу не дал о себе знать. Я видела тебя со знатными дамами. Ты часто проезжал мимо верхом. Один раз я даже набралась духу и шла за тобой целый квартал, но ты не увидел меня, Иоганн. Или как там тебя зовут…

- Йохан.

- Пусть Йохан, - покладисто согласилась Анна-Мария. – Ты пришел слишком поздно.

- Я пришел… - Лисица запнулся, но продолжил: - Выходи за меня замуж. Уедем отсюда.

- Не могу.

- Почему? – Йохан взял ее за подбородок, чтобы взглянуть Анне-Марии в глаза. По щекам у нее катились крупные слезы, смывая краску и румяна, но она пыталась бодриться.

- Как я оставлю больного отца?

- Мы позовем ему лучшего доктора перед отъездом.

- Доктор сказал, что ничем не может ему помочь. Это из-за моего ребенка отец заболел. От чужих кривотолков. Из-за меня. Я оказалась плохой дочерью. Да еще отказываю всем женихам, которые приходят свататься.

- Ты вовсе не плохая. Поверь мне, я не мог прийти раньше, но теперь все будет иначе!

- Конечно, я верю, - вяло ответила она и отвела взгляд. – Но ведь я тебя вовсе не знаю… Ты соврал мне даже в своем имени. Я думала, ты – путешественник, поиздержавшийся в пути и попавший в беду, из хорошей семьи. Ты был так обходителен и умен, так хорошо поладил с отцом и сестрой! А теперь я не знаю. Может быть, ты беглый преступник?

- Нет, - после долгой паузы сказал Йохан. – Я не беглый преступник. Я действительно дворянин.

- Тогда это еще смешней, - тихо проговорила Анна-Мария. – Зачем я тебе?

- Потому что я люблю тебя.

- Это просто слова.

Йохан перемахнул через стол и оказался рядом с ней. Испуганный олененок – кажется, так он называл ее когда-то. Теперь олененку пришлось долго бежать, спасаясь от преследования, и в покрасневших глазах отражалась лишь одна усталость. Он притянул девушку к себе, и она покорно подчинилась, уткнувшись ему в грудь; Йохан почувствовал ее большой живот под платьем, и это было новым, непривычным ощущением. Диджле издал невнятный протестующий звук, но не проронил ни слова.

- Не плачь, радость моя, - сказал ей на ухо Йохан. – Мы поженимся на Рождество и уедем отсюда. Никто больше не посмотрит на тебя косо. Мы начнем новую жизнь в другом городе, где никто нас не знает. Ты родишь чудесного мальчишку. Будем жить-поживать да добра наживать. А если твой отец нас простит, то заберем его к себе, как обустроимся.

Ее плечи дернулись, и Анна-Мария заплакала горше, но ни словом, ни движением не возразила против его слов. Разум подсказывал Йохану, что он все сделал правильно, но ни радости, ни облегчения не было, точно он заманивал доверчивую птицу в ловушку.

- Когда ты думаешь ехать? – спросила она, и Йохан заботливо вытер ей слезы. Анна-Мария не противилась и доверчиво подняла к нему лицо.

- Через пару недель. После Рождества. Дороги сейчас слишком плохи, чтобы пускаться в путь.

- В январе здесь бывают снежные бури.

- Никакие бури нас не коснутся.

Она вздохнула и отстранилась.

- Двух недель тебе хватит, чтобы собраться? – Йохан придержал ее за локоть. – Я не смогу быть рядом, пока мы не обвенчаемся.

- У меня… Да.

Он успел забыть мягкость ее губ за эти долгие месяцы. Но теперь не было сладости, только соль чувствовалась на языке. Анна-Мария таяла в его руках, податливая, как воск, и только предупредительный кашель Диджле заставил прервать поцелуй. Маленький осман решил взять все в свои руки, чтобы не быть свидетелем разврата, и деликатно напомнил, что они явились сюда еще по одному делу. Просьба господина фон Бокка напрочь вылетела у Йохана из головы, и он с трудом вспомнил, какие именно ткани тот желал выкупить. К счастью, в лавке тщательно заполняли приходные книги, и Анна-Мария без труда нашла прошлый заказ. Неловкость между любовниками не пропала, а прежняя близость не вернулась. Глаза у Анны-Марии распухли от слез, и вся она была такой милой и доверчивой, что Йохану хотелось провалиться сквозь землю.

Диджле увязал получившуюся кипу тканей и взвалил ее на спину, словно вьючный мул. Он тревожно переводил взгляд с Йохана на Анну-Марию, точно пытался понять, что каждый из них чувствует на душе. На кухне громко хлопнула дверь, и Анна-Мария пугливо вздрогнула. Из-под платка показался краешек серебряного креста, и Йохан странным образом успокоился: если она все еще носит его, значит, все сложится хорошо.

