Граница

Глава 14

Свой второй и главный план Лисице осуществить оказалось куда как трудней, чем спасти османа. День шел за днем, а он все еще оставался в гостеприимном доме господина Дома, и Анна-Мария, обеспокоенная тем происшествием, когда Лисица вернулся с оружием и оборванный, теперь старалась не оставлять его надолго, если он не был занят делами ее отца. Забота девицы была и приятна, и одновременно утомительна: некуда было от нее деться, и Лисица порой чувствовал себя связанным по рукам и ногам.

Он слышал, что разбойников поймали, и часть из них через несколько дней повесили за преступления против добропорядочных подданных империи. София фон Виссен сделала, что могла, но хитроумный главарь, по слухам, ускользнул, равно как и Иероним Шварц все еще жил припеваючи, вне подозрений, и даже принимал у себя гостей. Избежать встречи с ним в маленьком городке все-таки не удалось, и писарь долго и подозрительно глядел Лисице вслед, словно удивлялся, что последний еще жив. Что стало с несчастной и злой горбуньей, Лисица не знал. Ее не казнили, у дома Анны-Марии она не показывалась, словно канула в то же болото, откуда и вышла, и Лисица был этому рад: нутром он чуял, что девица эта могла натворить дел из своей природной мстительности.

Подобраться к должнику было невозможно. Словно нарочно, он никуда не выходил один, окружая себя то слугами, то друзьями. Последних он завел в большом количестве, пользуясь своим якобы столичным положением, и местные простодушные дворяне, которые уже давно забыли, что есть настоящая честь и гордость, приняли его как своего, ввели в круг и всячески заботились о госте, не забывая о развлечениях. Такие их манеры заставили Лисицу задуматься: не стоит ли ему повторить прием негодяя, который здесь назвался Генрихом фон Клейстом? Прижать его к стене среди своих было бы куда легче, чем забираться в дом, где он жил, и подвергнуться вероятному обвинению в грабеже. Провернуть такой трюк было нетрудно, нужно было лишь уехать до какого-нибудь большого города неподалеку, нанять там слугу, заказать себе хорошей одежды, изменить прическу и воспользоваться пудрой и румянами, чтобы в приезжем дворянине никто не узнал помощника господина Дома. Проблемы было две – найти верного слугу, который бы не задавал лишних вопросов, и деньги, на которые провернуть все остальное. Лисица склонялся к тому, чтобы навестить разбойничий тайник, хоть и не был от этой мысли в восторге. Имя у него было, и имя настоящее, дворянское, а получить документ, который удостоверял бы, что он действительно дворянин, в хорошем платье было нетрудно. Со слугой было сложней.

Сложно было и с Анной-Марией. Она так часто глядела на него, что господин Дом ненавязчиво начал намекать на то, что он уже вскоре постареет и отойдет от дел, а наследников у него нет, и если Иоганн возьмется за ум, то наверняка сможет расширить его лавку. Лисица серьезно кивал, но делал вид, что не понимает, к чему тот клонит – торговля его не интересовала вовсе; более того, была в чем-то противна. Жениться ему тоже пока не хотелось: привязываться к одной женщине, пусть и почти лишенной недостатков в глазах окружающих, казалось неумно. Разве сможет она выдержать его привычную бродячую жизнь и смириться с ней? Нет, Анне-Марии нужна была твердая почва под ногами и уверенность в завтрашнем дне, а за этим к Лисице обращаться не стоило. Девица точно чувствовала, какие мысли бродят в его голове, и вела себя кротко и ласково. Лисице с ней нравилось сильно, но все же не настолько, чтобы навсегда приковать себя к этому скромному дому и делу; да еще и ее сестренка застала их за поцелуями и теперь, раскрасневшаяся от собственной смелости, время от времени поддразнивала их, а когда обижалась, грозилась рассказать обо всем отцу, и тогда ее приходилось подкупать леденцами, крендельками и маленькими подарочками.

Через три недели после того, как он вывел Диджле и баронессу фон Виссен, Лисица все-таки наведался к тайнику с золотом и серебром. Мешки промокли, и ткань начала плесневеть и расползаться, но деньги и драгоценности были на месте. Много брать он не стал, чтобы не привлекать лишнего внимания, но набрать и унести кругленькую сумму флоринами и гульденами все равно оказалось не так-то просто. Пришлось снять сапоги и набить их золотом – кожа на них был крепкая, сапожник их шил дельный, и Лисица верил, что порваться им не суждено.

Когда он закончил, солнце перевалило через зенит и клонилось в сторону цивилизованного мира; птицы лениво подавали голоса, отходя от дневной жары, а пыльный песок на тракте обжигал ноги. Лисица так крепко задумался о дальнейших делах, пока шагал в сторону города, что, к своему стыду, не сразу услышал топот копыт и мягкий, почти деликатный скрип кареты.

Он отошел на обочину и обернулся, щурясь от солнца – богатую господскую карету сопровождал скромно одетый и немолодой всадник. В седле он держался хорошо, и лицо его было скрыто треуголкой, несмотря на жару; кучер же поминутно зевал и стирал пот рукой, всякий раз задевая ладонью за круглый фонарь, подвешенный на углу кареты. Всадник прибавил шагу и подъехал к Лисице первым, чтобы подозвать его к себе.