В зале появилась суетливая востроносая женщина, которая бурно поздоровалась с Йоханом. Она подозрительно поглядывала на Анну-Марию, и та тут же подобралась и больше не проронила ни слова, пока женщина многословно рассыпалась в любезностях. Она оказалась соседкой, которая приходила помогать по хозяйству, но ее уверения в преданности и острый взгляд выдавали в ней сплетницу, которая не могла удержаться от любопытства. Йохан смутно припоминал ее, но никак не мог вспомнить ее имени. Она, кажется, тоже не узнавала его и лебезила, как перед настоящим вельможей.

Перед тем, как уйти, Йохан тайком показал Анне-Марии железное колечко, и отсвет улыбки на ее лице дал ему понять, что она узнала его. Диджле облегченно вздохнул, как только они вышли на улицу, но заговорить о произошедшем не пытался.

Только вечером, когда за окном окончательно стемнело, осман задал один-единственный вопрос, пока зашивал на своем камзоле разошедшийся шов:

- Чувствуешь ли ты теперь правильность пути, мой господин?

- Отчасти, - неохотно отозвался Йохан. Говорить не хотелось. Все слишком запуталось, чтобы верно судить о грядущем или сдержать все данные Анне-Марии обещания, но Диджле обрадовался его словам и замолчал, засияв, как начищенный имперский грош.

Оставшиеся до отъезда дни Йохан не оставался в одиночестве и все чаще норовил участвовать в развлечениях. Он расспрашивал важных гостей о делах, о законах и о налогах Империи, и все, как один, жаловались, что приходится залезать в долги и закладывать вещи, чтобы вести достойный образ жизни, привычный их предкам; пусть Провидение наградило императрицу неженским умом и решительностью, но с высокими налогами справиться она не могла, и легче было не строить своего дома вовсе, нежели содержать его. Влачить существование по-бедняцки Йохан не хотел, равно как и начинать новую жизнь с обмана; но документов на собственное имя у него так и не появилось, кроме писем, а это значило, что при любой попытке вести оседлую и достойную жизнь грядут неприятности с властями. Единственную работу, которую он считал для себя сносной и чистой, найти было нелегко – кто из знатных людей возьмет к себе безродного бродягу? Немало людей, получивших степень в знаменитых университетах Европы, стучалось в их двери, выбирай не хочу. Рано, рано была эта женитьба! Слишком рано, чтобы хорошо жить, и срочно надо было изыскивать способы – как жить втроем, где и на какие деньги. Возвращаться к прошлому не хотелось – слишком горек будет этот хлеб, чтобы кормить им Анну-Марию.

Взвешивая все pro и contra, слушая чужие беседы, Йохан склонялся к тому, чтобы уехать в Россию. Говорили, будто переселенцев в тех диких землях освобождали на несколько лет от налогов и давали денег на обустройство. Говорили также, что едут туда одни бедняки, что хотят бежать от своих господ и жить свободно, но стращали тем, что мало кто выживал в диких степях и русских снегах. Снега Йохан не боялся, но сомневался, что сможет заниматься сельским трудом. Однако ни одна страна больше не предлагала чужестранцам принести присягу на верность за просто так, и над этим стоило задуматься.

К Рождеству вся торговля замирала. По обычаю, в эти дни влахи из местных деревень являлись к своим господам, чтобы подать списки желавших венчаться в следующем году. Господин мог согласиться, а мог и отказать по своему усмотрению, ибо порой крепостных влахов разводили, как скот. Везло только действующим гренцерам; солдаты имели право жениться по своему усмотрению, и Империя даже заботилась о родившихся детях – каждому дарили по оловянной кружке с венгерской короной и сразу зачисляли в школу для солдатских детей. Если что случалось с отцом, то его вдова могла рассчитывать на крошечную пенсию, а записанные дети – жить на казенный кошт. Теперь изредка Йохан ловил себя на мысли, что завидует даже солдатам, хотя прекрасно знал, как им живется. Но они не знали неопределенности будущего, и мало кто из них задумывался о дне завтрашнем, будто мир постоянен – и сегодня, и завтра, и через сотню лет. Император платит жалование, капитан велит куда идти и что делать, чего еще нужно для счастливой жизни?

Анна-Мария не давала о себе знать, пока Йохан улаживал дела; девица вела себя тихо и скромно, словно ничего не переменилось в ее жизни. Йохан щедро заплатил священнику, согласившемуся обвенчать их в первую же ночь после Рождества, и нанял влаха, который пообещал довезти их до соседнего города. Не было пути назад, но радовался этому разве что Диджле; сам Йохан устал ждать опасности, да и будущее казалось чересчур туманным и неясным.