- Далеко ли до Фэгэраша? – спросил он, равнодушно глядя на него сверху вниз. Голос у него был негромкий, глуховатый, но властный. Голос человека, который привык, что ему подчиняются.

- Кому как, - ответил Лисица, рассматривая одежду всадника. – Пешему - неблизко, верховой доберется за час, если поторопится. В карете – подольше, ну а хромой будет ковылять весь день.

Всадник еле заметно поморщился.

- Наглец, - отметил он, брезгливо глядя на переплетенные косы Лисицы. - Дорога прямая? Кое-где здесь нет указателей, и ночью можно сбиться с пути.

Карета поравнялась с ними, и всадник сделал кучеру жест остановиться. В окошке мелькнуло женское личико, и их взгляды с Лисицей пересеклись, после чего шелковая занавеска задернулась. Он успел заметить лишь большие темные глаза с поволокой.

- Прямая-то прямая… - Лисица сделал вид, что задумался. – Если подвезете до города, так я вам расскажу, как добраться куда вам надо. Людей здесь немного на дороге, все больше влахи попадаются, а они немецкого не знают.

Всадник приподнял бровь, цепко рассматривая Лисицу.

- Что ж, садись, - наконец разрешил он и указал плеткой на козлы рядом с кучером. Лисица небрежно поклонился и обошел гнедых лошадей, запряженных в карету. Кучер недовольно покосился на него из-под широкополой шляпы и подвинулся правей, чтобы освободить место, но Лисица неожиданно вскочил на подножку кареты и отворил дверцу, чтобы забраться внутрь, в тень и прохладу. Всадник, не ожидавший подобного исхода, крепко выругался.

- Вылезай, мерзавец! – велел он, и по его голосу было слышно, что он не на шутку разозлился.

- Оставь этого мальчика здесь, Герхард, - послышался нежный и певучий голос, и Лисица почувствовал на себе насмешливый взгляд. – Мне было очень скучно в дороге. Как знать, может быть, он меня развлечет...

- Ему место на виселице, - проворчал всадник, но затем нехотя согласился, - Как вам будет угодно, баронесса. Трогай!

Кучер цокнул языком, и лошади послушно потянули карету вперед. Лисица осторожно поставил тяжелые сапоги на пол, чтобы они не упали, и взглянул на спутниц. Женщин было две. Та, что назвала его мальчиком, была не старше его самого и очень красива, насколько он мог разглядеть в полумраке; на губах у нее застыла улыбка, и она смотрела на Лисицу со снисходительным любопытством. В широко раскрытых глазах второй девицы, совсем еще юной, Лисице показалось опасение; на коленях она держала корзинку, накрытую чистой вышитой тканью, и ее рука скользнула внутрь, будто девица собиралась бросать в него хлебом, мясом, вином и фруктами, стоит только незваному пассажиру сделать неловкое движение. Она, верно, была служанкой, если судить по ее скромному платью, и, конечно, и вполовину не была так мила, как ее госпожа, напоминавшая ожившую статую Венеры, что неожиданно обрела все краски жизни.

- И кто же этот смельчак, который без зазрения совести садится в чужие кареты? – поинтересовалась красавица. Парика она не носила, но ее темные волосы были собраны в высокую прическу, и маленькая дорожная алая треуголка, расшитая бисером и кружевом, удивительно подходила к ее нежному лицу, не тронутому оспой.

- О! Моя история таинственна и печальна, - отозвался ей в тон Лисица. – Печальней, чем судьба Ромео и Тристана вместе взятых, и благородней, чем весь Габсбургский дом.

- Позвольте мне догадаться, - баронесса сделала вид, будто задумалась. – Наверное, вы валялись в придорожной канаве, потому что пропили все деньги, и бесстыдно воспользовались оплошностью моего слуги, когда завидели карету… Наверняка в детстве вас уронили головой вниз, и такие христианские чувства, как скромность и смирение, вам неведомы.

- Как и любому дворянину. Всем известно, что чем выше чин, тем меньше остается в душе места на христианские чувства – пока потрапезничаешь, поохотишься, примешь всех нуждающихся до денег, так уже и день прошел.

- И кого же вы принимали на обочине дороги? – ей, похоже, нравилась эта пикировка. - Лягушек и жуков?

- Я искал доброе женское сердце, которое обронила моя возлюбленная. Кажется, вы с ней товарки. Лишились одного и того же.

- Вы сами сказали, что добротой нынче заниматься недосуг, - парировала она. – Кроме того, мой жених, который ждет меня, так не считает.

- Женихи и мужья многое узнают последними, - глубокомысленно произнес Лисица, - уж как не вам, прекрасной госпоже, этого не знать? Кстати, раз я так вас компрометирую перед вашим женихом, позвольте узнать ваше имя?

- Баронесса Катоне, - после недолгой паузы ответила красавица. – А вы, должно быть, граф Безземельный или герцог Кабацкий?

- Наоборот, - серьезно отозвался Лисица. – Моя земля повсюду, куда бы я не пошел. Выше меня только Бог и, пожалуй, император, хотя и он больше пленник, чем я.

- Подумать только! Вы случайно не из заморских стран, где, говорят, живут отшельники, которые когда-то принадлежали к знатному роду и отвергли богатство и почести ради размышлений? Хотя о чем я? По вашему лицу видно, что философией вы не интересуетесь, а по вашим босым ногам – что ваше богатство давным-давно пущено по ветру.

- Кто же судит так поспешно о своем собеседнике? – возразил ей Лисица. В баронессе было нечто притягательное, что бы она ни говорила, и ее острый язык одновременно уязвлял и восхищал – редко, когда с женщиной можно было поговорить наравне. Служанка хмурилась, но в разговор не вмешивалась, хоть и явно чувствовала себя не в своей тарелке.

- Тот, у кого есть богатый опыт, господин незваный гость.

- Если я гость, то милая хозяйка должна меня угостить и напоить.

Баронесса засмеялась, отчего на щеках у нее появились ямочки. Зубы у нее тоже были белыми, не тронутыми порчей, и Лисица невольно провел языком по своим, часть из которых сзади уже отсутствовала.

- Камила, дай нашему гостю закуски, которую нам завернули на постоялом дворе, - велела она служанке, и та послушно протянула Лисице чистое полотно из корзинки, чтобы тот постелил его на колени, а за ним миску, в которой лежали маленькие хлебцы с изящно завернутой розочками начинкой сверху – из индейки, оливок, сыра, мусса, фруктов и зелени. Каждый хлебец был на один зуб, но вкус был непривычным, будто из детства. Лисица опустошил половину миски под насмешливым взглядом баронессы, потому что уж больно проголодался с дороги, и лишь затем спохватился, что ест один. Он вытер о полотенце руки и изысканно заметил:

- Великолепно!

- О да, это не личинки жуков и не лягушачья икра, к которой вы, наверное, привыкли, - благосклонно заметила баронесса. – Ешьте до конца, мой голодный посетитель. Не думаете ли вы, что я буду доедать за вами?

- Я жду вина и развлечений, - напомнил Лисица.

- Развлечений? Могу прочесть вам стихи, если вы питаете слабость к поэзии. Увы, в кости я не играю, потому вряд ли могу составить вам привычную компанию.

- От вас я предпочел бы поцелуй, баронесса, чтобы хранить его в память о нашей встрече, - он взял у служанки флягу с вином. Оно оказалось терпким, но сладким, и Лисица выпил его до дна.

- Вы выпили мое вино, съели мои припасы, - томно заметила баронесса, - а теперь еще и требуете поцелуй! Вы меня насмешили, господин безымянный гость. Не хотела бы я встретиться с вами лет через десять, ведь вы зарастете грязью, коль перестанете мыться, чтобы не стереть ненароком след моих губ.

- Раз я вас развлек, отчего бы не заплатить за это, моя госпожа?

Баронесса приложила палец к губам и покачала головой. В окне уже показались знакомые предместья, и Лисица пожалел о том, что путешествие оказалось столь коротким.

- Что ж, вы не лишены практического склада ума, - нехотя призналась она, хотя, казалось, на самом деле эта идея ей понравилась. – Камила, отвернись.

Служанка склонилась над корзинкой, складывая остатки пиршества. Лицо у нее было непроницаемым, пока ее госпожа, шурша платьями, поднялась и села напротив Лисицы. Она обняла его за шею, и на него пахнуло чем-то цветочным, а затем баронесса коснулась его губ своими. Поцелуй был долгим и умелым, но, когда Лисица обнял ее, она отстранилась.

- Как вас зовут, мой нахальный гость? – наконец спросила она.

- Лисица, - в голове стоял туман, и он даже не сообразил придумать что-то иное.

- Тебе подходит это имя, хитрый Лис, - баронесса обворожительно улыбнулась, а затем неожиданно добавила, мгновенно сбросив его с того Олимпа, на который вознесла, - Ты так же воняешь.

Лисица не успел ответить, потому что карета остановилась, и Герхард рывком отворил дверь, подозрительно поглядывая на него.

- Пошел вон, - велел он. – И благодари Господа, что я не свернул тебе шею!

Баронесса глядела на Лисицу кротким и невинным взглядом, будто между ними ничего не было, и он подхватил свои сапоги и спустился вниз. Герхард выразительно взвесил на руке плетку; пора было убираться, пока он не прошелся ею по хребту.

У угла ближайшего дома Лисица обернулся на карету. Занавеска на окошке была плотно задернута, и Герхард хмуро выговаривал что-то кучеру, придерживая свою лошадь. Верный пес баронессы будто почувствовал чужой взгляд и обернулся. Серые, выцветшие глаза под светлыми бровями глядели недобро и угрожающе, и Лисица поторопился скрыться. «Ты воняешь!» - в ушах все еще стоял издевательский голос надменной красавицы и, кажется, не собирался исчезать.